Генерал Скобелев. Казак Бакланов

— А ныне я вас награждаю орденом Анны 2-й степени. Поздравляю.

По возвращении из экспедиции Бакланова пригласили на ужин к Воронцову. Он сидел за столом далеко, оттесненный от наместника, занимавшего почетное место. Графу Воронцову было уже шестьдесят четыре года, порода угадывалась в его высокой, слегка сутуловатой фигуре, в тонких чертах холеного лица с большим благообразным лбом, пышными, вразлет, седыми бакенбардами.

— Нельзя допустить, чтобы солдаты и казаки чинили озорство и жестокость. Нужно иметь в виду, что мы воюем не против народа, а с Шамилем и его мюридами, — говорил он мягким, вкрадчивым голосом. — И что если России не удастся подчинить горцев Кавказа, то они попадут под власть темного Востока, Персии и Турции. А те принесут сюда дикость, варварство, отторгнут народы Кавказа от просвещения и цивилизации. Об этом, господа, нужно помнить…

Яков Петрович слушал Воронцова и мысленно соглашался с ним, вспоминая, как встретил однажды слепого стран-ника-перса. Офицер приказал накормить странника, приютить. Старик рассказал печальную повесть о своей далекой молодости, которая потрясла казаков дикостью и жестокостью восточных нравов.

Он попал в услужение к хану еще мальчишкой, тот купил его, заплатив отцу жалкие гроши. В имении ему пришлось выполнять самую унизительную работу, и он был предметом злых насмешек. Господин обладал несметным богатством, имел гарем, в который доставлялись наложницы не только из Персии, но и далеких стран. Однажды в подарок ему привезли юную красавицу из Дагестана. Увидев ее, юный слуга потерял покой. Любовь толкнула его на отчаянный поступок: он пробрался ночью в ее каморку, но старый евнух выследил влюбленных.

На следующий день их вывели на заполненную людьми городскую площадь. Его привязали к столбу, а девушку посадили в мешок с двумя дикими камышовыми котами. Чтобы привести зверей в ярость, охранники стегали по мешку бичами. Мешок, словно живой, катался по земле, оттуда неслись душераздирающие крики и зловещее шипение котов. Потом все стихло. Не развязывая, окровавленный мешок проволокли через площадь, сбросили в глубокую яму, закопали.

Потрясенного же юношу, по распоряжению хана, ослепили, выжгли ему глаза, чтобы он больше никогда не мог видеть женского лица.

Вскоре Бакланов вступил в командование полком. Не считаясь со временем и средствами, он принялся за его обучение, сочетая строгость с заботой. Казаки это сразу оценили, их подкупала бесшабашная смелость командира: его видели всегда в самых жарких местах боя. Узнав однажды, что захваченный в плен казак находится в далеком ауле, он отобрал несколько храбрецов и ушел с ними в горы. Через три дня отряд вернулся с вырученным казаком.

Защищая родную землю, отстаивая свою свободу, население Кавказа проявляло незаурядное мужество и самоотверженность. Часто без огнестрельного оружия, имея лишь саблю и кинжал, горцы смело вступали в схватки. К тому же они были лихими наездниками. Их мастерство в джигитовке поражало даже бывалых кавалеристов. Горы, где происходили боевые действия, были для них родной стихией. Им было знакомо каждое ущелье, тропинка, горный поток. Они не нуждались в проводниках. То, что для русского солдата представлялось труднопреодолимым препятствием, местные храбрецы использовали к своей выгоде, не только успешно обороняясь, но и нападая. Особую активность горские отряды проявили на черноморском побережье в начале 1840 года. Используя незавершенность оборонительных работ в укреплениях, а также слабость гарнизонов, они напали и овладели Лазаревским, Вельяминовским, Михайловским, Николаевским фортами. С большим трудом русским войскам удалось их отбить и восстановить.

Когда генерал Раевский на собрании шапсугов заявил, что турецкий султан покинул их и навсегда отдал в подарок русскому царю, один из присутствовавших поднялся и заявил:

— Теперь, генерал, я все понял.

— Что именно? — спросил Раевский.

— Ты видишь эту птицу? — указал он на высокое дерево. — Я дарю ее тебе, генерал. Возьми ее!

