Генерал-адъютант его величества

А Настя спит, ей сейчас спать за двоих, пусть мучается, зато потом мать на долгие годы. С мужской точки зрения, здорово и счастливо. А с женской? Да хрен его знает. По-моему, они и сами не знают, хотя и пытаются убедить наоборот.

Андрей Георгиевич еле слышно усмехнулся, медленно, чтобы нечаянно не разбудить жену, поднялся с семейной постели.

Ан нет, не получилось. Настя недовольно зашевелилась, сонно потянула:

— Спи-и да-а-вай, рано еще!

— Ну да! — не согласился Макурин. Резко одернул штору на окне спальни — стало сразу светло. Прокомментировал: — где-то девятый час уже. Если не собираешься день проспать, вставай!

— А и посплю, пожалуй, — мирно согласилась Настя, делая вид, что не понимает предложения мужа вставать именно с ним.

Ну а ему хватило благоразумия не настаивать. Поцеловал в лобик — что подвернулось в лице, то и поцеловал. И повернулся в столовую. Не уезжает же на год, чтобы всерьез прощаться!

Во дворце по дворянскому обычаю, и с учетом общих масштабов площади дома, многое дублировалось, главным образом по принципу: для гостей и для себя. Вот и столовых было только для господ две: большая, так сказать общественная — великолепное большое помещение с просторным столом на втором этаже. И домашняя, небольшая, но уютная, рядом со спальней хозяев.

Андрей Георгиевич, честно говоря, думал, что уж сегодня-то Аленка подменится. Новобрачная же ночь! Но нет, пришла, как обычно. Только на лице то и дело наползала шалая улыбка, словно как кошка после незаметно съеденной кринки сметаны.

— Что, Аленка, не понравилась семейная ночь? — почти с отцовской интонацией спросил Макурин. Хотя ведь, как сказать, может и отец он, не биологический, а от Господа Нашего Бога.

Служанка, бывшая нищенка, уже много прожившая несмотря на малость лет, считала так же. Не смутилась, как водится, когда женщина говорит мужчине интимное, а вдумчиво со сладострастием сказала:

— Ах, как приятно спать с мужем! Как я до этого одна жила? Спасибо, вам барин, век буду Бога благодарить!

— Смотри, я, как-нибудь узнаю, держишь ли слово!

— Спросите на молитве в церкви? — невинно спросила глупая девка. Ойкнула, вспомнив, что он не только важный барин на Земле, но и святой на Небе, освободив руки, низко, поясно поклонилась на красный угол с иконостасом. Потом так же низко Макурину: — извиняйте, святой наш отец, сболтнула, не подумав.

— Смотри у меня, — почти серьезно пригрозил Макурин, — я могу многое простить, но не вину Господу. Наложу тебе епитимью, будешь маяться, смывать грех перед самим хранимым Богом.

— А-а, он каждого из нас знает? — шепотом, словно прячась от Всевышнего, спросила служанка.

— Алена, Господь наш Всемилостивец слышит все. Точнее даже, не слышит, а чувствует. И поэтому, что громко ори, что тихо шепчи, праведнику он ответит, грешнику не отзовется.

— О-о, — уже нормальным голосом сказала Алена, — а вот барин… он правду до каждого из нас дотягивается? Правда? — видно было, что молодая женщина и борется со скепсисом, и хочется поверить, — с каждым из тысячи тысяч?

Макурин развеселился от такой простоты. Подтвердил:

— И тысячи тысяч, и миллионам. Ты знаешь, что такое миллиард?

— Знаю, — подтвердила она, но таким тоном, что сразу становилось понятно — врет!

Ну и ладно, поскольку замаялся бы он простой девке, пардон, женщине, XIX века объяснять, что такое миллиард.

— Алена, поверь мне на слово, у Господа Нашего Бога нет такого понятия, как время и отдельный человек. Он может разговаривать со всеми людьми одновременно в прошлом, настоящем и будущем, со всеми сразу и с каждым по отдельности.

— Как!? — служанка так была ошеломлена, что вытаращилась на помещика в упор, как честная девушка на черта.

— Тьфу на тебя! — буркнул Макурин и взглядом отодвинул, хлебнул чаю. Вот ведь, глупая такая!

Он уже думал, что она от него отстала и аппетитом начал есть мясной сдобный пирожок с чаем, ай, какая прелесть, но Алена, повертевшись, все же не выдержала:

— Прости, барин, а можно еще спросить? В последний раз!

Он вздохнул, подумав, что выпороть бы эту бабу, да ведь плакаться начнет. Нехотя сказал:

— Ну, если только последний раз.

— А как это он делает? — выпалила Алена.

— Ха, да ты вопросы задаешь, как академик из Академии наук, — удивился попаданец и подумал: «А как я тебе отвечать буду — знаками или на пиджин-инглиш?»

Действительно, как? В XIX веке нет такого понятия, как компьютерная технология. При чем, нет пончтия и компьютерная и технология. Даже телефонов еще нет. А ты тут майся, молодец, расскажи, пожалуйста. Тьфу!

Пошел по простому пути, пусть и честному. Сказал:

— Я бы проведал тебе, Алена, все откровенно, но слов пока еще не придумали, типа notebook, aljance, principle line и т. д. И еще лет двести не придумают.

— А… ты все знаешь в будущем? — так умильно расплылась Аленка в лице, что попаданец угадал на 100 процентов: — а расскажи, что там будет?

Холодно улыбнулся дурочке:

— Конечно, я знаю все будущее, ведь я же святой, спрашивай!

У Аленки аж руки задрожали:

— Скажи про мою судьбу!

— Пожалуйста: родилась, жила, умерла, — с холодным лицом сказал Макурин.

— У-у-у! — разочарованно протянула служанка.

— Я даже вот что тебе скажу — сегодня тебя выпорют как сидорову козу за любопытство, — угрожающе приподнялся Андрей Георгиевич, — прямо сейчас! Хочешь?

— Нет, барин, не надо, я же не со зла, — поникла Алена.

— Вся правда о прошлом и будущем только у Господа Бога, вот у него и спрашивай. Молись на икону, он, если захочет, то ответит.

Лицо у Аленки на миг было, как у того выступающего со спектакля одного актера, одновременно боязливое лукавство, неумеренное любопытство и четкое понимание, что барин действительно выпорет за ее наглость.

Вспыхнула так с взрывом эмоций, и затухла в серой повседневности.

А вот нахрен лезть в наши Палестины! — удовлетворенно подумал Макурин, — а то ишь, захотела — и замуж отдать и все рассказать! Оп, а что там за шевеление в спальне?

— Алена, — приказал он служанке, — поставь-ка на стол еще одну чайную пару.

— Ага, — ни чуть не удивилась служанка. И ведь понимает, что не для нее. Феодализм, мать его, — сословная предрасположенность! Ни он ее даже не подумает приглласить к столу, ни она осмелится даже подумать. Хотя… она ведь не дура, попила чаю перед господским столом? — барыня поднялись?