Генерал Алексеев

В условиях острой нехватки резервов проблему пополнений пытались решить и посредством переформирований и реорганизаций существующих на фронте частей. Так, 13 и 20 июня 1915 г. Алексеев обращался с телеграммами в Ставку к генералу Янушкевичу, высказывая свое мнение о допустимости перевода штатных четырехбатальонных пехотных полков в трехбатальонные, а артиллерийских батарей — в четырехорудийные. Из освободившихся подразделений предполагалось составить новые воинские части, а ополченские дружины из призванных резервистов определить как пехотные полки. Посредством переформирований отчасти решалась также проблема крепостных гарнизонов, переводимых в статус отдельных пехотных батальонов. «Недостаток винтовок и пополнений не позволяет рассчитывать на восстановление войсковых организмов 3-й и 13-й армий… Отсюда ясно, какого громадного количества боевых организмов в поле лишается вверенный мне фронт. Вот главный мотив переформирования. Что касается ополчения, то, повторяю, один факт переименования в полевые полки поставит все дружины фронта на путь улучшения». Правомерно отмечалась важность реорганизации артиллерии, ссылаясь, в частности, на опыт союзников: «Французы ведут всю войну четырехорудийными батареями, не жалуясь на недостаток могущества; германцы теперь постепенно переходят к таким же батареям. Могущество скорострельной артиллерии зиждется па количестве снарядов, а не на числе орудий в каждой батарее. В конечном выводе передо мной стоит неотложный важный вопрос предназначения почти всем крепостям гарнизонов. Разрешайте вопрос или фронт лишится примерно пяти корпусов из шести своих основных армий, не считая растрепанных 3-й и 13-й армий; или же создаст эти гарнизоны из четвертых батальонов, сохраняя все боевые организмы. Решение это не допускает промедления». При этом можно отметить, что еще до начала войны признавалась громоздкость 8-орудийной батареи, в частности, и из-за того, что такое количество орудий не позволяло в полной мере использовать скорострельность наших орудий. С начала войны происходил перевод на 6-орудийные батареи, и 2 января 1915 г. утверждены были штаты новых 6-орудийных батарей. При этом, однако, нужно иметь в виду, что подобное «перераспределение» орудий несколько ослабило огневую мощь пехотной дивизии в целом, поскольку при прежнем штатном количестве батарей общее число орудий сократилось на 12 стволов. В августе 1915 г. были преобразованы мортирные дивизионы: из двух 6-орудийных батарей они были развернуты в три 4-орудийные. Общее количество сформированных за годы войны полевых батарей составляло 583 (в это число вошли пешие, конные, горные и гаубичные) из 2292 орудий. Общее число полевой артиллерии составило 1482 батарей, в сравнении с 899 батареями, с которыми Россия войну начинала.

Несколько примечательных фактов дополняют военную биографию Алексеева в период его командования Северо-Западным фронтом. В тяжелых боях «великого отступления» часть 13-го армейского корпуса, которым командовал генерал накануне войны, оказалась в плену. Но из оставшихся на фронте кадров 1-й и 36-й пехотных дивизий и запасных батальонов были образованы новые части. 27 июня 1915 г. Алексеев издал приказ, в котором отмечал: «Твердо верю, что чины этих запасных батальонов подтвердят, что, несмотря на постигшее по превратностям войны несчастье, они те же славные софийцы, нарвцы, звенигородцы, дорогобужцы и каширцы. О певцах, капорцах и можайцах я не говорю: ряд кровавых боев восстановил славу их полков».

В отношении к подчиненным, когда того требовали интересы фронта, Алексеев мог быть и весьма жестким. По воспоминаниям Лемке: «Когда-то на Северо-Западном фронте Алексеев приказал по телефону полковнику Амбургеру, ведавшему передвижением войск и грузов, экстренно подвезти куда-то и какие-то орудия. Тот заявил, что это невозможно, так как движение невозможно нарушить без вреда для дела. Алексеев спокойно ответил ему: “Ну, хорошо. Если батарея не придет в срок, вы будете повешены”… Батарея была на месте на полтора часа раньше назначенного времени. И все это сказано было тихо, без шума».

Интересные штрихи его штабной работы во время начавшегося «великого отступления» вспоминал Б. Суворин. Описывая свою первую встречу с генералом в Седлеце, он особо отмстил то пристальное внимание, которое уделял Михаил Васильевич не столько самим боевым операциям, сколько их должной подготовке, прочности тыла, геополитическому положению Восточного фронта, общественному доверию:

«Он сразу стал говорить мне о роли печати и общественной помощи во время войны: “надо понять, сказал он, что у нас совершенно не понимают, что понято Германией и Францией, что начинает понимать Англия, что эту войну ведут не армии, а народы”. Война доказала полную неподготовленность к такой борьбе, и общество должно положить все силы, чтобы прийти на помощь армии.

Он говорил очень горячо, набрасывая план военно-промышленных комитетов, и требовал, чтобы печать вся прониклась важностью минуты. Он предвидел крупные неудачи.

Без снарядов, без действительной мобилизации промышленности мы были бессильны. Надо будет спасать армию, и перед важностью этой задачи должны быть забыты географические названия. Он очевидно предсказывал падение Варшавы и всей западной укрепленной нашей линии.

