Генерал Ермолов

Из Витебска к Смоленску вели три дороги: одна — через Поречье, другая — через Рудню, третья — через город Красный. По какой из них пойдет неприятель? Вот вопрос, над которым мучительно думали генералы, принимая решение о переходе в наступление.

Багратион считал наиболее вероятным красненское направление, позволявшее Наполеону, совершив обход, отрезать русским путь отступления на Москву, и не ошибся. Барклай-де-Толли, получивший неверные разведывательные данные о сосредоточении французов у Поречья, сделал вывод, что противник собирается обойти его правый фланг. Чтобы исключить эту опасность, он выдвинул туда свою 1-ю армию, а 2-ю отправил к селению Приказ-Выдра на Рудненскую дорогу, рассчитывая, что в случае необходимости она будет его подкреплять.

М.И. Платова забыли предупредить об этих перемещениях, и он продолжал идти по дороге на Рудню, но уже не впереди главных сил, как намечалось по диспозиции, а сам по себе, выдвинув в авангард бригаду генерал-майора В.Т. Денисова в составе двух казачьих полков. Результатом явилась впечатляющая победа донцов над дивизией О.Ф. Себастиани у Молева Болота. В этом бою неприятель потерял не менее половины личного состава.

В бою у Молева Болота казаки захватили документы, принадлежавшие генералу Себастиани, из которых стало ясно, что французскому командованию известен план наступления русских главных сил к Рудне. Осведомленность противника свидетельствовала о том, что он имеет шпиона в штабе 1-й Западной армии. Подозрения пали на Людвига Адольфа Вольцогена. Был ли он тайным осведомителем Наполеона, неизвестно, но Ермолов донес до нас содержание любопытного разговора, который состоялся у него тогда с Платовым.

— Мои казаки взяли в плен одного унтера, бывшего ординарцем при полковнике, — начал Матвей Иванович, — и тот сказал, что видел два дня сряду приезжавшего в польский лагерь под Смоленском нашего офицера в больших серебряных эполетах, который говорил о числе наших войск и весьма невыгодно от зывался о наших генералах.

Разговорились они «и о других, не совсем благонадежных и совершенно бесполезных людях, осаждавших Главную квартиру, и, между прочим, о флигель адъютанте полковнике Вольцогене, к которому замечена была особенная привязанность главнокомандующего». И Платов, находившийся «в веселом расположении ума», посоветовал Ермолову:

— Вот, брат, как надобно поступить. Дай мысль поручить Вольцогену обозрение неприятельской армии и направь его на меня, а там уж мое дело, как разлучить немцев. Я дам полков нику провожатых, которые так покажут ему французов, что в другой раз он их уже не увидит.

Платов рассмеялся, довольный, потом продолжил свой рассказ:

— Я, Алексей Петрович, знаю и других, достойных таких же почестей. Не мешало бы, к примеру, и князю Багратиону прислать ко мне господина Жамбара, служащего при графе Сен-При, в распоряжения которого он вмешивается.

— Что вы, Матвей Иванович, — в тон атаману сказал Ермолов, — есть такие чувствительные люди, которых может оскорбить подобная шутка, и филантропы сии, облекаясь наружностью человеколюбия и сострадания, выставляют себя защитниками прав человека.

В Вольцогене Барклай-де-Толли, кажется, не усомнился. Зато выслал из армии под наблюдение московского губернатора четырех других флигель-адъютантов императора.

Вслед за флигель адъютантами командующий 1-й армией очистил Главную квартиру от некоторых своих адъютантов, заподозренных им в силу каких-то причин в измене. Так, он выслал в Москву графа Лезера и барона Левенштерна, который формулировал негладкие мысли Барклая, плохо владевшего русским языком.