Продвигаясь вглубь Кавказа, русские войска рубили в девственных лесах просеки, прокладывали в горах дороги в самых труднодоступных горных местах, осваивали пути в Грузию через перевалы главного Кавказского хребта. Благодаря этому с жителями далеких селений налаживалась связь, торговля, устанавливались деловые отношения. Особенно много для местного населения делали врачи. Оказывая необходимую медицинскую помощь, они завоевали уважение местных жителей.

Боевые будни

Они прибыли в полк в один день: худой, длинный и скуластый Федор Долгов и невысокий крепыш Авдей Вязников. Сопровождавший команду пополнения хорунжий Лотошников доложил:

— Енти двое — особливые перцы. Станичный сбор послал их на три перемены. И еще мне присказали, что ежели этого срока будет мало, то держите их до скончания века.

Служба на Кавказе считалась труднейшей, и пребывание в ней исчислялось сроками, или переменами, каждая в три года. Кроме очередного пополнения сюда направлялись и проштрафившиеся в своих станицах казаки. В зависимости от тяжести совершенных проступков станичным советом определялась и «мера наказания»: одна, две или три перемены.

— В чем же их провинность? — поинтересовался Бакланов.

— Долгов уличен в воровстве да пьянстве, а Вязников, сказывали, за непослушание родительской воле. Во хмелю даже на отца руку будто бы поднял.

— Вот и возьмите их к себе, в свою полусотню, — распорядился командир к полному неудовольствию хорунжего. — И сделайте из них вояк.

Однако сделать из них добрых казаков было не так просто. Прошел не столь долгий срок, как тот же хорунжий вновь заговорил о Долгове и Вязникове.

Сотня только что возвратилась из похода, и тут обнаружилась пропажа. У одного казака исчезло колечко, которое он берег для невесты; у второго пропал из сумки платок, купленный на прошлый неделе; третий не мог найти оставленный в казарме кинжал.

— Не иначе, как дело рук «дружков»! Они здесь оставались.

Действительно, Долгов и Вязников в походе не были; один прикинулся хворым, а второй отслуживал накопившиеся наряды. Кражи случались и раньше, но после прибытия пополнения и этих «дружков» они участились. Ночью им устроили «темную»: накинули на голову одеяла, да так отделали, что те поутру не смогли подняться.

— Вы что ж, и далее так будете продолжать? — допытывал их хорунжий Лотошников.

— А чего нам бояться? Дальше Грузии не зашлете, а менее казака не сделаете, — отвечал Долгов.

— Да вас же, идолы, казаки жизни решат.

— Ну и пусть! Что за жизня такая? — развел руками Вязников. — Не все ль равно от своих иль от пули вражьей умереть.

Хорунжий после того разговора заявился прямо к Бакланову:

— Как отца родного прошу; уберите их от меня. Убьют ведь казаки. Не хочу брать грех на душу.

— Неужто так озлоблены казаки?

— Дюже обозлились. Я с ними уж и так и эдак, только с них как с гуся вода. Сорвиголовы какие-то.

— Ладно, хорунжий. Завтра поутру вывести их на построение. При всех с ними буду гутарить.

— Напрасное дело, — отмахнулся Лотошников. — Их ничто не проймет.

Утром на широкой луговине перед крепостным забором выстроился полк. Под охраной вывели провинившихся, поставили перед строем: чтобы все видели их, нерадивых. Пришел Бакланов. Высокий и худой Долгов против гиганта командира полка казался подростком, а уж Вязников — совсем коротышка.

— Посмотрите внимательно на этих людей, — обратился командир к строю полка. — Назвать их казаками язык не поворачивается. Они не только воры и пьяницы, но еще и трусы. Вместо того, чтобы делить со всеми тягость службы, они увиливают, избегают ратных дел, предавая тем самым товарищей. Потеряли не только совесть, но и казачью честь. По законам времени они заслужили плетей и даже казни. Однако на эту крайнюю меру я не пойду. Никогда еще на сие не давал согласия. Но у меня есть другая мера против тех, кто утратил честь и достоинство. Но это — великий позор, какой падет не только на них, но и на их семьи, и их станичников.