Генерал Корнилов

В канун большевистского переворота в Петрограде в Народном доме пел Шаляпин, и зал был полон. Неясное беспокойство проявляли одни извозчики.

В Москве в кинотеатре «Аре» в середине дня начало работать «Совещание общественных деятелей». Выступали Родзянко, Трубецкой, Кизеветтер. Особенный успех выпал на генералов Брусилова и Рузского. Они не переставали грозить в сторону Быхова и по-прежнему все надежды связывали с Зимним, где в эти часы панически метался Керенский.

Ночью на заседании ЦИК Совета возбужденный Троцкий, сверкая стеклами пенсне, гневно выговаривал ухмылявшимся Го-цу, Либеру и Дану:– Бьет набат истории. Если только вы не дрогнете, наш враг капитулирует мгновенно, сразу! И вы, вы займете место, которое принадлежит вам по праву: место хозяев земли Русской!

В 2 часа ночи поднялся Каменев (Розенфельд) и зачитал список членов нового российского правительства – Совета Народных Комиссаров.

А с утра развернул свою работу II Всероссийский съезд Советов.

Столица, мозг и сердце государства, стала полностью большевистской.

Если в Петрограде переворот произошел бескровно (лишь часть публики «пострадала» оттого, что не стала дожидаться до конца спектакля), то в Москве наутро загремели выстрелы. Молоденькие юнкера Александровского и Алексеевского училищ вошли в Кремль и забаррикадировались. Их обложили, предложили сдаться, затем стали подкатывать орудия… Беспорядочная, неумелая стрельба в первую очередь «покарала» Брусилова. Артиллерийский снаряд попал в его квартиру. Генералу перебило ногу ниже колена. Автомобиль помчал его в клинику на Молчановке. Раненого генерала встретил комиссар Фрадкин. Он с кем-то посоветовался и разрешил принять Брусилова для лечения, но генеральский автомобиль немедленно конфисковал.

В Петрограде для сопротивления большевикам имелись неплохие силы. В Зимнем дворце той ночью находились две спешенные сотни 4-го Донского казачьего полка, юнкера, рота ударниц женского батальона и броневик. Но в руководство обороной правительства каким-то образом проник небезызвестный Рутенберг (палач попа Гапона). После полуночи казаки покинули дворец, уехал броневик, остались лишь ударницы и юнкера. Солдаты Кексголь-мского полка, ворвавшись в покои Зимнего, принялись первым делом утолять свою страсть к классовой мести. Они расстреливали статуи, били зеркала, резали ковры и гобелены. Несколькими ударами штыка был изуродован портрет государя кисти Серова. Акт народной мести достиг апогея, когда солдаты добрались до винных погребов дворца. Перепившись изысканными винами, они поволокли захваченных ударниц в казармы Павловского полка.

До узников Быховской тюрьмы доходили кое-какие жуткие слухи.

Распоряжением из Петрограда генерал Духонин был смещен и на пост Верховного главнокомандующего назначен прапорщик Крыленко. О способностях новоиспеченного «полководца» было известно, что свою карьеру он начал на столичном митинге, когда, взобравшись на эстраду, сорвал с себя погоны и принялся демонстративно их топтать.

– Держу пари, что жид, – мрачно изрек Эрдели. – Кажется, наполовину, – поправил его Деникин.

По его словам, летом 1915 года прапорщик Крыленко был судим за «уклонение от воинской повинности» (то есть за дезертирство). Однако окружной суд вынес ему оправдательный приговор. Словом, большевик заслуженный!

Новый большевистский главковерх первым делом объявил поход… на Быхов. У него чесались руки сотворить над генералами расправу как над прислужниками ненавистного режима.

А немцы уже, овладев Моонзундом, нависали над Ревелем и Петроградом!

Рижский залив, стратегически важная акватория на Балтике, стал полностью немецким. Скоро немецким окажется и Финский залив. Оттуда вход в Неву и к Зимнему дворцу… А большевики сверх головы озабочены тем, как бы поскорее захватить Могилев и Быхов. Как в Ставке, так и в быховской гимназии сидели ненавистные им царские генералы. Они для них были страшнее всяких немцев.

А война между тем продолжалась, и немцы развивали наступление, но с того дня, как большевики арестовали Временное правительство, они перестали помышлять о переносе столицы в Москву.

