Генерал Скобелев. Казак Бакланов

Подполковник объяснял, что когда они достигнут рва, произойдет взрыв. Взорвутся триста пудов пороха, которые не только сокрушат ворота, но и вывернут во рву дальний скос, и тогда ров перестанет быть препятствием. По выброшенной взрывом земле можно будет добежать к воротам.

— Не отставай, казаки!

Яков первым достиг рва, быстро скатился в него. Остальные за ним.

«Почему же нет взрыва?..» — промелькнуло в сознании.

И в этот же самый момент земля под их ногами дрогнула, вздыбилась, неведомая сила подбросила казаков, и швырнула наземь. Что-то ударило Якова в затылок. Все перед ним закружилось, расплылось. И уже ничего не видя, он почувствовал, как на него медленно обрушивается тяжесть. Она давила на грудь, живот, сковывала ноги. Он хотел освободиться от этой тяжести и не мог. Она неумолимо давила.

Он не слышал прогремевших слева и справа взрывов, не видел, как из ворот крепости вырвались турки и с устрашающими криками бросились к полузасыпанным землей казакам. Озверевшие янычары секли ятаганами контуженных и беспомощных казаков, рубили головы, руки. Бакланова та участь миновала. Смилостивилась судьба. Подоспевшие казанцы отбросили турок назад в крепость.

Через три дня крепость пала, а еще через неделю Яков отправился в свой полк. Стояла такая же ясная солнечная погода, как и десять дней назад, когда он ехал в Браилов с друзьями-товарищами. Степь цвела, благоухала и разноголосо звенела птичьими голосами. В небесной синеве весело порхал неуемный жаворонок, он висел над одиноким всадником и с высоты лилась его звонкая песня. Она долетала до слуха казака, но в ликующем ее звоне Якову слышались пронзительный голос Семена Прядкина и глуховатый, будто простуженный — Матвеича, озорной посвист долговязого Сотникова и всех остальных его казаков, которых похоронили на браиловском кладбище в братской могиле.

Ты бежи-бежи, мой конь, На мой тихий Дон родной…

Отец стоял в окружении казаков у своей штаб-квартиры. При появлении Якова разговор стих, все расступились.

— Жив? — выслушав рапорт, не очень любезно сказал отец и окинул прибывшего строгим взглядом. Он уже знал о происшедшем. Злые языки говорили, что виной гибели казаков стал хорунжий Бакланов. «Всех погубил, а сам остался целехоньким. Не иначе, как праздновал труса…»

— Жив. Контузило вот только.

— Пойдем, там обо всем доложишь.

В избе у окна сидел за столом казак-писарь и усердно скрипел пером по бумаге.

— Выйди, да дверь плотней притули, — хмуро сказал отец, и писарь не заставил долго ждать.

— А ну поворотись! — приказал отец сыну.

— Куда поворотиться? — не понял Яков.

— К окну поворотись!

И едва он повернулся к окну, как в воздухе коротко просвистело, и спину обожгло. Яков даже подскочил.

— За что, батя?

Загородив путь к двери, отец стоял с плетью в руке. Вид его не предвещал доброго.

— А за то, сукин сын, чтоб впредь умней был! — Плеть снова просвистела и обожгла щеку. — Повернись, говорю! Славы захотел, подлец! Геройство пожелал выказать!

И снова — вжик… вжик…

— Не суйся в омут в одиночку! Твори отвагу со всеми. Со товарищами-однодумцами иди в огонь. Да всегда помни о казаках, что под твоим началом ходят!..

Отец отбросил плеть, вытер пот со взмокшего лба.

— Что теперь мне отписывать отцам и матерям захороненных? Ты подумал о том?

Яков стоял с виноватым видом, перечить отцу не смел. А тот, распаленный, ходил из угла в угол комнаты, мимо застывшего сына, продолжая выговаривать:

— Впредь тебе будет наука, чтобы думал попервах не о себе, не о наградах, а о людях, под начало твое даденных. Ведь у каждого семья, детишки, жена. Теперь они остались без кормильца. Эх, ты…

И это ты прозвучало таким укором, что у Якова защемило в груди… Отец не произнес более ни слова, сел на лавку, уронив голову… Яков стоял перед ним, не смея шелохнуться.

