Генерал Слащев-Крымский

Глава четвёртая До гражданской войны

1

— Но как может командир взвода и комроты вгрызаться в позицию противника? — задаёт вопрос Слащёв, обращаясь к слушателям курсов. Сделав необходимую паузу, Яков Александрович продолжает:

— Роте дан участок наступления по фронту 400—1000 метров. Когда участок узкий, положение легче в смысле превосходства сил вначале, но труднее подвести эти силы к противнику (на узком фронте не всегда найдёшь укрытые подступы). Наступая на широком фронте — легче подвести войска к противнику, но надо суметь сманеврировать, чтобы быть сильнее противника там, где мы вгрызаемся. Вот в эти моменты и наступает резкая необходимость маневренной способности мелких частей и их командиров. Получив полосу наступления и выбрав подступ для укрытого продвижения своей роты, комроты ещё не знает точного расположения противника. Сколько бы нам ни давали сведений — агентура, перебежчики, лётчики, — они всегда будут запоздалы, для комроты в особенности, и никогда не выяснят точного положения частей противника на фронте роты — ей всегда придётся добывать себе сведения боем. И комроты комвзводу сможет дать только полосу, чаще всего только направление и указать место, на которое наступать.

Развёртывая свою роту, комроты, как правило, не знает, где точно находятся окопы противника (разведчики дадут только неполные данные сведения о дежурных пулемётах, и чаще всего о его охранении), он идёт ощупью, выдвинув вперёд свои станковые пулемёты, которые покроют противника, если тот мешает нашему продвижению.

Путём этого состязания выясняется, где точно сидит противник и откуда он нам делает пакости. Вот тут настанет решительный момент манёвра комроты. Тут, в расстоянии 2500—800 метров от противника, он должен дать точную задачу огню и людям. Я указал такую растяжку расстояния, потому что тут всё будет зависеть от меткости, которая может дать подобраться укрыто близко, а может этого и не позволить — одно можно сказать: комрот должен видеть, куда он посылает свои взводы и куда сосредоточит свой огонь. Его дело сообразить, что ему атаковать в первую голову, что надо ликвидировать пулемётным и артиллерийским огнём. Для этого нужна связь, и телефон должен всегда тянуться к нему от комбата, а желательно и от артиллерии. Его донесения и распоряжения коротки и просты.

Сказать, что комрот сможет атаковать по всему фронту своего участка, хотя бы он и был наименьшей величины, как правило, нельзя. Надо учесть, что во время наступления происходит борьба за огневое превосходство, главным образом артиллерией и пулемётами, а начиная с 800 метров в нём участие примут и стрелки, которые до этого прятались по подступам. И вот в тот момент, когда комрот и его подчинённые командиры хорошо разглядели окопы противника и хоть приблизительно выяснили количество и место вредящих пулемётов, комроты уже должен уточнить задачу взводам. Повторяю, что точно указать, на каком расстоянии от противника эта возможность явится, нельзя. Это будет зависеть от местности (открытая или закрытая) и от свойств и настроения противника, т. е. откроет он по нас огонь со всех своих огневых точек издали или будет их прятать до нашего подхода к нему на ружейный огонь. Можно только приблизительно указать, что это должно произойти на расстоянии от 2-х вёрст до 800 шагов.

И вот, давая окончательную задачу взводам, комрот должен определить и оценить, какое превосходство в огне им одержано над противником. Достаточно ли его огонь доминирует над огнём противника, чтобы взводы роты могли одновременно перейти в наступление и захватить первые огневые точки противника. Если этого нет, то придётся атаковать только одну точку, а всеми остальными силами поддерживать эту атаку огнём и даже обратиться к комбату и артиллерии за их огневой помощью — повторяю, это может выясниться в каждом случае только на месте, и эта оценка лежит на ответственности комроты.

И таким образом должны ставить задачи все командиры, чтобы дать взводу сгрызть окоп противника. Сгрызшие один обращаются на другой и так далее. И тут же наступает время маневрирования комбата и комполка, а часто и выше — надо помнить, что позиция держится не только сопротивлением огневых точек, но, когда их съедают, выступают на арену резервы всех видов, в зависимости от важности участка. Борьба с этой контратакой и есть дело комбата, комполка, комдива, а часто и комкора. Надо поставить вопрос прямо и открыто: ставь задачу взводу и вообще подчинённым, но обеспечь сам их выполнение. Это момент самый острый, и глубоко виноват тот начальник, который не облегчил и не обеспечил своему подчинённому возможности выполнять поставленную ему задачу. Оборона базируется на сопротивление огневых точек — наступление должно их занять. Оборона выдвинет контрудар, отнимающий занятие точки, наступление должно иметь силы ликвидировать этот контрудар, и всюду и везде вопрос будет решаться превосходством сил, достигаемым только манёвром.