Что, поджидали своих хозяев в Петрограде?

Хаджиев перестал ездить в Могилев к поезду. Свежих газет не поступало. Узники тюрьмы томились в неизвестности и пробавлялись лишь доходившими слухами. Следовало решать: что делать? Сидеть и ждать отважного Крыленко с его воинством или бежать? В Могилеве, в Ставке, продолжал находиться дисциплинированный генерал Духонин. Он заверял своих арестованных товарищей, что никакой бессудной расправы над ними не допустит. У нас, слава Богу, не Америка!

Неожиданно в Быхове появился свежий человек – генерал Одинцов из штаба 8-й армии. Он был знаком со всеми арестованными. Вид у приехавшего был ужасный: небритый, драный, в солдатском тряпье. Он пожаловался, что от Орши пришлось ехать на паровозной площадке. Солдаты бесчинствуют и творят расправы. Он уцелел потому, что вовремя скинул мундир и преобразился под дезертира… Прежде, жаловался Одинцов, был хоть и никудышный, но все же порядок, теперь вокруг происходил воистину апокалиптический хаос. Дороги забиты солдатней. Едут с пулеметами, даже с орудиями. Коменданты станций не смеют им перечить ни единым словом.

Деникин скорбно произнес:

– Обрадовались миру. Большевики хоть и подлецы, но с голо вой. Они начали с Декрета о мире. Нам самим не следовало им давать такой серьезный козырь.

Одинцов заволновался:– Виноват, Антон Иваныч. Декрет о мире у большевиков отнюдь не первый, а второй.

– Ну как это? Как это? – стал сердиться Деникин. – Именно первый. В этом-то все дело. Тут они, прохвосты, нас и обставили.

– Виноват, виноват… Позвольте вам доложить, господа, что первым декретом большевиков – именно первым, самым первым! – был декрет о, простите великодушно, педерастах. Да, о педерастах… вернее, об отмене всяческих наказаний за содомию. Отныне в России это разрешено повсеместно. Милости просим!

– Поз-зорище!

Узники враз заговорили о позорнейшем клейме на новом режиме. Большевики начинали с того, чем заканчивал режим самодержавия. Вся Россия знала, что знаменитые убийцы Распутина – великий князь Дмитрий Павлович и князь Феликс Юсупов граф Сумароков-Эльстон – славились утонченным сластолюбием и слыли поклонниками однополой любви. В их зверской расправе над «святым старцем» угадывалось нечто мстительное. (Великосветские львицы, как известно, носили этого сибирского конокрада на руках за его поистине феноменальную мужскую силу.) Пьянством и безудержным развратом заканчивал свое недолгое правление и Керенский. Половыми извращенцами выказали себя и предводители большевиков!

Только и скажешь: бедная Россия!

Генералы, узники тюрьмы, потребовали от гостя достоверных сведений о положении в стране. Одинцов мгновенно перешел на деловой тон. Керенский, и это совершенно точно, ареста вместе с министрами избежал и сумел вовремя скрыться («Ах, сукин сын!» – с оттенком восхищения проговорил Эрдели.). По слухам, он пробрался в Гатчину, к генералу Краснову, принявшему в командование 3-й Конный корпус. Туда же, под крылышко Краснова, убежал и Савинков… Окружение Краснова встретило Керенского с ненавистью. Порывались даже расстрелять его без всякого суда прямо возле штабного крылечка. Краснов унял страсти, но предупредил Керенского, что дает ему полчаса времени, после этого он снимает с себя всякую ответственность за его безопасность.

Любопытно, что в эти полчаса к Краснову заявился матрос Дыбенко, могучий красавец, председатель всесильного Центро-балта. Лихой матрос предложил Краснову взаимовыгодный обмен: «Ваше превосходительство, меняем ухо на ухо? Вы нам – Керенского, мы вам – Ленина… А?» Краснов предложение отверг и дал Керенскому возможность скрыться. Куда тот убежал? Где прячется? Этого никто не знал.

Долгие годы нас уверяли, что Керенский не разделил судьбу своих министров лишь по счастливой случайности, успев переодеться в платье медсестры. На самом деле в его спасении не было ничего случайного.Натан Виннер, секретарь Керенского, оставил воспоминания о том, как в Гатчине, у Краснова, хорохорившийся премьер протянул руку казачьему сотнику Карташову, но тот ее не принял: