Генеральские игры

— Тогда к чему весь этот разговор?

— Не знал бы твоего имени по Афгану, он бы не состоялся. А так есть возможность и желание уберечь тебя от беды.

— Разве она уже не пришла?

— Не догадываешься?

— Знать и догадываться — разные вещи.

— Дай слово, что разговор останется между нами.

— Ха! Кто в наше время под слово даст хотя бы десять тысяч рублей?

— Под твое слово, Рубцов, я дам столько, сколько у меня окажется.

— Спасибо. Слово даю.

— Тогда пойми, я и мои ребята не с горки сосклизнули. Нам приказали тебя взять и макнуть в дерьмо. Чтоб ты понял — ставить планку нужно на ту высоту, которую можешь взять.

— Как же вы собирались макнуть меня?

— А ты таких штучек не знаешь, да? Пакетики с кокаином. Ровно столько, чтобы отдать под суд. Или подбросить материальчик прессе. А уж она любого из нас искупает в говне. С заголовками вроде «Кокаиновые майоры»…

— Кому это все надо?

— Откровенно? Точно не знаю. Но команда прошла из Москвы. Значит, ты прижал яйца крупной фигуре. Попробуй вспомнить сам.

Лицо Рубцова недоуменно вытянулось.

— Вроде бы никого из властей не задевал…

— А деньги? Замахивался на чужой кошелек?

— Так ставишь вопрос? Кошелек?.. Вроде было… Но чтобы конфликт с властью…

— Рубцов! Ты же умный мужик, не мне тебя учить. Неужели не понял — мы живем в криминальной зоне. Вся власть… Я имею в виду реальную, а не ту, которая дает право вещать с трибуны парламента. Так вот вся власть в руках денежных паханов. Наш государственный строй — паханат. Хотел ты того или нет, но раз обстоятельства столкнули тебя с деньгами, значит, ты выступил против власти. И тебе не позволят её тронуть.

— И мы этому служим, Кузьмин?

Сергей вытер испарину со лба.

— Служим. Ты носил бронежилет?

— При чем он?

Ход мыслей Кузьмина вверг Рубцова в недоумение.

— При том, что в нем жарко. А ты со своими вопросами. Поневоле запьешь.

Кузьмин пригнулся, сунул руку в карман, пристроченный к правой брючине ниже колена. Достал плоскую металлическую фляжку, похожую на портсигар. Отвинтил пробку. Сдедал два больших жадных глотка. Традиционно поморщился, показывая, что не мед пьет. Аккуратно завернул пробку, поднес фляжку к уху и поболтал, удостоверяясь, осталось ли в ней содержимое. Только после этого опять положил в карман.

— Как видишь, служу. И не смотри осуждающе. Людей, которые не осознают своей дерьмушности, не бывает. Может, только Горбачев и Калугин. И каждый умеет себя оправдать. Хочешь услышать мои откровения?

— Не очень.

— Я так и думал. Между тем мог рассказать тебе немало поучительного.

— Потом когда-нибудь. Что мне надо сейчас делать?

— Учти, Рубцов, я совершаю должностное преступление.

— Представляю.

— Чтобы не подводить меня и себя, забудь о деле, которым занимаешься. Закрой его к едреной матери!

— У меня есть начальник…

— Судя по всему он предупрежден. Он у тебя полковник?

— До сих пор был. Или уже разжаловали?

— Говорят, уже генерал. Вчера и присвоили.

— Крепко.

Кузьмин пожал плечами.

— От монаршьей милости никто не застрахован. — Он сделал паузу. — Так ты согласен?

— Меня вываляли в дерьме, верно?

— От нас пахнет не лучше. Но можно умыться.

— Иного выхода нет?

— Откажешься — ничем помочь не могу. Мы тебя увезем. Наркота — это погано…

— Хорошо, будь по-вашему.

— Юра! — Кузьмин махнул рукой одному из своих бойцов. — Верни майору пистолет и документы. И не перепутай: пушку его отдай…

***

Военный прокурор полковник Струков — большеголовый, лысый, с усталыми глазами загнанной вусмерть лошади, крутил в руках авторучку с золоченым колпачком и смотрел не на собеседника — майора Гуляева, а через его плечо на облезлую стену своего кабинета. Он уже не раз чувствовал себя как та жена, что, ложась с мужем в постель, не к месту вспомнила — потолок надо белить.

— Виктор Петрович, дорогой. — Струков говорил унылым голосом человека, которому все давно надоело: работа, разговоры и сама жизнь. — Пора закруглять дело по арсеналу.

— Василий Васильевич, надо его все же довести до конца.

Гуляев догадывался: полковник чем-то встревожен, но понять, чем именно, ещё не мог.

— Не надо до конца. Ставь точку посередине фразы. Материалы мне на стол. В архив…

— Что случилось, товарищ полковник? Струков сделал неопределенное движение рукой, покрутил пальцем в пространстве и ткнул им вверх.

— Есть правило, майор, — выше крыши лестница не ведет. А мы с тобой полезли черт знает куда. «Все выше и выше» — это не наша, прокурорская песня. Дошло?

— Нет.

— Не пойму, Гуляев, ты это в самом деде или придуряешься?

— В чем?

— В том, что ухе после года работа! в прокуратуре положено понимать: законы действуют до определенного уровня. Выше — нет. Ты в самом деле веришь, что если президент… того, то его можно привлечь к ответственности, как бомжа?

— Разве нельзя? Если он в самом деле… того?

— Плохо знаешь законы, Виктор. Неподсудность начинается с президента, включает в себя сенаторов, депутатов Государственной Думы и опускается аж до районного судьи.

— Да, но…

— Успокойся. Не нравится — пиши рапорт. Уволим запросто.

Гуляев понимал — Струков нашел возможность выговориться и теперь изливал душу.

— Есть же, в конце концов, кто-то такой, кто сумеет навести порядок?

— Не надо подталкивать общество к переменам. Не надо. Дайте мне дотянуть до пенсии, потом уж играйте во что хотите. После меня прокурором станешь ты. А я двину на покой.

— Не волнуйтесь, Василий Васильевич, дослужите. Еще не вечер.

Струков вскинул на майора умные, по-собачьи жалостливые и унылые глаза.

— Зря ты, Гуляев. Ты приглядись. В воздухе что-то носится… того и гляди…

— Придут красные?

— Никуда они не придут. Да, их старики ходят на демонстрации. Стучат ложками по пустым кастрюлям. Ты видел среди них молодежь? Нет, она стоит на обочинах и слушает, что ей играют плейеры. Это поколение, которое избрало пепси. На них майки с надписями «Чикагские быки», «Рейнджеры». Снаружи вроде бы безобидная хреновина, внутри — взрывчатка. Это армия бездельников с огромными аппетитами. Они хотят иметь «Мерседесы», коттеджи, ходить в казино, заводить по две-три бабы. Вон, даже в Госдуме ставят проект о многоженстве… И, поверь, если этот слой кто-то тронет, шухер будет огромный. Они сумеют отобрать то, на что у них горит зуб. Не отберут — сожгут и развеют. Тогда и наступит настоящий вечер. А пока мы его обречены ждать.