Своевременность и обдуманность этого манёвра крупных резервов приведёт к преследованию, во время которого роль командира передовой роты столь же тяжела и ответственна.

Он должен всё время учитывать обстановку и помнить, что на пути к окончательной победе противник будет строить ряд препон, которые должна быть готова сломать его рота, он должен не почить на лаврах, а иметь в виду борьбу с арьергардами противника и всё время помнить о сосредоточении превосходных сил против одного места противника, т. е. рота всё время должна быть в его руках. Его основное положение должно быть, что взвод — взвода противника наверняка не сшибёт, но зато собьёт его отделение. Из этого он должен исходить и всё время должен маневрировать своими людьми и огнём. Мне кажется ясно, что в наступательном бою огонь и манёвр всех командиров и частей явится залогом успеха. От величины соединений, которыми командует данный командир, будут зависеть те огневые средства, которыми он располагает, и тут будут колебаться и те задачи, которые поставлены соединению. Их он может выполнить только манёвром своих огневых и людских сил. Всё только что доложенное касается наступления, в каких бы оно видах не велось — разведка, встречный бой или наступление на остановившегося противника.

Посмотрим теперь, каково будет значение манёвра (огневого и людского) тогда, когда мы принуждены вести оборону, а может, и ещё хуже — выход из боя. Помните, я уже докладывал — всюду сильным быть нельзя — надо уметь за счёт одних сделать сильными других.

И вот рассмотрим роль манёвра, когда мы слабы. Оборона есть состояние крайне неблагодарное. Противник, где захочет, там и ударит. Её можно применить именно только тогда, когда мы за счёт её наступаем в другом месте (это стратегически), а тактически, когда мы поддерживаем соседа или даём отдохнуть или спастись остальным войскам, одним словом, выигрываем время.

Скажем определённо: оборона предусматривает недостаток сил в данном месте — это есть явление вынужденное и никогда не может ставиться целью.

На этом участке мы слабы — да, мы обороняемся, но за счёт нас противнику либо готовится, либо наносится удар, который заставит его сложить оружие — наше дело выиграть время для того, чтобы этот удар произошёл…

В то же время оборона есть серьёзнейший экзамен командиров, на которых её возложат, и требует от войск и командиров наибольшего напряжения — решить эту задачу не всякий сможет, а выполнить до конца может только сильной волей и манёвром.

После этих слов Яков Александрович посмотрел на часы и с некоторым оживлением сказал:

— Товарищи командиры, на этом наше занятие окончено. Я не буду сейчас говорить о том, что его цель была нами достигнута. Возможно, что вы всё уяснили, но для полного пережёвывания этого материала требуется колоссальная самостоятельная подготовка. И это ещё не так страшно, как оказаться в реальном бою. Так что учитесь. И только тот, кто будет это делать с огромным упорством, сможет сдать свой самый настоящий экзамен. Всего вам хорошего…

Слащёв вышел из лекционного зала и направился в преподавательскую, где, нервно закурив папиросу, остановился у окна. Перед глазами, затемнёнными пеленой, предстала яркая картина из тех, что он никогда уже не сможет забыть до конца дней своих.

2

«30 июля 1914 г. Николай II подписал указ о всеобщей мобилизации, в ответ Германия объявила войну России. Как и другие европейские страны, втянутые в конфликт, Россия познала часы священного единения, — напишет известный французский историк, специалист по русско-советским исследованиям Н. Верт. — 2 августа сотни тысяч демонстрантов стеклись к Зимнему дворцу, чтобы на коленях получить благословение царской четы.

Волна германофобии захлестнула страну. Санкт-Петербург был переименован в Петроград, начались погромы магазинов, принадлежащих немцам. Вспоминавшая о славе Александра Невского, страна выступила в новый крестовый поход «под покровительством всех святых России», который должен был стать завершающим этапом того, что газета «Утро России» назвала «вековой войной рас». Собравшись на однодневную сессию, Государственная дума подавляющим большинством проголосовала за военные кредиты. Воздержались только депутаты-трудовики и социал-демократы, в то время как кадеты предложили «отказаться от междоусобиц до победы». Представители меньшинств провозгласили «преданность русскому государству и народу». Для российской буржуазии, увлечённой идеями панславизма и национализма, начавшаяся война была борьбой не только в поддержку «младшего сербского брата», но и за экономическое освобождение от германского засилья. Кроме того, победа над турками, действовавшими в союзе с центральноевропейскими державами, открыла бы наконец дорогу к Константинополю и выход к свободному морю. Таким образом, вопросы чести и национального интереса шли в этой войне рука об руку.

