Генерал Багратион. Жизнь и война

Но еще больше беспокоил Багратиона другой — и, вполне возможно, трагический — вариант развития событий. Глядя, с каким трудом переходят Неман его войска, он должен был думать о возможности отступления в случае неудачи прорыва к Вилейке. В донесении императору об этом варианте он позже писал так: «…с худою переправою чрез Неман, которая, в случае неудачи, сделала бы мое отступление совершенно гибельным, имея столько же сильного неприятеля в тылу армии моей…» Иначе говоря, если бы французы отбросили 2-ю армию от Воложина и Вишнева, не дав ей перейти дорогу Вильно — Минск, то Багратиону пришлось бы отступать и снова форсировать Неман под Николаевом. Багратион писал Платову из Николаева: «После переправы на правый берег Немана, если бы встретилась необходимость к отступлению, в гаком случае, имея в тыл(у) реку и неимение способов переправиться успешно, было бы не только невыгодно, но даже гибельно и похуже дела Фридландского»45. Воспоминания о жуткой переправе через реку Алле под огнем врага были незабываемы для русских военных. Кроме того, на левом берегу реки или в одном переходе от дороги, в Новогрудке и дальше — в Несвиже, его бы ждали уже разграбившие обозы 2-й армии войска Жерома Бонапарта. Иначе чем катастрофой это назвать было бы нельзя.

Армия Багратиона была, повторю, дичью для французов, и за ней шла азартная охота. То, что вестфальский король шел сзади, выполняя роль загонщика Багратиона, сомнений не было. Действиями Жерома руководил сам Наполеон. Он предписывал брату «не оставлять русских в покое; удерживайте их, когда они подвигаются вперед, заступайте им дорогу, если они подадутся назад»46. Почти такие же указания дает егерь бригаде загонщиков в начале охоты на дичь.

Чутье профессионала, ясное осознание смертельной опасности заставили Багратиона отказаться от начатой было переправы и нарушить приказ императора. Теперь-то мы знаем, что Багратион почти попал в расставленную «охотниками» ловушку. Позже, в XX веке, ее стали называть «котлом». Французы явно ожидали прорыва Багратиона через дорогу Вильно — Минск. Дело в том, что накануне в том же самом месте прорвался отступавший от Лиды на соединение с 1-й армией корпус генерала Д. С. Дохтурова. Его арьергард под командованием упомянутого полковника К. Крейца из дивизии П. Палена как раз 17 июня столкнулся возле Ошмян с авангардом Даву — бригадой генерала П. К. Пажоля. Завязался бой. Французы приняли эти войска не за арьергард корпуса Дохтурова, а за авангард 2-й армии Багратиона, прорывающейся на соединение с 1-й армией, и сосредоточили в этом месте значительные силы. К тому же Платов примерно в эти же числа и в том же месте, выполняя приказ о присоединении к 1-й армии, пытался самостоятельно прорваться через дорогу Вильно — Минск, но был отброшен от нее. Вот тогда-то он и примкнул ко 2-й армии. Этим обстоятельством Багратион был весьма доволен — без казаков ему воевать было трудно.

Немного о казаках. «Когда мы вышли из леса, — вспоминал один из участников похода Великой армии, — перед нами на большом удалении стояла деревня в ярком пламени. Дорога вела посредине горящих домов. После короткого марша мы заметили длинную черную линию казаков, которая стояла на вершине одной горы. “Там стоят казаки!” — послышалось со всех сторон. Гвардейские шволежеры (легкие кавалеристы. — Е. А.) и гусары двинулись против них, но при приближении нашей кавалерии казаки подались через гору назад»47.

Эпизод примечательный по своей выразительности — черная вереница всадников — казаков — на фоне подожженной ими деревни стоит, поджидая приближающегося противника, а затем, словно вереница призраков, растворяется во тьме. Казаки стали для противника самым ярким символом этой войны и вообще России. Для командования русской регулярной армии они были необходимы, особенно в походе, когда нужно было сдерживать легкую кавалерию французов и поляков, а главное — составлять пикеты, вести разведку, наблюдать за противником и, как тогда выражались, «брать язык». Казаки, по словам Суворова, всегда были «глазами и ушами армии». Когда читаешь материа, гы о войне, то кажется, что казаков было несметное число — так часто они упоминаются. В 1812 году граф Д. Гогендорп, французский военный губернатор Литвы, писал как само собой разумеющееся: «…Я все-таки опасался, ибо казаки действительно всюду умеют проникать»4“. Участник похода Великой армии французский кирасирский офицер Тирион вспоминал, что при отступлении от Москвы ужас, производимый появлением казаков, «был таков, что при первом крике: ”Казаки!", перелетавшем из уст в уста вдоль всей колонны и с быстротой молнии достигавшем ее головы, все ускоряли свой марш, не справляясь, есть ли в самом деле какая-нибудь опасность»49.

