Генератор Кошмаров

Тёрнер протянул руку и бережно взял помрачневшую Шейлу за ладошку. Девушка благодарно улыбнулась, жадно впитывая пальчиками тепло от разгорячённой крепкой ладони молодого человека.

– Стоит, Шелли, даже не сомневайся в этом. Надо только как следует прочувствовать это и принять всем сердцем, всей душой. Аманда с матерью при каждом удобном случае вбивают мне в голову, что пора жениться, что мне уже без малого двадцать восемь лет (возраст, разумеется, год от года меняется) и что пора прекращать валять дурака и следует задуматься о семейной жизни…

– Теперь я понимаю, почему ты не любишь подобные мероприятия, - заулыбалась Шейла, не торопясь убирать руку.

– Да, в этом-то всё и дело! И ты сидишь, краснея как мальчишка, под сочувственно-осуждающим взором всех присутствующих друзей и родственников. И становится почему-то невероятно стыдно и хочется провалиться на месте. Не знаю, Шелли. Неужели они не понимают, что своими словами делают гораздо хуже, вгоняя меня в краску, и заставляя раздраженно огрызаться? Что они хотят добиться своими действиями? Заставить меня возненавидеть и их тоже? Но я люблю своих родных и понимаю, что они желают мне исключительно добра. Жаль только, что до них не доходит, что между желанием и практическим действием – огромная разница. Они не понимают, что моя жизнь – это моя жизнь. Не принадлежащая им. А жизнь – это самое святое и ценное, что есть у каждого человека. И поделиться ею ты можешь только с тем, кого полюбишь всей душой. Только так и никак иначе!

Энди выдохся и убрал со стола руку. Он отхлебнул давно остывшего кофе, чтобы смочить пересохшее горло и грустно улыбнулся. Его улыбка напомнила Шейле о брате. Очень часто Алан улыбался точно так же – грустно и печально. А ещё она пожалела, что больше не ощущает исходящее от Энди тепло.

– Ты никогда никого не любил? – прошептала Шелли, внимательно глядя на Тёрнера.

Смущённо покраснев, в очередной раз подтверждая собственные вышесказанные слова, шериф нехотя буркнул:

– Нет. Не пришлось как-то.

– Прости, Энди. Наверно, я сую нос не в своё дело, - девочка, повинуясь какому-то внутреннему порыву, сама протянула через стол руку и Энди (ну, слава богу, догадался!) торопливо, словно боясь, что второго шанса не представится, ласково сжал её пальчики.

– Всё нормально. Я думаю, что ещё успею наверстать упущенное.

– Всё возможно, - сказала Шейла, почему-то вспомнив слова дяди Фреда – не упускай свой шанс. Главное, вовремя понять, что это действительно он, тот самый, добавила про себя девушка.

– Ты любишь детей? – Энди несколько виновато улыбнулся.

– Очень, - произнеся это короткое словечко, Шелли запнулась. На этот раз они замолчали оба. И каждый из них подумал о пропавших мальчиках. О Греге Вудворте и Тони Хилле.

– Я боюсь, - внезапно сказал Энди и тяжко вздохнул. – Я боюсь, что не смогу ничего сделать. Что не найду их. И я не знаю, как потом буду смотреть в глаза родителям мальчиков. Что я скажу Дейзи? Она же станется совершенно одна! Кроме Тони, у неё нет никого.

– Я тоже боюсь, - призналась девочка. – Я боюсь за детей, за Алана. Я нутром чувствую, что он задумал что-то… Что-то очень опасное (Энди беспомощно скрипнул зубами, если он и не терпел что более всего в жизни, так это самодеятельность). И я боюсь за всех нас. И… У тебя что, и часы сломались?..

Тёрнер удивлённо вскинул голову. При чём здесь часы? Проследив за взглядом Шелли, он уткнулся в стену. Там, на уровне полутора метров от пола висели большие круглые часы, декорированные под улыбающуюся забавную рожицу. Эти часы подарила Энди на день рожденья три года назад Кейт Симмонс. И с тех пор они торжественно украшали стену его кабинета, ежесекундно отмеряя бегущее время.

