Генерал Коммуны

Для польских магнатов Домбровский был действительно чужим. Это нисколько не огорчало его, даже тогда. Другое — слышать то же от Росселя.

Домбровский крепко сжал витую рукоять хлыста. Недаром, видно, Врублевский предупреждал… Тлеющая тревога разгоралась, заслоняя обиду, вызванную этими оскорбительными словами Росселя. Впервые Домбровский снес оскорбление, не выдав своих истинных чувств, подавив желание бросить в лицо Росселю гневную правду. Он сдержал себя ради предстоящего наступления.

Пользуясь неожиданной откровенностью Росселя, он спросил, верит ли Россель в успех завтрашнего сражения.

— Я использую эту попытку, — твердо обещал Россель. — Она мой последний шанс, — повторил он, думая о чем-то своем.

Копыта застучали по деревянному горбатому мостику через Бьевр. Узкой ленточкой блеснула вода, покрытая грязными хлопьями пены. Шумели мутные ручьи, снося в реку вонючие отбросы многочисленных пивоварен, прядильных, сыромятных, красильных мастерских, тесно прижатых одна к другой вдоль берегов этого рабочего района.

Впереди букетом огней сверкал Париж. На синем небе, словно накаленные, обозначились контуры башен, соборов; слева от холма, на который поднялись всадники, чернела тяжелая громада Пантеона, опоясанная золотым кольцом фонарей.

Путь туда лежал через фабричные кварталы по тесным, немощеным улочкам, мимо ветхих, вросших в землю домов парижской бедноты. Из раскрытых дверей мастерских неслись голоса, шлепающие удары, гул станков. Бурчали водяные колеса. На высоких рамах сушились натянутые кожи. Их острый запах напомнил Урбэна.

Встретить бы его сейчас, порадоваться вместе завтрашнему наступлению. Ярослав вдруг особенно явственно осознал, как много значила бы для него похвала этого человека.

Выезжая на бульвар, они обогнули увитый плющом старинный дом. Под балконом горел фонарь, освещая низкие кованые ворота и над ними — вырезанный на сером камне барельеф трехмачтового парусника — герб города Парижа.

Россель кивнул головой:

— Кораблю нужен капитан. Эти никчемные болтуны тянут руль в разные стороны. Париж может спасти только военная диктатура.

— Париж — да, Коммуну — нет, — как можно мягче ответил Домбровский. — И вы и я натворили бы на их месте еще больше ошибок. Диктатура одного человека не заменит Совета Коммуны… там ведь много талантливых людей. Возьмите Варлена, Риго, Делеклюза… А иногда перед простым вашим парижским рабочим чувствуешь себя таким школяром..

Несвойственное ему волнение звенело в голосе. Россель с любопытством посмотрел в его сторону и ничего не ответил.

Они расстались на площади. Крепким пожатием Домбровский как будто хотел передать свою энергию холодной, влажной руке Росселя.

На следующее утро после совещания в Жантильи Россель получил телеграмму: «Форт Исси занят, прибывает множество версальских войск». Стоя посреди кабинета, он перечитывал ее снова и снова. Высокий крахмальный воротник резал ему подбородок. С усилием подняв голову, он сунул телеграмму в карман и отправился на площадь Согласия. Падение Исси требовало немедленно изменить ход задуманной операции.

Ветер улетел из города. От входящих на площадь отрядов в знойном воздухе висели рыжие облака пыли. Громыхали бочки с водой. Кричали продавцы жареного картофеля. Гардмобили возбужденно переговаривались о предстоящем наступлении. Все были веселы и радовались, как мальчишки, которые вертелись тут же, ходили на руках, дрались, довольные, если им удавалось рассмешить взрослых. Гражданки, идущие с рынка, угощали гвардейцев хрустящими пирожками и яблоками.

Возле покрытой черным траурным чехлом статуи города Страсбурга совещались озабоченные командиры. Всю ночь они разъезжали по городу, ища разбросанные части, ибо штаб не имел точных адресов. Им удалось собрать семь тысяч человек, — огромная цифра для армии Коммуны. Ждали с минуты на минуту Ля-Сесилия с двумя батальонами. Через полчаса должен был приехать Россель. Он поведет их в бой.

— А там каждый будет драться за двоих!

— И нас будет четырнадцать тысяч!

Но Россель приехал раньше, чем его ждали. Раздались команды. Шеренги быстро выровнялись. Приземистый человек в штатском, сопровождаемый группой офицеров, подпрыгивая в седле, объезжал фронт; губы его были брезгливо поджаты; поравнявшись с командирами, стоявшими на правом фланге, он выпрямился, привстал на стременах. Лицо его было желто-белым, как кость. Он сказал твердо и громко, никого не осуждая:

— По моим подсчетам недостаточно.

Его просили подождать хотя бы полчаса — подойдут еще отряды; его пытались убедить… Никого не слушая, он приказал разойтись и, круто повернув лошадь, уехал.

Вернувшись в министерство, он велел дежурному отвезти в типографию записку:

«Трехцветное знамя развевается над фортом Исси, оставленным вчера гарнизоном. Военный делегат Россель».

— Отпечатать ее в десяти тысячах листовок и расклеить по городу.

Проводив дежурного, он запер дверь кабинета, опустился в кресло. О чем он думал? В любом случае он решил выходить из игры. Ему не удалось изменить ход событий. Для коммунаров главным врагом оставался Версаль, а для него — немцы. Он жаждал продолжать войну, а не революцию. Карта, на которую были поставлены его талант, образование, молодость, карьера, — эта карта бита…

Много времени прошло, прежде чем он придвинул бумагу и стал писать:

«Граждане члены Коммуны, уполномоченный вами временно заведовать военными делами, я сознаюсь, что не могу дальше нести ответственность за командование там, где все рассуждают и никто не хочет повиноваться». Вспоминая неудачи последних дней, он писал все быстрее, царапая бумагу, брызгая чернилами. Перечислив с горькой обидой все случаи путаницы в военном аппарате Коммуны, он кончил: «Для меня остается только один из двух исходов — или уничтожить препятствия, или удалиться. Я не в силах уничтожить препятствие, так как они в вас, в вашей слабости. Я удаляюсь и прошу вас дать мне камеру в Мазасе» [4] .

4

Мазас — тюрьма в Париже.

В это утро Домбровский был вызван на редут Н.

Заканчивая осмотр, он взглянул на часы — без четверти двенадцать. Пора было возвращаться в Париж. Нужно застать Росселя на площади Согласия. Он поднял подзорную трубу, изучая в последний раз траншеи версальцев. Он не видел, как в редут на взмыленной лошади влетел Грассе — дежурный адъютант штаба. Соскочив с седла, Грассе подбежал к Домбровскому, крича:

— Россель подал в отставку! Исси пал!

Труба дрогнула в руке Домбровского, но он не обернулся. Прошла добрая минута, пока он наконец аккуратно уложил трубу в чехол и отдал ее ординарцу.

У крепостного вала уже бурлила взволнованная толпа коммунаров:

— Измена!

— Продали Исси!

— В Париж!.. Перестрелять мерзавцев!

Домбровский обернулся и спрыгнул с насыпи. Его мгновенно окружили.

— Измена! — дерзко крикнул ему в лицо молодой канонир, размахивая запалом.

— Ну, и что же ты хочешь? — спросил Домбровский. Все увидели на его лице злое любопытство.

— В Париж! — парень снизил тон, ошеломленный тоном Домбровского.

— Дайте ему мою лошадь, а я пока останусь защищать редут, — сказал Домбровский.