Геббельс. Адвокат дьявола

«Фарус-Зеле» был безусловной вотчиной коммунистов. Мы бросили им открытый вызов, – признался позже Геббельс. – Это понимали и мы, и наши противники. Коммунистическая печать изощрялась в проклятиях. Они обещали нам столь теплый прием, что мы и не уйдем оттуда. Но мы даже не отдавали себе отчет в том, какая опасность нам грозит»^[21].

Хотя Далюге выделил для охраны лучших своих бойцов, все же положение у нацистов было не самое приятное. В зал проникло не так уж много коммунистов и социалистов, но снаружи, на прилегающих улицах, их были тысячи. Едва председательствовавший Далюге начал говорить, как в конце зала поднялся рабочий и закричал: «Требую уточнить повестку дня!»

Далюге продолжал, словно ничего не слышал. Тогда человек снова закричал, и в тот же миг рядом с ним появились шесть штурмовиков и набросились на него. Друзья поспешили к нему на помощь. Далюге схватил со стола пивную кружку и запустил ее в них. Кружка попала кому-то в голову, и человек упал.

В долю секунды все повскакивали с мест, дико заорали, и в этом дьявольском шуме уже не осталось места для разумных аргументов. В воздухе замелькали сотни пивных кружек.

Рабочие не сразу поняли, что потасовка была заранее и тщательно отрежиссированным маневром. Внезапно боковые двери распахнулись, и в зал ворвалась толпа штурмовиков – все, кто в тот день был в Берлине. Началось форменное побоище.

Подоспевшая наконец полиция насчитала дюжину раненых штурмовиков и семьдесят пять их противников. Все это время Геббельс спокойно стоял на трибуне со скрещенными на груди руками. Штурмовики имели возможность наблюдать его вблизи. Он не пытался укрыться, не изменился в лице, у него не задрожали колени. На штурмовиков это произвело впечатление, и они отдали ему должное: тихому и маленькому уродцу нельзя было отказать в мужестве. Он завоевал их уважение, и с тех пор ему дали прозвище Доктор. «Доктор что надо», – будут говорить они.

Постепенно порядок был восстановлен. По требованию Геббельса носилки с пострадавшими людьми из СА были поставлены у трибуны, чтобы публика могла лицезреть их страдания.

Внезапно Геббельс наклонился, взял их за руки и обратился к аудитории. «Я должен пожать руки этим храбрецам, – начал он. Затем дрожащим от волнения голосом продолжил: – Поймите меня, сейчас я не в состоянии говорить на тему, которую мы планировали (то есть о крахе буржуазного государства). Я буду говорить о неизвестном бойце СА».

И он заговорил. Через несколько минут первого раненого штурмовика унесли. С десятиминутным интервалом одного за другим убрали и всех остальных. Тем временем слушатели воодушевлялись все больше и больше, переходя от праведного гнева к глубокому сочувствию – в зависимости от того, куда их направлял Геббельс.

А Геббельс все говорил. Его речь звучала в темпе стаккато. Он прошел хорошую школу и за годы почти ежедневных выступлений стал мастером ораторского искусства. Он далеко ушел от неловкого новичка, в его репертуаре появился запас эффектных приемов. Слова лились ровным потоком, а голос, некогда ломкий и лишенный теплоты, обрел новые оттенки и мог выразить любые чувства: презрение, негодование, ярость, боль, горечь.

Геббельс говорил. Его речь отличалась от речей Гитлера и других нацистов. Она была рациональной. Он пользовался рублеными фразами. То, что Гитлер выражал сотней слов, он укладывал в десяток. Он становился бесподобным, когда прибегал к иронии и пренебрежению, тогда он хлестал слушателей словами словно бичом. Может быть, ему и не удавалось доводить людей до экстаза, как это делал Гитлер, может быть, они приходили в исступление, но сохраняли толику здравого смысла, но Геббельс убеждал их по-настоящему.

В ту ночь в «Фарус-Зеле» Геббельс импровизировал или заготовил речь заранее? Много позже в учебнике для нацистских ораторов он учил: «Всякая речь должна быть вначале написана, но производить впечатление импровизации… В противном случае она не вызовет особого доверия у слушателей».

На следующий день вышли газеты с далеко не лестными комментариями. Но репортаж о «схватке» фигурировал на первых полосах, что и требовалось Геббельсу.

Через три дня в штаб-квартиру нацистов поступило 2600 заявлений о приеме в партию, и еще 500 человек желали вступить в СА. Геббельс уверился, что не ошибся в тактике, и продолжал ей следовать.

3

Геббельс организовывал и другие митинги в рабочих кварталах Берлина. Возьмем, к примеру, 4 мая. Тысячи плакатов вопрошали: «Народ нищает! Кто нас спасет? Якоб Гольдшмидт?»

Еврей Якоб Гольдшмидт был крупнейшим немецким банкиром и занимал пост главы Дармштадтского и Национального банков. Он собирался лично послушать посвященную ему речь. Но спешно созванный совет директоров счел это слишком рискованным, и вместо него послали секретаршу.

Преисполненный иронией Геббельс приветствовал собрание словами: «Добро пожаловать, рабочие Берлина. Добро пожаловать и вам, милая фрейлейн, секретарь Якоба Гольдшмидта. Прошу вас, не утруждайте себя и не записывайте каждое мое слово. Завтра ваш хозяин все прочитает в газетах».

Речь была выдержана исключительно в ироническом ключе. Геббельс демонстративно выпячивал свое желание избежать скандала. Но в толпе нашелся один человек, пожилой пастор, который прерывал Геббельса до тех пор, пока штурмовики не вытолкали его взашей. В больнице засвидетельствовали его травмы.

Геббельс опять попал на первые полосы. На сей раз он зашел слишком далеко – или кому-то так показалось. Сорок восемь часов спустя полицейский комиссар приостановил деятельность национал-социалистической партии в Берлине.

Аршинные заголовки. Наутро в комиссариат ворвался человек, запрыгнул на стол, сорвал висевший на стене указ, прокричал: «Мы национал-социалисты, мы не признаем ваш запрет!» – и исчез.

Заголовков стало еще больше.

Через несколько дней стало известно, что пастор уже давненько не отправляет службу. Его лишили прихода по причине частых запоев. Весь Берлин хохотал.

Опять заголовки. А вот что сталось с пылавшим от негодования священником после прихода к власти Гитлера: в 1934 году он стал руководителем бюро по найму рабочей силы в маленьком провинциальном городке, где до того занимал должность амтляйтера – мелкого нацистского чиновника.

4

Геббельс слишком хорошо знал, почему деятельность его партии временно запрещена. Со времени его приезда не проходило и дня без происшествий. Штурмовики приставали к ни в чем не повинным запоздалым прохожим и избивали их, каждый митинг заканчивался кулачными боями, не говоря уж о ряде политических убийств, в расследовании которых полиция безнадежно запуталась.