О боях на заграничных фронтах он утверждал, что, раз противники перешли к окопной войне, трудно и тем и другим привести свои усилия к победе. По его мнению, Дарданелльская операция была ошибкой и что лучше всего было бы поддержать Сербскую армию, так как на востоке он только и видел серьезный удар. От незначительного нажима можно заставить рухнуть австрийское лоскутное государство и заставить немцев заботиться о своем тыле, то есть отказаться от агрессивной тактики. Одно это уже половина успеха, говорил он…

В это время он резко оборвал разговор и, обращаясь к полковнику, находившемуся тут же, спросил его, каково положение наших первых раненых, отравленных газом. Первая газовая атака принесла нам страшные потери. Он доложил, и Алексеев вдруг преобразился. Он вскочил, стал стучать кулаком по Столу и кричать, что это позор и подлость. Это тем более было неожиданно, потому что он только что говорил, что мы недооценили немецкую армию и особенно се офицерский корпус. “Им мало убить русского нашего солдата, им нужно унизить его, мучить его, видеть его, как червя, извивающегося, бессильного, у их ног”. Его маленькие глаза из-под очков и нависших бровей метали искры, он не мог сдерживаться. Глубокая любовь к солдату не могла простить даже врагу невиданный, гнусный способ борьбы. Мы тоже стояли и ждали момента, чтобы уйти; он был слишком взволнован, чтобы продолжать беседу. Он резко пригласил меня обедать и протянул холодную от гнева руку.

Через час я шел с ним по улицам Седлеца. Генерал здоровался с каждым солдатом, называя его часть: “Здравствуй, стрелок”, “здорово, драгун”, “здравствуй, братец” (или “голубчик”, когда он не разбирал формы застывшего “во фронт” солдата). Бесконечное количество нищих вылезало на улицу, по которой шел генерал; он отставал от нашей группы и совал им в руку мелочь. И так каждому».

Использование газов немцами вызвало крайнее негодование Алексеева. В нарушение существовавших в то время международных соглашений немецкие войска активно использовали отравляющие вещества как на Западном (знаменитая атака под г. Ипром), так и на Восточном фронтах. Первые две газобаллонные атаки были проведены немцами 31 мая и 7 июля 1915 г. в районе Воля Шидловская — Боржимов против частей 2-й армии. Последствия атаки оказались страшные, особенно для 21-го Сибирского стрелкового полка, в котором пострадало 97% личного состава. Солдаты и офицеры защищались противогазовыми повязками, смоченными гипосульфитом, но они действовали не более 15 минут, а во время сильного налета ее даже не успевали надеть. Третий раз отравляющие вещества были применены при штурме крепости Осовец (6 августа 1915 г.), хотя части гарнизона, находившиеся в казематах, по страдали меньше, чем при прежних атаках. И все же к противодействию «газовой войны» русские войска оказались не готовы. Жестокость врага требовала адекватного ответа.

Алексеев провел расследование и 17 июля 1915 г. составил доклад в Ставку, в котором указывал на необходимость сосредоточить «усилия наших ученых и техников… на выработку и выдачу войскам активных средств борьбы (т.е. поражающих газовых баллонов. — В.Ц.),дабы можно было вести войну теми же способами, как и наш враг, не брезгающий никакими средствами». «В этом расследовании голос из окопов, — писал генерал, — вопль наболевшей души. Если мы еще более будем медлить, то примем на себя великий грех, который не будет прощен строевым составом армии. Нужно подумать и пощадить его нравственный дух… Артиллерии мы не можем выставить в равном количестве, особенно тяжелой. Снарядами снабдить сносно не можем даже наличное число орудий. Третий месяц не можем выработать способа отравлять врага, который вывел у меня из строя 20 000 человек». Работы по активному противодействию немецким газовым атакам проводились под личным контролем Алексеева, и уже в 1916 г. противогаз стал неотъемлемой частью снаряжения русских воинов, а на фронте было произведено несколько ответных газобаллонных атак со стороны русских.

В 1915 г. фронт остро нуждался во многом, и Михаил Васильевич регулярно «бомбардировал» Ставку и высшие военные «сферы» рапортами, докладами, телеграммами, в каждой из которых содержались настойчивые требования, убедительные просьбы решить тот или иной насущный вопрос войны. Но, пожалуй, наиболее развернутое представление о состоянии вверенного ему фронта в период «великого отступления» давал рапорт, поданный Алексеевым на имя нового главы военного ведомства генерала от инфантерии Л.Л. Поливанова 9 июля 1915 г.

Начиная доклад с описания печального опыта отступления Северо-Западного фронта, Михаил Васильевич «подчеркивал главнейшие» недостатки, «которыми страдает наша армия» и которые «ложатся неодолимым бременем на решения начальника». На первое место Алексеев ставил, конечно же, «недостаток артиллерийских снарядов». Даже последующее преодоление «снарядного голода» не устранит его последствий: «Его вполне понятное гибельное влияние в настоящий момент настолько тяжко отразится в дальнейшем, что самое обильное, но запоздалое снабжение ими войск будет не в состоянии восстановить утраченное в области духа и тактических приемов борьбы».

Оригинальным и вполне оправданным был развернутый тезис Алексеева о влиянии наступательных и оборонительных операций на настроения войск, на «дух армии». Следует отметить, что, в отличие от многих военачальников того времени, Михаил Васильевич все больше убеждался в важности вопросов военной психологии при оценке состояния российских вооруженных сил. Впоследствии, в предреволюционные и революционные 1916—1918 гг., эта убежденность подтвердится многочисленными фактами из военной и мирной жизни.