Мобилизацию десятка миллионов мужчин провели беспощадно, но она не вызвала серьёзных проблем. Количество дезертиров было минимальным. Забастовочное движение резко пошло на убыль (35 тыс. бастующих за пять последних месяцев 1914 г.). Закреплённые за оборонными предприятиями рабочие опасались быть отправленными на фронт.

Представители либеральной интеллигенции предложили государственным властям помощь, которую царь принял. Так сформировались Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам под председательством князя Г. Львова и Всероссийский союз городов, объединивший десятки муниципалитетов, стремившихся оказать гуманитарную помощь семьям солдат и жертвам войны. Символом патриотического движения стало провозглашение сухого закона. Государство отказывалось от значительного источника доходов, а подданные, подчинив всё единственной цели — победе, пожертвовали одним из немногих удовольствий».

Не менее любопытны воспоминания о начале Первой мировой войны генерала А.И. Деникина:

«В противоположность тем настроениям, которые существовали у нас при начале Русско-японской кампании, Первая мировая война была принята, как отечественная, всем народом.

Правда, радикально-либеральные круги пришли к «принятию войны» не сразу и не без колебаний. Весьма характерна в этом отношении позиция органа партии к.-д. — «Речи». В июле газета протестовала против русских и французских вооружений, как «тяжёлых жертв, приносимых на алтарь международного воинствующего национализма»… 25 июля требовала «локализации сербского вопроса и воздержания от какого бы то ни было поощрения по адресу Сербии»… Но после австрийского ультиматума признала его «традиционной политикой уничтожения Сербии», а сербский ответ — «пределом уступок»… В редакционных совещаниях шли бурные споры, отражавшие противоречия заблудившейся либеральной мысли. В день объявления войны «Речь» была закрыта властью Верховного главнокомандующего, а 4 августа появилась вновь, определив в передовой статье своё новое направление следующими словами:

«В грозный час испытания да будут закрыты внутренние распри, да укрепится ещё сильнее единение Царя с народом». «Эти знаменательные слова Высочайшего манифеста точно указывают основную задачу текущего момента»…

Вопрос о приятии войны вызвал раскол и в социалистическом лагере. Парижская группа социалистов-революционеров «Призыв» (Авксентьев, Руднев и др.) требовала «участия революционной демократии в самозащите народа», поясняя, что «путь, ведущий к победе, ведёт к свободе». Петербургские же социалисты-революционеры (А.Ф. Керенский и др.) были против «оборонческой политики».

Подобные противоречия приводили иногда к парадоксальным явлениям, вроде следующего. Социалист-революционер Бурцев в начале войны, под влиянием патриотических побуждений, решил прекратить революционную борьбу и вернуться на родину — с целью вести кампанию за войну как общенациональное дело. Но власти посадили его в Петропавловскую крепость и предали суду. Защищать Бурцева приглашены были его партийные товарищи — адвокаты Керенский и Соколов.

— Вы нас поставили в тяжёлое положение, — говорил допущенный в тюрьму к Бурцеву Керенский. — Мы не можем вас защищать. Нужно всеми силами протестовать против этой войны, а вы её защищаете. Вы этим оказываете поддержку правительству.

Защищал поэтому на суде социалиста-революционера Бурцева «кадет» Маклаков.

Расколы произошли и среди социал-демократов. Целый ряд крупных экономистов социал-демократов — Иорданский, Маслов, Туган-Барановский и др. — высказывались за оправдание войны против Германии. Их взгляды разделял сам «патриарх» анархистов Кропоткин. И только социал-демократы большевики с самого начала войны и до конца оставались интегральными пораженцами, пойдя на оплачиваемое сотрудничество со штабами воевавших с нами центральных держав и ведя за границей широкую пропаганду на тему, преподанную Лениным: «Наименьшим злом будет поражение царской монархии».

Но всё это были лишь единичные пятна на общем фоне патриотического подъёма России.

И когда в августовские дни 1914 года разразилась гроза… Когда Государственная Дума в историческом заседании своём единодушно откликнулась на призыв Царя «стать дружно и самоотверженно на защиту Русской земли»… Когда национальные фракции — поляки, литовцы, татары, латыши и др. — выразили в декларации «непоколебимое убеждение в том, что в тяжёлый час испытания… все народы России, объединённые единым чувством к родине, твёрдо веря в правоту своего дела, по призыву своего Государя готовы стать на защиту родины, её чести и достояния» — то это было нечто большее, чем формальная декларация. Это свидетельствовало об историческом процессе формирования РОССИЙСКОЙ НАЦИИ, невзирая на ряд ошибок правительственной политики и невзирая на некоторые проявления национальных шовинизмов, часто приносимых извне.

Во всяком случае, то обстоятельство, что в течение трёх с лишним лет страшной войны, с переменным успехом, на огромнейшем пространстве многоплеменной империи нашей не было ни одного случая волнения на национальной почве, — факт большого и положительного значения».