Генерал Алексеев

Особое психологическое значение имели в этой обстановке военные смотры и парады. В рукописи Алексеева описывался один из таких парадов — накануне полкового праздника в Сан-Стефано. Важность парада представлялась несомненной еще и потому, что «в заграничной печати, в Константинополе с некоторого времени стали распространяться упорные слухи о жалком состоянии русской армии, изнуренной беспрерывными походами и болезнями. Рассказывали об упадке дисциплины; рассказывали, что русский солдат окончательно упал духом, раскис, стал ни к чему не годен. Слухи росли и распространялись самые нелестные, неправдоподобные. На предстоящий парад съехалась масса зрителей: тут были турецкие паши и иностранные корреспонденты; представители всех национальностей; всякий праздношатающийся люд; даже турчанки, закутанные с ног до головы, в своих закрытых каретах. Каждый… злорадно ожидал, что вот-вот оправдаются все рассказы, что… победители предстанут перед ними не в своем величии, а изнуренные, жалкие и деморализованные. На нас глядела вся Европа, с желанием унизить, раздавить нас. И что же?. На нолях Сан-Стефано, ввиду турецкой столицы, Русская армия явилась во всем своем могуществе, грозная и непобедимая… Русская армия вывела на парад такое число стройных, с полным числом рядов, батальонов, эскадронов и батарей, о котором, вероятно, и не помышляли… Этот парад был равносилен победе… Ко времени парада у нас в полку было по 45 рядов в ротах… Подновленные кантики, лоснящаяся амуниция, ярко начищенные пуговицы, — все это прикрыло от постороннего глаза разные изъяны и прорехи, не соответствующие парадной обстановке».

Итак, русская армия смогла проявить не только свои высокие боевые качества, дойдя до стен древней византийской столицы. Армия показала, что она готова к новым боям и походам, что дух русского солдата по-прежнему высок. И это не могло не повлиять на исход проводившихся в то время дипломатических переговоров в Берлине.

После окончания Берлинского конгресса окончательно прояснилась перспектива окончания войны и скорого возвращения русских войск домой, на Родину. Как отмечалось в полковой истории, «до 7 сентября Русская армия, оставаясь в неопределенном положении, продолжала стоять бивуаком в виду Константинополя, имея впереди свои боевые позиции, но первому сигналу, в полной готовности запять их для обороны или атаковать неприятельские укрепления. Теперь положение определилось. Большая часть армии ушла на Родину. Казанцы оставались на оккупации (размещении русских войск на турецкой территории, во исполнение условий мирного договора. — В.Ц.).Начинался переход к мирной жизни, к мирным занятиям».

Перед возвращением в Россию Казанского полка был отслужен молебен. Затем казанцы прошли церемониальным маршем перед генералом Скобелевым, провожавшим своих однополчан домой и наградившим Георгиевскими крестами «зашейнинский бой» еще нескольких солдат. На пароходе Добровольного флота с символичным названием «Россия» бойцы Казанского полка отплыли из Константинополя в Одессу. После этого, эшелонами, батальоны 64-го пехотного Казанского полка отправились на место своей прежней дислокации — в Витебск. Еще одна славная страница полковой истории завершилась.

В заключение глав, посвященных Русско-турецкой войне, написанных на основании рукописи Алексеева, давалась весьма показательная характеристика нового типа бойцов, существенно отличавшихся от старых рекрутов — «николаевских солдат». При этом становился востребованным опыт предыдущей, Крымской войны, а воспитанные на боевых традициях новобранцы, призванные по всеобщей воинской повинности, оказались вполне достойными продолжателями прежних. «22-х-летний промежуток отделял 8-е сентября 1854 г. — день Альминского (сражение на реке Альме. — В.Ц.)боя… 20 лет прошло со дня выхода из Севастополя, знаменитая оборона которого и по сегодняшний день жива среди русского народа, та оборона, где и наш родной полк приносил посильную жертву на алтарь Отечества. С лишком 20 лет прошло по тот день, когда Державный Вождь снова позвал на службу боевую своих Казанцев… 22-летний промежуток времени коренных реформ, изменивших и быт, и службу, и воспитание солдата. Успели сойти со сцепы те сказочные герои-богатыри, отцы и деды Казанцев, что честно защищали севастопольские твердыни, долго боролись, долго и крепко стояли, не поддаваясь напору сильного противника. Успел уже исчезнуть и самый тип старого николаевского солдата, умевшего бить врага и стойко умирать. Казанский полк выступал в поход в молодом, в новом составе, имея позади за собой лишь славные традиции прошлого. Верный своим традициям, верный заветам отцов и дедов своих, Казанский полк в последнюю войну честно и правдиво служил свою службу — выполнял свой долг и в тяжелые дни плевненской блокады, и в дни трудного зимнего перехода через снеговые вершины Балкан, и в дни форсированных маршей до стен константинопольских…»

Так, согласно полковой истории, завершилось участие полка в Русско-турецкой (Балканской) войне 1877—1878 гг. В боях и походах проявлялись лучшие качества русского армейского офицерства. Не стал исключением и молодой подпоручик. По свидетельствам современников, «у начальства Михаил Васильевич был одним из лучших офицеров, а товарищами-однополчанами за сердечное и простое отношение ко всем был любим». «Тихий, скромный, религиозный, вдумчивый, отзывчивый, готовый всегда прийти на помощь другому в трудную минуту, крайне заботливый к своим подчиненным… невольно привлекал сердца всех, кто только с ним сталкивался» ^{5} .

После окончания войны Алексеев собирался «держать экзамен» в Николаевскую академию Генерального штаба. Пожалуй, главным мотивом для поступления были не сугубо карьерные расчеты, а понимание важности получения разностороннего образования. Ведь рассчитывать на «протекции» по-прежнему не приходилось, а полученные знания были бы весьма полезны для службы в новой, реформированной армии. Но намерения продолжить военное образование осуществились не так скоро, как хотелось бы.

В октябре 1885 г., уже в чине штабс-капитана, Алексеев принял весьма почетную должность командира роты Его Высочества. Хотя и молодой, но вполне достойный офицер, мундир которого уже украшали заслуженные боевые ордена, по праву мог командовать «шефской» ротой. Здесь опыт боевой штабной работы дополнился опытом строевого начальника. Алексеев не стремился отдалиться от солдат. Напротив, его справедливо по тем временам считали «демократом». Командовать ротой, опираясь на авторитет знаний и опыта, не требуя беспрекословного подчинения, без грубых окриков и педантичных требований к исполнению отданных приказов — это отличало нового командира от многих других. Очевидно, сказывалось и происхождение, и воспитание Алексеева, лишенного «кастовых» предубеждений о неизменном превосходстве офицера над «нижними чинами». Алексеев был убежден в том, что помимо соблюдения уставных требований необходимо добиваться взаимного доверия, уважения между солдатом и командиром. Это убеждение подкреплялось его фронтовым опытом, полученным в Русско-турецкой войне. Обоюдное доверие дорого стоило во время военных действий, при постоянном риске, в боевой обстановке.

