Генерал Алексеев

В 1918 г. выбор был между попыткой восстановления монархии с немецкой помощью и отказом от немедленного провозглашения монархического лозунга, ради его сохранения для будущего. Алексеев свой выбор сделал: изменять России ради пусть даже любой лучшей формы правления генерал счел неприемлемым.

Что же касается настроений в армии, то здесь имели место неформальные предпочтения, судя по которым монархическая приверженность генерала Алексеева не оспаривалась. Неформальное разделение на «корниловцев», «деникинцев», с одной стороны, и «алексеевцев» и, позднее — «дроздовцев», с другой, означало негласное разделение по принципу отношения к монархии.

Еще во время 1-го Кубанского похода подобное негласное разделение существовало. Понимал это и Корнилов. В воспоминаниях Хана Хаджиева содержится показательное описание реакции командующего Добрармии в отношении перспектив возрождения монархии вообще и того, как это представлялось, но мнению Хаджиева, Алексеевым и «алекссевцами»: «23 марта, после приезда Верховного (Корнилова. — В.Ц.)с фронта… генерал Романовский сообщил ему о намечающемся в армии расколе на две партии: монархистов и демократов. Это известие сильно взволновало и огорчило Верховного…

— При таких обстоятельствах я не в состоянии работать! Придется мне или просто уйти от командования армией, или заявить: “Господа монархисты — в одну сторону, а демократы — в другую” и уйти с последними, оставив господ монархистов их вождю, генералу Алексееву. Ведь это мальчишество, думать в такое время о какой бы то ни было партии! И это взрослые люди?! Не понимают, что Родина сейчас горит от партийности. Прежде чем мечтать о какой бы то ни было власти, необходимо сперва восстановить порядок в России. Если русский народ после восстановления порядка придет к заключению, что ему необходим монарх и этот монарх будет выбран всей Россией (на Национальном собрании или Земском соборе. — В.Ц.),то я первый буду служить ему. Если же монарх будет “штампованный” немцами — я эмигрирую из России. Ах этот Алексеев со своими монархистами! Дойдут до того, что развалят армию, вырвав веру в начатое нами дело у лучших сынов ее. Я думаю, после взятия Екатеринодара армию придется основательно почистить! — говорил Верховный генералу Романовскому, ходя по комнате из угла в угол».

К сожалению, между двумя лидерами Белого движения, принципиально схожими в отношении к перспективе восстановления монархии в России (посредством «соборного избрания») и одинаково не принимающих монархию, «навязанную немцами», не нашлось взаимопонимания.

Согласно свидетельству другого участника «Ледяного похода», журналиста А. Суворина, «до Екатеринодара и смерти Корнилова политические вопросы были в армии как будто крышкой прикрыты, зато после Екатеринодара о них стали говорить много и везде. Дело в том, что в армии, в сущности, было только две партии: “алексеевцы”, которых было большинство, — Алексеев почему-то считался монархистом, — и “корниловцы” — демократы, народоправцы. Из главных полков армии: Офицерский был почти сплошь — монархисты; Корниловский — по преимуществу, народоправцы… Однако и алексеевцы признавали, что сейчас надо идти за Корниловым, ибо он — яркий боевой талант, такой генерал, который и нужен армии для победы… Все равно нужно, прежде всего, победить общего врага, а до победы обеим партиям надо идти по одной дороге» ^{126} .

Помимо этого, следовало учитывать также не только рост монархических настроений в Добрармии, но и степень готовности к поддержке идеи монархии среди большинства населения. В письме генералу Щербачеву Алексеев подчеркивал: «Добровольческая армия не считает возможным теперь же принять определенный политический лозунг ближайшего Государственного устройства России, признавая, что вопрос этот недостаточно назрел в умах всего русского народа и что преждевременно объявленный лозунг может лишь затруднить выполнение широких государственных задач». Нельзя было не учитывать и настроения местного населения — донского и кубанского казачества: «В своей деятельности Добровольческая армия пока связана местными условиями… она должна, в известной мере, приспосабливаться к настроению населения этих двух областей, еще далеко не подготовленных к восприятию монархической идеи».

При этом Алексеев делал принципиально важное уточнение: «Руководящие деятели армии сознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии, конечно, с теми поправками, которые необходимы для облегчения гигантской работы но управлению для одного лица. Как показал продолжительный опыт пережитых событий, никакая другая форма правления не может обеспечить целость, единство, величие государства и объединить в одно целое различные народы, населяющие его территорию. Так думают почти все офицерские элементы, входящие в состав Добровольческой армии, ревниво следящие за тем, чтобы руководители не уклонялись в своей деятельности от этого основного принципа» ^{127} .