— Ну вот что, — наконец произнес отец, оглядывая Якова. У того сукно на спине лопнуло, и с плечей и рукавов свисали лоскуты. — Чекмень этот сбрось, надень новый, он там, в горенке висит.

У Силистрии

На рассвете тревожно заиграла труба.

— По-одъе-ем! По-одъе-ем! — пронеслось по лагерю. — Трево-ога-а!

Полуодетые казаки бежали к коням, заседлывали их, ладили вьюки со своим добром.

— Поспешай! Поспешай! — суетились унтеры. Труба продолжала торопить.

Вскоре сотни стали вытягиваться к дороге, где обозначилась колонна. С первыми лучами солнца полк тронулся в поход, двигаясь в авангарде 6-го корпуса. На этот раз его путь лежал к Силистрии.

Полусотня Якова шла впереди, в головном дозоре. Выехав на гребень увала, Яков увидел в лощине дома утопающего в зелени садов селения. У околицы толпились люди. Завидя казаков, бросились к ним. Первыми примчались ребятишки, окружили всадников, горластые и счастливые. Селение было румынским. Его жители, как болгары и греки, долгие годы находились под пятой Оттоманской империи, и теперь русских они встречали как своих освободителей.

Старик из толпы, держа на руках хлеб, приблизился к Якову, протянул каравай. За ним пробились к всадникам женщины с кувшинами.

— Угощайтесь! Пейте! — протягивали они наполненные вином кружки.

— Вот те война! Всю бы жизнь так воевать, — подмигивали казаки, утоляя жажду.

— Им турки хуже редьки. Целый век насильничали.

В толпе залилась скрипка, зазвенела переборами гармоника.

— Спасибо, други! Спасибо, братки! — слышались из толпы голоса.

На третий день они прибыли к Силистрии, где полк Бакланова причислили к отряду генерала Мадатова. Неделей раньше, а точнее 11 июня, этому отряду, состоявшему из одной конницы, удалось овладеть крепостью Гирсово. Осада продолжалась семь дней, после чего последовал решительный штурм. Победителям досталось почти сто неприятельских орудий, четырнадцать знамен, большие запасы пороха и провианта.

Силистрия, как и Браилов, находилась у Дуная, и она не только препятствовала судоходству, но и прикрывала дороги к крепостям Шумле, Туртукаю, Кюстенджи (Констанце) на Черном море. Турки укрепили Силистрию, разместили в ней сильный, пятнадцатитысячный гарнизон, сосредоточили большие запасы всего необходимого.

С подходом подкрепления русское командование решилось на активные действия. Генералу Мадатову было приказано лихим налетом, как это он сделал под Гирсово, ворваться в крепость и принудить гарнизон к сдаче.

— Попытка не пытка, — сказал лихой кавалерист.

Валериан Григорьевич Мадатов — армянин. Отец его был конюхом, мечтавший устроить детям спокойную и обеспеченную жизнь. Надеялся сделать сына Ростама, так по-армянски звали будущего генерала, коммерсантом. Жизнь же распорядилась иначе. Вступив на военную службу, Мадатов увлекся ею, через семь лет стал капитаном. В Отечественной войне принял командование Александрийским гусарским полком, а потом вышел в гренадеры. В дальнейшем служба его проходила на Кавказе, где он был исполнительным помощником знаменитого Ермолова [5] . Здесь, на Балканах, Мадатов начальствовал над гусарской дивизией.

5

Ермолов Алексей Петрович (1777–1861), русский государственный и военный деятель, генерал от инфантерии и артиллерии, герой Отечественной войны 1812 года и заграничных походов 1813–1815 годов. С 1816 года главнокомандующий в Грузии. За связи с декабристами в 1827 году был отозван с Кавказа и уволен в отставку.