Ф. Кирилин, служивший под командованием Алексеева, позднее вспоминал, как его, молодого подпоручика, прибывшего весной 1886 г. в полк, расположенный в г. Кобрине Гродненской губернии (Виленский военный округ), удивлял необычный «стиль руководства» ротного командира. «Михаил Васильевич и на новой должности… проявил свои способности, отдавая все свое время и опыт на обучение своей роты и своих офицеров, что было совершенно ново в то время. Он не ограничивался, как другие, казенными часами и установленной программой и обучал и развивал людей но мере возможности… Это не были лекции, это не были уроки, а были беседы; люди это понимали хорошо и, несмотря на кажущуюся суровость Михаила Васильевича, слушатели свободно задавали разные вопросы и получали простые и вполне исчерпывающие ответы». «Беседы велись но всем отраслям», и, но воспоминаниям Кирилина, вчерашние полуграмотные новобранцы разбирались, к примеру, каково происхождение грозовых электрических разрядов. Правда, иногда Алексеев, по тогдашнему выражению, «срывался с нарезов» и терял свое обычное самообладание. «Это бывало обыкновенно после праздников, когда люди… не всегда были внимательны, и учение шло не так, как надо. Тогда М.В., выйдя из себя, кричал, топал ногами, дисциплинарные взыскания сыпались одно за другим». Но подобные приливы гнева быстро проходили, и, стоило роте поправить обучение, как штабс-капитан Алексеев тут же менял свои прежние решения, и рота, «радостно запевая песню, бодро шла домой, зная, что действительно все забыто» ^{6} .

Время командования ротой — 1880-е годы — время правления Императора Александра III Миротворца. Время, когда в Европе не было войн, а внешнеполитический авторитет России стоял неизменно высоко. Слабо ощущалась угроза войны, и боевая подготовка солдат и офицеров нередко заменялась рутинными строевыми тренировками, оторванными от насущных потребностей суждениями теоретической стратегии и тактики. Настроения строевого офицерства, трудности совместной службы командиров и нижних чинов нашли отражение в известной повести Л.И. Куприна «Поединок». Ее публикация вызвала серьезные споры, автора обвиняли в предвзятости, но было ясно, что наступающий век, век новой военной техники и сложных боевых операций, неизбежно приведет и к совершенно новым отношениям между военачальниками и подчиненными. К чести Алексеева, он не стремился следовать прежним стандартам командования, а пытался найти более подходящие для изменившейся обстановки формы и методы военного воспитания.

При всем благожелательном отношении к солдатам отношение к настроениям, царившим подчас среди офицерства, у Алексеева было довольно критическим. В одном из частных писем, написанном незадолго до начала Русско-японской войны, он писал: «С немалой грустью смотрю я на широко развитую, все и всех охватившую мелкую интригу, пронизывающую общество сверху донизу. Говорю, конечно, про наше военное общество. Когда придется уйти из Петербурга, сразу очутишься в этой несимпатичной атмосфере. Мелкие стремления, к достижению которых пускается в дело все, поглощают большинство. Говоришь с одним, он дает самую темную окраску сослуживцам; только что переходишь к другому, сейчас расписывают первого собеседника, раз узнают, что ты имел случай говорить с ним».

Увы, с подобными настроениями обоюдного недоверия, мелких и крупных интриг, корпоративных счетов и привычек Алексееву приходилось сталкиваться постоянно в его будущей служебной биографии. Надо ли говорить, насколько вредным это было для единства командования, для жизни гарнизонов, не говоря уже о боевых действиях.

2. Академия Генерального штаба, Главное управление Генерального штаба («талантливый генштабист» и «профессор русской военной истории»). 1887—1903 гг.

Четырехлетний «строевой ценз» командования ротой не прошел даром. Способного командира отметили его начальники. В 1886 г. во время корпусных маневров под Белостоком командир корпуса генерал-лейтенант М.Ф. Петрушевский ходатайствовал о поступлении Алексеева в Николаевскую академию Генерального штаба перед самим начальником Академии генерал-адъютантом М.И. Драгомировым. По оценке Б. Суворина, «сын скромных родителей, сам крайне скромный, он не мог стать тем типичным делателем карьеры, которых так много, к сожалению, выпускает высшая военная школа». И здесь снова проявилось убеждение Алексеева — «делать карьеру», опираясь только на собственные заслуги и собственный опыт. Поступление в Академию можно было бы считать сравнительно поздним. Как отмечал Кирилин, «Михаил Васильевич поступил в Академию не юношей, отслужившим требуемый ценз в три года, как это обыкновенно делалось, а прослужив в строю двенадцать лет, отбыв кампанию (Русско-турецкую войну. — В.Ц.)и прокомандовав четыре года ротой».