Но такой, абсолютный монархизм, однако, представлялся Алексееву совершенно излишним, даже опасным. В цитированном выше июньском письме к Деникину Алексеев отметил в числе «причин недовольства» казаков добровольцами т.н. «инцидент в станице Бессергеновке», во время которого «некоторые офицеры Офицерского полка учинили дебош, врываясь с винтовками в дома и гоняясь за станичным Атаманом». Алексеев отмстил также, что «назревает новый конфликт между казаками и отрядом полковника П.В. Глазенапа в станице Грушевской, где, по слухам, офицеры будто бы выпороли бабу… Вообще, отношение казачества к Добровольческой Армии, в связи с увлечением некоторых офицеров “политикой”, переходящим зачастую в грубое политиканство, назойливое распространение монархических идей среди не подготовленного еще к этому населения может иметь крайне нежелательные и опасные для нас последствия».

Чтобы подобные позорные для армии «инциденты» не повторялись, Алексеев решил выступить перед офицерами 1-го конного полка («отряда Глазенапа»). По сохранившимся тезисам, в своей речи генерал выразил не только свою «благодарность за великую боевую службу доблестного полка», но и свое «желание, чтобы в наше добровольческое дело не вмешивать местные власти», а также «требование, чтобы не дать повода ни к одному аресту местными властями офицера нашей армии», и «веру, что… здравый смысл, русское сердце, любовь к армии возьмут верх над слабостями человеческой воли» ^{128} .

Замена монархического лозунга лозунгом «непредрешения политического строя» отнюдь не означала, что генерал испытывал какую-либо «личную неприязнь» к отрекшемуся Государю и Царской семье. Когда появились первые сообщения об убийстве Николая II (в субботу 7 июля 1918 г. газета «Вечернее Время» вышла с траурной первой полосой, на которой сообщалось об «убийстве Его Императорского Величества Николая Александровича Романова в Екатеринбурге 3 июля 1918 г».), Михаил Васильевич чрезвычайно переживал свершившуюся трагедию. По воспоминаниям дочери, «эта страшная весть потрясла всех. “Где Императрица? Что с семьей?” — не раз повторял в эти дни отец. Отец сразу же обратился к епископу Новочеркасскому с просьбой отслужить официальную панихиду, но тот отказался.

Первую панихиду по убиенном Государе служил от себя генерал Алексеев в Войсковом Донском соборе. Совершал ее не епископ, а очередной священник. Нет слов говорить о том, какое тяжелое чувство было у всех присутствующих, а их было мало — только те, кого предупредил и позвал отец и кто посчитал своим долгом прийти. У меня в памяти остался полутемный, огромный, почти пустой Войсковой собор и эти, тогда столь необычные, заупокойные молитвы об убиенном Государе Императоре».

Уместно отметить, что атаман Краснов специальным приказом объявил официальный статус панихиды о Николае II в Войсковом соборе в Новочеркасске — в понедельник 9 июля 1918 г. Но во многих городах Украины в течение июля—августа проходили не панихиды, а молебны о здравии Государя Императора, Государыни Императрицы, Наследника Цесаревича и Великих княжон, поскольку заявлениям советской печати не доверяли и не верили в гибель всех членов Царской семьи ^{129} .

К началу осени 1918 г. политическое положение на Юге России стало более определенным. В конце июня немцами в Киеве был арестован полковник Рясиянский, отправленный туда Алексеевым для контактов с местными политиками и сбора разведывательной информации. Последовали также аресты русских офицеров — «но подозрению в сотрудничестве с Антантой» — и в других украинских городах. В июле 1918 г. германский посол в Москве граф Мирбах передал ВЧК имеющуюся у него информацию о московском антибольшевистском подполье. После гибели Царской семьи немцы окончательно отказались от идеи возможного восстановления монархии в России, а после подписания 27 августа с Наркоматом иностранных дел РСФСР дополнительного соглашения к Брестскому договору (приложение 5 к п. 12 второй статьи договора) высшее военно-политическое руководство кайзеровской Германии вообще отвергло какое-либо сотрудничество с Добровольческой армией. В соглашении было четко заявлено: «Немецкое правительство ожидает, что Россия использует все средства для подавления восстания генерала Алексеева и чехословаков, иначе Германия выступит со всеми силами, имеющимися в ее распоряжении, против генерала Алексеева».