А ведь казаков в русской армии никогда не было больше десяти тысяч всадников! Эти прирожденные степные воины (напомню, что в русской армии, кроме собственно казачьих полков, были также три крымско-татарских, три калмыцких и 28 башкирско-мещерякских полков) отличались необыкновенной подвижностью, владели разнообразными способами и приемами ведения «нерегулярного боя», когда главным оружием служили внезапность, хитрость, смекалка. Они были хорошо вооружены, метко стреляли, в совершенстве владели саблями и пиками. Правда, один из мемуаристов, поляк Д. Хлаповский, считал, что пики у казаков слишком длинны и в бою «они, несмотря на природную ловкость, не могут ими владеть так же быстро, как наши уланы»50. Отчасти это верно — искусством совершенного владения пикой обладали среди казаков немногие51. Сила казаков, кроме их природных бойцовских данных, заключалась в достоинствах их непревзойденных лошадей. На вид довольно мелкая и неказистая казачья лошадь была быстра и невероятно вынослива. Неудивительно, что казак заботился прежде всего о своем коне. «Казак сам с голоду умрет, а коня накормит», — гласит старинная казачья пословица. Как пелось в казачьей песне, «конь мой — вся надежда моя».

Казаки — степные охотники — использовали свои навыки добытчиков в охоте на людей, проявляя тонкое понимание психологии, учитывая все обстоятельства, в которых они действовали. А. Щербинин описывал в своих мемуарах, как однажды квартирмейстер Траскин с конвоем казаков осматривал в лесу местность и услышал топот ехавшей навстречу лошади. «“Как узнать, неприятельский ли разъезд” — “Позвольте, ваше благородие”, — сказал тихим голосом казак и, спустясь с лошади, приник головою к земле. Сквозь обнаженные от ветвей стволы он мог видеть далеко внутрь леса. “По ногам видно, что лошадь французская ”. Траскин поспешил оставить лес»5–1. У казаков был такой прием — «идти по сакме», то есть искать на земле следы прошедшей вражеской кавалерии и делать на этом основании свои выводы и наблюдения.

Беннигсен, оценивая разведывательную деятельность казаков, писал: «…Что же касается сведений о движениях неприятельской армии, получаемых чрез лазутчиков, то русская армия может совершенно обойтись без них. Бдительность наших казаков делает таких излишними». Маршал Ней в рапорте своем к военному министру жаловался на казаков и писал: «Очень неприятно, что невозможно скрыть от неприятеля малейшее движение войск». Случалось, что тогда, в 1807году, именно благодаря перехватам курьеров казаками важнейшие депеши доходили до Беннигсена быстрее, чем к французскому генералу55.

Казаки совершали нападения и на небольшие соединения противника. Один из вестфальцев описывает эпизод сражения под Смоленском, когда командир вестфальской роты, растянутой в цепь, не успел вовремя отойти перед внезапной атакой казаков. Он смог только собрать роту в каре и дал приказ открыть огонь. Залп пехотинцев оказался преждевременным, и «казаки, используя эту ошибку, окружили каре еще прежде, чем оно смогло перезарядить (на перезарядку ружей уходило не менее двух-трех минут. — Е.А.)… Часть казаков соскочила со своих лошадей, подступила ко все еще твердо и непоколебимо стоящему каре, колола, стреляла и рубила его без пощады таким образом, что оно покрыло землю рядами, друг на друге, подобно скошенной траве»54. В другом случае, как писал К. И. Е. Колачковский, «казаки со своим обычным криком “Коли! Коли! Ура!” ворвались в пехотный лагерь и начали опрокидывать ружейные козлы»55. Это делалось преднамеренно — пока солдаты разберут свалившиеся в беспорядочные кучи ружья, пока они их зарядят и начнут стрелять, нападавшие уже скроются, сделав то, что они задумали. Казаки, естественно, не отличались бескорыстием — трофеи для них были важнейшей целью войны. Известно, что при отступлении из Москвы Наполеона спасло от пленения казаками только то, что казачий отряд, внезапно появившийся перед императором, окруженным только небольшой свитой, вдруг отвлекся на более богатую, как им показалось, цель и поскакал в другую сторону.

