Гениталии истины

Лебедев, ну что там опять с тобой такое! – спросила Анна Аркадьевна, изо всех сил стараясь придать тону своего голоса участливый вид.

– Анна Аркадьевна, у меня с головой что-то… – робко пожаловался Ваня.

– С головой что-то! – передразнила Анна Аркадьевна. – Что же это у тебя с головой-то случилось? Болит что ли?

– Я не знаю… – пожал плечами Ваня, и это была правда. Поскольку никогда прежде голова у него не болела, он не был уверен, можно ли назвать то, что он чувствует, болью или это опять-таки всё пустяки. Ведь и правда, мало ли кто и по какому поводу ворочается с боку на бок, да ещё и в тихий час, мешая своим товарищам спать, а воспитательницам трещать по телефону со своими ухажёрами.

– Дёргает или ноет? – поинтересовалась Анна Аркадьевна и, не дожидаясь ответа, сказала, – Подожди, я сейчас вернусь.

Вернулась она только через полчаса и уже в сопровождении Ваниной мамы, которой немедленно позвонила. Ваня быстро оделся, и они пошли домой. Остальные же малыши продолжали мирно сопеть.

Не успели они переступить порога квартиры, как голова воистину прошла. Также немедленно выяснилось, что с минуты на минуту в гости приедет дядя Валера с Антоном и Анжеликой.

И действительно, уже через десять минут материализовавшийся в их квартире дядя Валера заподозрил Ванину голову в сотрясении мозга, а Антон показал ему свой новый пластмассовый пистолет и украдкой погрозил кулаком. Анжелика же, одетая в короткую клетчатую юбку совершенно явно вошла в стадию похотливой и первой молодости. В глазах у неё появилась романтическая на-всё-готовность, а две аппетитные, вероятно упругие, грудки стояли под блузой, словно корни вожделеющих жеребцов. Ваня немедленно это заметил и внутренне оценил, хоть и, конечно, в других словах.

«Папыч, – сказала вдруг девушка дяде Валере, – ну ты подарок-то дарить собираешься?».

И дядя Валера, театрально схватившись за голову, убежал в прихожую.

«Вот, Ванюшка, это я тебе привёз!» – признался он, вернувшись, и протянул Ване самый заурядный целлофановый пакет, в котором лежали… резиновые индейцы. Самые настоящие! Из самого настоящего ГДР! Самые настоящие немецкие резиновые индейцы, каких больше нет, да и не может быть ни у кого!

Ваня поцеловал дядю Валеру в небритую щёку и принялся разрывать пакет. О таком подарке он и мечтать не мог, и только поэтому всё и получилось на самом деле. Но вдруг раздался звонок в дверь. Это вернулась из института Наташа.

«Что, всё балуют тебя?» – со странной укоризной осведомилась она с порога у Вани. Он не нашёл, что ответить…

Рассосались внезапные гости уже поздним вечером, и практически сразу после их ухода Ване велели ложиться спать.

Ольга Васильевна поцеловала сына в лобик, погасила свет и ушла на кухню, скандалить уже со своей мамой, Марией Анатольевной, и с поддакивающей ей от нечего делать Наташей. Когда она поддакнула в третий раз, что по мнению Вани было совершенно нечестно, ему вспомнилась её столь же неуместная сегодняшняя укоризна, с которой она поинтересовалась сегодня почему-то именно у него, ребёнка малого, почему это его всё балуют и балуют.

Нет, конечно, Наташу можно было понять: ведь ей бы хотелось, чтобы все баловали, то есть продолжали баловать, не шестилетнего Ваню, а её, здоровую половозрелую корову. Это он понял ещё тогда, когда они в присутствии Марии Анатольевны не поделили нижнюю вафлю от торта «Арахис». Бабушка решила тяжбу, естественно, в пользу внука, а дочь пристыдила, после чего Наташа, как говорится, полушутя-полусерьёзно пожелала Ване подавиться. Ваня, конечно, не подавился, но слёзы сдержал с трудом. Вафлю он съел из принципа.

Обо всём этом мальчик вспомнил в своей кроватке, услышав третий нечестный «поддак» своей тётушки, и немедленно рассказал всё это своему новому резиновому другу, которого назвал Чингачгуком. И вдруг… Сначала он не поверил своим ушам. Однако Чингачгук повторил это снова:

– Да-да, я живой. И, как видишь, неплохо говорю по-русски.

– Повтори! Повтори, что ты сказал! – шёпотом попросил Ваня.

– Холохуп. Я сказал «холохуп». Это и есть то самое волшебное слово, после которого ты сможешь делать с ней всё, что угодно…

35.

Мишутка и Тяпа сидели на полугрязной скамеечке в парке и молчаливо грустили.

– Ну почему именно нам выпало раскрыть тайну государственной важности? Тайну, за которую тот же Парасолька родную мамку бы продал! Как ты думаешь? – прервала наконец молчание Тяпа.

– Неисповедимы… – пробормотал Мишутка будто себе под нос.

– Что неисповедимы? – нетерпеливо переспросила обезьянка и принялась раскачиваться взад-вперёд.

– Да пути эти все. – так же тихо ответил медвежонок и закурил.

– Может нам эту тайну продать, а? – предложила Тяпа. – Вот сам подумай. Мы знаем, а они – нет. При этом нам это знание, как собаке пятая нога, а они б все за него удавились.

– Продать-то, конечно, можно, но тогда уж задорого. – задумчиво произнёс медвежонок.

– Само собой.

– Так задорого, что это бы в корне изменило нашу жизнь. Но готовы ли мы с тобой к таким резким переменам? А тайна-то эта стоит столько, что перемены могут быть только резкими.

– Опять философствуешь? – едко спросила Тяпа и смерила Мишутку уничтожающим взглядом.

– Да нет, вот ты сама подумай! Что ты будешь делать с такой кучей денег?

– Да с какой с такой?

– Да с такой, которую нам за эту тайну государство отвалит!

– Ну не знаю! Я, например, могла бы купить себе замок на острове и управлять с него всеми жизненными процессами в мире.

– Нет, ну столько денег нам, конечно, никто не даст. Хотя бы потому, что столько у них просто нет. Если б у них было столько денег, ГДР вообще можно было бы запретить, и никакие бордовые кнопки, равно как и люки в танках, никого бы не интересовали.

– То есть, ты хочешь просто так что ли им всё рассказать? – перебила его Тяпа.

– Ну-у, – уклончиво загундосил Мишутка, – в какой-то степени, это наш гражданский долг, на минуточку.

– На минуточку там, или на час, на недельку – это я всё и без тебя понимаю, а обо мне ты подумал? О том, что я одна ребёнка воспитываю, в однокомнатной квартире его выращиваю и курю из-за этого только на кухне, и не шесть сигарет в час, как мне бы того хотелось, а максимум две! А ведь я взрослая обезьяна-девочка, и по идее, уже давно имею моральное право поступать так, как мне хочется!

– А ты встань в очередь на улучшение жилищных условий! Проблема-то! – лениво возразил медвежонок.

– Да стою я в такой очереди! Сколько себя помню, стою! Тебе хорошо говорить. Я понимаю. Ты – медведь. Холостой, к тому же! Живёшь в своё удовольствие; на траве не экономишь небось, чтоб железную дорогу сынишке купить!

Мишутка хотел было что-то сказать в своё оправдание, но в последний момент решил смолчать, выпустив вместо этого две густые струйки дыма сквозь свои мохнатые ноздри. На мгновение он почувствовал себя этаким космическим кораблём на старте, который вот-вот оторвётся от земли, оставив далеко внизу всех этих тяп, парасолек, андрюш и скамеечку.