Факты, приведенные в «Записках Алексея Петровича Ермолова», как правило, не вызывают сомнений, а вот с их оценкой, его характеристиками отдельных генералов не всегда и не во всем можно согласиться, хотя надо отдать должное его наблюдательности, умению все-таки постигнуть психологию сослуживца. В целом, высоко оценивая Барклая-де-Толли как человека «ума образованного, положительного, терпеливого в трудах», то есть работоспособного, равнодушного к опасности, не подверженного страху и так далее, он в то же время считал его «нетвердым в намерениях», «робким в ответственности», «боязливым перед государем», с чем никак не согласуются многие поступки Михаила Богдановича.

По мнению М.А. Фонвизина, характерной чертой военного министра была независимость^{191}. М.Б. Барклай-де-Толли не остановился даже перед удалением из армии великого князя Константина Павловича, который без тени смущения обвинял его перед солдатами чуть ли не в предательстве. Но об этом речь еще впереди…

Соединенная русская армия остановилась близ Смоленска. Свои чувства, вызванные возвращением в город детства и первых лет военной службы, Алексей Петрович описал в воспоминаниях:

«Итак, в Смоленске, там, где в ребячестве жил я с моими родными, где служил в молодости моей, имел многих знакомых между дворянством, приветливым и гостеприимным. Теперь я в летах, прошло время пылкой молодости, если не по собственному убеждению, то, по мнению многих, человек довольно порядочный и занимаю в армии видное место. Удивительные и для меня едва ли постижимые перевороты!»

А где были и что делали в это время Багратион и Барклай?

Багратион с самого начала усомнился в достоверности известий о сосредоточении войск Наполеона у Поречья и пытался убедить Барклая продолжать движение на Рудню, но безуспешно. Под предлогом недостатка питьевой воды в районе деревни Приказ-Выдра он отвел 2-ю армию ближе к Смоленску, поскольку его серьезно беспокоила возможность наступления французов по Красненской дороге, чтобы обойти русских с юга, захватить этот важный стратегический пункт и отрезать их от Москвы.

1-я Западная армия простояла еще трое суток на одном месте. Когда выяснилось, что в Поречье никого нет, Барклай-де-Толли снова двинул свои войска к Рудне. На эти бесплодные ночные передвижения с дороги на дорогу было израсходовано слишком много сил и времени, чтобы думать о наступлении. Наполеон уже успел сконцентрировать для удара на Смоленск пять пехотных и три кавалерийских корпуса да еще гвардию, создав группировку общей численностью в 185 тысяч человек.

Успех атамана Платова в бою под Смоленском еще более усилил недовольство нерешительностью Барклая-де-Толли. Выразителем этого недовольства по-прежнему оставался Багратион.

П.И. Багратион — А.А. Аракчееву,

29 июля 1812 года:

«…Воля Государя моего! Я никак вместе с министром не могу. Ради Бога, пошлите меня куда угодно, хотя бы полком командовать, в Молдавию или на Кавказ, а здесь быть не могу. Вся Главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно и толку нет… Я думал, истинно служу Государю и Отечеству, а на поверку выходит, что служу Барклаю. Признаюсь, не хочу»^{192}.

Недовольство Багратиона беспорядочным командованием Барклая-де-Толли русскими армиями после соединения их у Смоленска с искренней заботой о судьбе Отечества умело подогревал генерал-майор Ермолов.

А.П. Ермолов — ИМ. Багратиону,

1 августа 1812 года:

«…Пишите, Ваше Сиятельство, Бога ради, ради Отечества, пишите Государю. Вы исполните обязанность Вашу по отношению к нему, Вы себя оправдаете перед Россиею. Я молод, мне не станут верить. Я не боюсь и от Вас не скрою, что писал, но молчание, слишком продолжающееся, есть уже доказательство, что мнение мое почитается мнением молодого человека… Так, достойнейший начальник! Вы будете виноваты, если не хотите как человек, усматривающий худое дел состояние, разумеющий тягость ответственности, взять на себя командование армией… Уступите другому, но согласитесь на то тогда только, когда будет назначен человек по обстоятельствам приличный. Пишите, Ваше Сиятельство, или молчание Ваше будет обвинять Вас»^{193}.