Гении места или Занимательная география
Шрифт:
– Значит, что? – экзаменует отец сына.
– Весна скоро!
– Ну, не скоро. Но уже потянуло понемногу весной.
– Пааап... а, пааап...
Петр вздыхает.
– Только одну! И все!
Быстро, пока отец не передумал, Асхат достает из коробки наугад еще одну конфету. В этот раз обертка зеленая, с нарисованной белкой. Асхат знает, что это белка, но видел их только на картинках, в отличие от зайцев – их он видел много. Разворачивает конфету и засовывает ее за щеку, чтобы продлить удовольствие. Какие же они вкусные – конфеты! Надо будет тайком от отца Пашку одной угостить. Мальчик вспоминает о своем лучшем друге, знает, что Пашка там скучает.
За спиной летит снежок, мчатся нарты с кручи...
До. Лидия и Мо.
Стороннему наблюдателю показалось бы, что стоящая у ограды старенькой сельской церкви немолодая светловолосая женщина пребывает в глубокой задумчивости. Или любуется лесом, начинающимся на соседнем пригорке. Или мечтает о чем-то своем – ведь мечтать людям свойственно в любом возрасте. На самом же деле она разговаривает.
– Как ты, сын?
– Хочу приехать к тебе на выходные.
– Сынок, радость-то какая! Я же... А у тебя точно все в порядке?
– Да, мам. Просто хочу тебя увидеть.
– Приезжай, родной. Жду. Лепешек твоих любимых напеку, молочком парным тебя отпою.
– Хорошо, договорились.
Он терпеть не может парное молоко. Но исправно пьет его в каждую встречу с матерью. Они видятся слишком редко, чтобы расстраивать ее по таким пустякам.
– Ну что, ты по-прежнему ведешь теологические диспуты с батюшкой, доводя его до нервных приступов?
– Не преувеличивай, – женщина негромко смеется, а потом не может удержаться – гладит сидящего за столом мужчину по плечу. – И потом – что тут еще делать? Отец Владимир хороший человек. Только очень... упертый.
– Как и положено священнику, – усмехается Мо. Он давным-давно научился пить парное молоко, не морщась. Подумаешь, ерунда какая. В этой жизни есть много вещей гораздо сложнее. – Знаешь, мне отец рассказывал, что раньше среди Альфаиров много было священников.
– Говорят, их и сейчас немало, – мягко улыбается мать. – Но наш отец Владимир – не из них.
– Конечно, – ответно широко улыбается сын. – Ведь здешний Хранитель – ты.
– Думаю, я последний кифэй этого места, – она встает со стула, чтобы взять стоящий на соседнем столе кувшин с молоком. – После моей смерти уже никого не будет тут.
– Мама! Ну, к чему эти разговоры о смерти?! Ты у меня еще молодая, здоровая и красивая!
– Но когда-нибудь я умру, сын. Это неизбежно. Все умирают, и кифэйи тоже. А тут осталось восемьдесят семь человек. Восемьдесят семь, Мага! Деревня умирает. Квинтум не пришлет сюда Хранителя после моей смерти, я уверена. Не будет тут людей уже. Одни старики остались, доживают свой век.
Молодой темноволосый мужчина за столом хмурится, но возразить ему нечего. И все с тем же хмурым выражением лица он допивает вторую кружку молока, закусывая лепешками. В отличие от парного молока, мамины пресные лепешки он просто обожает.
Тот, кто не знаком с ними, ни за что не примет их за мать с сыном. Белокожая, светловолосая женщина с блеклыми голубыми глазами и мягкими, будто размытыми чертами лица и смуглый, темноглазый мужчина с тонким, с легкой горбинкой, носом и узкими губами. Их обоих трудно назвать по-настоящему красивыми, но их объединяет что-то. Это “что-то” – фирменный знак Альфаиров, их обаяние, то, что заставляет людей тянуться к ним. Альфаиры по-разному распоряжаются этим даром. Лидия Кирилловна, например, является
старостой этой сельской общины, самым уважаемым человеком здесь, наряду с местным священником.– Твой отец прав, Мага, – мать снова садится за стол. Мага... Так называет его только мама. Для всех он давно Мо, а отец его звал всегда полным именем – Магомед. – Среди Альфаиров много священников. Потому что... мы всегда пытались понять – зачем? Если мы пастыри...
– Но мы не пастыри! – он отвечает неосознанно резко. – Хотя я не знаю, кто мы и зачем. Но...
– Альфаиры всегда были хорошими священниками. Вне зависимости от того, какую веру они исповедовали. Среди них бывали и раввины, и имамы, и попы, и кюре. Это попытка осознать... ты же понимаешь?
– Понимаю. Но... – он встает и отходит к окну, глядя на голые деревья за окном. Поздняя весна в этом году, тепло и не думает пока наступать. – Все без толку, не так ли? За столько лет так и не поняли – зачем? Зачем мы? Зачем нам даны какие-то странные, непонятно к чему способности? Что мы можем, кроме того, что говорить друг с другом на расстоянии и чувствовать настроение других людей? Великие навыки, ничего не скажешь!
– Не утрируй, Мага, – женщина подходит к сыну, обнимает его, положив голову на плечо. – Все не так просто. Мы многое умеем.
– Не просто, – согласно и невесело кивает он. – И все равно так же непонятно. Ладно, – встряхивает головой, – пойдем, погуляем. Заодно зайдем к отцу Владимиру. Я ему журналов привез, какие он просил.
– Пойдем, – соглашается мать, беря в руки пальто. – Но учти – отцу Владимиру придется освящать церковь после твоего визита.
– Не смешно, – сын открывает перед матерью дверь.
– Не смешно. Зато правда.
– Мама?!
– Да шучу, я шучу... Но батюшка не оставляет надежд убедить тебя принять крещение.
– Шутки у вас, боцман... – Мо недоверчиво качает головой.
– Знаешь, – они идут по тропинке к находящейся метрах в трехстах деревянной церкви, – мне здесь у вас все кажется ненастоящим. Игрушечным каким-то. Лес как из сказки, холмы – не холмы, а холмики. Озера как блюдца, речки-речушки. Особенно летом или поздней весной. Я приезжал к тебе как-то в мае, на твой день рождения, помнишь? Все такое... пасторальное, вот. Будто это не природа, а картинка нарисованная.
– У нас тут совсем не игрушечные леса, между прочим. Дичи много, ее совсем перестали стрелять. Кабаны вон к домам выходят.
– Но все равно... не так... как там...
– Я понимаю, сынок.
– Там... все время холодно, – голос его звучит так, будто Мо не слышит мать. – Из всех звуков – свист ветра и шум прибоя, если летом. И никого вокруг... ни одной живой души на многие сотни километров. Только зайцы вокруг да кулики. Я с тех пор терпеть не могу зайцев. И зайчатину.
– Что вспоминать, сын, дело прошлое, – Лидия кладет ему руку на плечо.
– Знаешь, уже перед самой инициацией, когда мне совсем... худо было, я подсчитал. Сколько я видел за всю жизнь, за все восемнадцать лет, человек. Кроме тебя и отца. Знаешь, сколько? Десять! Я их всех помню. Помню в лицо, до мельчайших деталей. Помню, мы с отцом плавали к старому чукче, которой жил в нескольких десятках километров восточнее по побережью. От него ужасно пахло, у него были коричневые, совершенно гнилые зубы, но... Ты же понимаешь? Он казался мне очень... интересным. А потом к нам приплывали два гидрогеолога аж из Певека! Представляешь? Я... я до сих пор помню, какая на них была одежда, и что они рассказывали.