Адъютант Кутузова А. С. Кожухов вспоминал, как он с казаками «брал языка»: «Разместясь в опушке леса, близ самой большой дороги, я выжидал ехавших из Москвы по сему сообщению. С рассветом много потянулось экипажей, из коих два проехали быстро. Можно было рассмотреть лица, но сердце мое мне ничего не предвещало. Наконец, показался конвой верховых, ехавших скоро. С приближением их я усмотрел треугольную шляпу, с поля надетую, и огромные усы и бакенбарды. Условный знак был дан, и весь конвой был в наших руках. Несколько выстрелов a bout portent (в упор. — Е. А.) не помешали нам овладеть им и утащить в лес того, кого мне нужно было. В ту минуту взята с пленного сумка. Это был посланный с депешами штаб-офицер Вилион из штаба принца Экмюльского (Даву. — Е. А.). Пересадя тотчас пленного на казачью лошадь и дав поводья казакам, я старался его увезти от преследования… выбраться как можно скорее из занятой неприятелями местности и доставил депеши и пленного лично светлейшему». Наградой Кожухову был перевод в гвардию «тем же чином»56.

Но чаще казаки ловили дичь «помельче»: отошедшего от колонны по нужде или заснувшего на обочине, у бивачного костра вражеского солдата. Ловко снимали они и зазевавшихся на аванпостах часовых. Как вспоминает Хлаповский, «казаки, подкравшись незаметно, захватили в плен голландцев, стоявших на аванпостах, и только один из наших улан успел прискакать в лагерь с этим известием. Генерал Кольбер тотчас сел на лошадь и, взяв два эскадрона, погнался за казаками, но последние так быстро увезли голландцев на своих конях, что в лесу и на поле остались лишь одни следы лошадиных подков». Известно, что казаки возили «языка» на двух лошадях: он стоял между ними, поддерживаемый с двух сторон, и ноги пленника были вставлены в стремена обеих скачущих рядом казачьих лошадей. Хлаповский рассказывал о разных уловках казаков, чтобы выманить противника. «Один казачий офицер на серой лошади подъехал менее чем за сто шагов и на хорошем польском языке стал вызывать охотников с ним сразиться. Несмотря на это, Козетульский (командир. — Е. А.) не позволил никому двигаться с места. Тогда казачий офицер слез с коня и стал кричать: “Теперь можете меня взять!” В заключение он стал распускать подпругу у седла, но, заметив, что нас ему не удалось раздразнить, он вскочил на коня и отъехал к своим… Казаки вообще не нападают на регулярные войска, когда они находятся в боевом строю, хотя бы даже на один эскадрон. Они стараются иметь дело с рассыпанными людьми, которых умеют задевать, завлекать в засаду и затем берут в плен»57.

Легкой добычей для казаков были фуражиры, одиночные мародеры, отправившиеся на поиски пропитания или пограбить местных жителей. Сами отдавались им в руки дезертиры, особенно из союзных французам испанских и немецких контингентов — по большей части вынужденных союзников Наполеона (впрочем, пограбить они были никогда не прочь). Понятно, почему Багратион ценил казаков Платова и держал их при себе, чем, в свою очередь, был недоволен Барклай. Несмотря на неоднократные его требования, главнокомандующий 2-й армией не отпускал к Барклаю корпус Платова, хотя Барклай писал, что «прибытие генерала Платова дает мне способ действовать наступательно, ибо день ото дня становится чувствительнее недостаток в кавалерии от ежедневных стычек с неприятелем». Видно, что в отсутствие казаков французы (совместно с польскими уланами) доставляли 1-й армии огромное беспокойство, о чем писал и Ермолов51. И наоборот, для Багратиона казаки Платова были незаменимы при отступлении. Как писал Паскевич, «казаки везде высматривали, о всем давали знать и под предводительством Платова дрались необыкновенно»59. Действительно, их лихие разъезды шныряли по всем окрестным дорогам, они браги пленных, и от них приходили сведения о направлении движения противника и его численности (как тогда говорили: «По глазомеру полагать можно неприятеля в количестве…»).