Но сейчас часы остановились, показывая замершими стрелками давно убежавшие семь часов двадцать минут вечера. Энди насторожился. Батарейку он менял три недели назад и обычно её хватало на полгода, не меньше. Странно. Странным было и то, что он не обратил на остановившиеся часы никакого внимания. Сколько же сейчас времени? По самым скромным прикидкам шерифа они с Шейлой засиделись далеко за полночь. Тёрнер засучил рукав форменной рубашки и глянул на наручные часы.

Энди подумал, что это розыгрыш судьбы какой-то. Он зажмурился и затряс головой. Посмотрел снова. Ничего не изменилось.

Его наручные часы так же сдохли на отметке семь часов двадцать минут.

– У нас проблемы, - сказал Энди.

_________________________________________________________

Дейзи лежала на кушетке, укутанная по самое горло в плед, и много думала. Её зелёные глаза влажно блестели на белеющем в полутьме лице погружённой в сумрак комнаты. Девушку окружали тишина и невесёлые удручающие мысли, от которых было не спрятаться, не скрыться. Можно победить тишину, можно прогнать тьму, но ничего нельзя поделать с собственным разумом, настойчиво терзающим мозг кошмарными видениями и распухающими образами неотвратимо наступающей (или уже свершившейся?) беды.

Девушка сжалась в один нервный, напряжённый до предела комочек, слушая биение на износ колотящегося сердечка. Заснуть она не могла. Бессонница, особо не церемонясь, жёстко взяла её в оборот, ехидно посмеиваясь и издалека дразня заманчивыми осколками разбитых снов. Заснуть и забыться стало непозволительной роскошью, недоступной для убитой горем одинокой матери. А как хотелось! Хотя бы на немножко, на чуть-чуть. Заснуть и увидеть во сне радостно смеющегося сына… Но всё тщетно. У неё украли даже грёзы.

Дейзи давно потеряла счёт времени. За окнами разлились нескончаемые сумерки. Гнетущая атмосфера едва ли не осязаемой темноты давила на её небольшой уютный домик. Уютный… Теперь собственный дом казался девушке оплотом всех негативных чувств и эмоций, всех страданий и горестей. Дом был напитан болью и безнадёгой. И боль торжествовала. Дейзи устала бороться. Все её надежды, чаяния и желания были сосредоточены далеко отсюда. В одном человеке. В Алана Блейза девушка вложила всю себя, себе не оставив ничего. Дейзи истово молила бога, чтобы хоть частица её веры, её желаний достигла своего адресата. Чтобы Алан понял, прочувствовал, что пусть он и далеко от неё, но он не один. С ним была любовь Дейзи. И её вера в него. И надежда, что он вернёт ей сына. И сам вернётся. К ней.

Её разбудил голос. Голос Алана, когда он разговаривал с ней, думая, что девушка ещё спит. Она услышала большую часть того, что он шёпотом рассказывал ей, делясь сокровенными словами, на которые он врядли решился бы, зная, что она невольно подслушивает. Господи, как же он несчастен… Его вечная грустная улыбка, его привычка прятать лицо за отросшими длинными волосами. Всё объясняется его словами. Многое осталось для Дейзи непонятным и по-прежнему скрытым за вуалью тайны. Что за клятва? Кто заставил Алана дать эту клятву? О чём он продолжает упорно молчать? И самый главный вопрос – кого он настолько неистово любит? И любит, насколько она поняла, с обречённостью безнадёжно больного, зная, что никакой взаимности ему не светит, но в глубине души надеясь на панацею. Зачем же он тогда терзает себя, прекрасно понимая, что к чему? Глупо об этом спрашивать. Она сама точно такая же. Почему она не может себе запретить любить его и перестать мучиться? А? Потому что любви приказать невозможно.