Гений войны Суворов. «Наука побеждать»

Поди сюда, гетман,

Язык твой на аркан.

Mars пошлет Геркулеса,

А ты пошлешь Зевеса.

Ты Терзиту подобен.

И Царь-Град вам покорен.

Суворов кое-как писал стихи и по-французски, и по-немецки, подбадривая союзников, внушая страх завистникам. Стихи были еще одним оружием Суворова, занимавшим своё место в его системе, в его стратегии. В стихах Суворов мог написать и приказ, и реляцию. Самые знаменитые поэтические рапорты Суворова – апокрифические:

Слава Богу, слава вам!

Туртукай взят – и я там!

Байрон использовал это двустишие применительно к Измаилу – «Крепость взята – и я там». У Байрона Суворов таким образом отписывает императрице. Вошло в нашу речь и шутливое двустишие:

Я на камушке сижу,

На Очаков я гляжу.

Двустишие, которое должно было излечить нерешительность русского командования под Очаковом. Всероссийскую известность получили и суворовские стихотворные колкости в адрес императора Павла. Прежде всего, это яркое:

Пудра не порох,

Букли не пушки.

Коса не тесак,

Я не немец, а природный русак.

«Русак не трусак», – говаривал Суворов, рассмотрев в пылу споров остроумную и осмысленную рифму. И, наконец, приписываемое Суворову:

Не венценосец ты в Петровом славном граде,

А деспот и капрал на плац-параде.

Если сравнить эти поэтические отрывки с письмами Суворова того времени, то мы заметим сходство мысли и стилевое единство. В поэзии Суворова привлекал чёткий ритмический рисунок. Особенно ценил полководец стихи остроумные, афористические, которые легко запоминаются. Их можно скандировать про себя в походах. Всё-таки Байрон был несправедлив к русскому полководцу, упрекая его за армейские каламбуры… Сам лорд-поэт прекрасно знал, как нужна солдатам песня, как даже порабощённые народы передают из поколения в поколение заветные строки героического эпоса. Солдаты перенимали ритмы суворовского стиля в песне, написанной под впечатлением постулатов «Науки побеждать»:

Штык, штык не велик,

А посадишь трёх на штык,

А закатишь пулю в дуло,

Да ура! Да на врага!

Пуля-дура – проминула, —

Поднесёшь ему штыка.

Есть известный анекдот, записанный Фуксом, свидетельствующий о суворовской симпатии к поэтам. За трапезой молодой офицер сел поближе к Суворову, в нарушение субординации. Суворов отчитал было невежу, но тут кто-то заявил, что этот офицер – поэт и, вероятно, желает получше рассмотреть фельдмаршала, чтобы воспеть его. Суворов мгновенно сменил гнев на милость и обласкал офицера: полководец – герой анекдота – считал, что к поэтам нужно относиться с исключительной снисходительностью.

Суворов с благодарностью и интересом относился к поэтам, воспевавшим его дела. В главе, посвященной истории взаимоотношений Суворова и Державина, приведено стихотворение, которое полководец посвятил поэту в ответ на оду последнего. Не менее благодарное письмо было отправлено Ермилу Кострову – поэту, первым воспевшему Суворова. Поэту, для которого Суворов был меценатом. Ермилу Кострову Суворов также ответил стихами:

В священный мудрые водворены быв лог,

Их смертных просвещать есть особливый долг;

Когда ж оставят свет, дела их возвышают,

К их доблестям других примером ободряют.

Я в жизни пользуюсь, чем ты меня даришь,

И обожаю все, что ты в меня вперишь.

К услугам общества, что мне не доставало,

То наставление твое в меня влияло:

Воспоминаю я, что были Юлий, Тит,

Ты к ним меня ведешь, изящнейший пиит.

Вергилии, Гомер, о! естьли бы возстали,

Для превосходства бы твой важный слог избрали.

В этих суворовских стихах – самое точное выражение читательского отношения к роли поэта, которое было свойственно веку Просвещения. Костров в своих одах учил Суворова, воспитывал в нем представления об идеале, к которому полководец теперь стремится.

Суворов и поэзия… Для Российской империи поэзия стала таким же «краеугольным» искусством, как для «доимперских» русских государств – иконопись и храмовое зодчество. Когда приходила беда в Киевскую Русь или Московию – прерывалось и развитие зодчества… Дело здесь вовсе не в политической роли искусства, здесь мы имеем дело с гораздо более загадочной и трудно поддающейся исследованию связью. Суворов, как национальный герой Российской империи, просто обязан был писать стихи и оказывать почтение поэтам. О любви Суворова к поэзии сложено немало легенд – от диогенообразного заявления: «Если бы я не был полководцем, то стал бы поэтом» до взаимоотношений с Ермилом Костровым. Народ облюбовал именно такого героя – сочиняющего стихи, разбирающегося в поэзии, цитирующего Ломоносова и Державина, руководствующегося их поэтическими формулами в минуты колебаний и неуверенности. Так и создаются массовые представления о национальном герое: из впечатлений, охватывающих все пристрастия, все черты и черточки характера. Легенда требует полного проникновения в психологию героя. Легенда должна отвечать на любой вопрос, касающийся Суворова, даже самый досужий.

Значительное место в художественном наследии Суворова занимают язвительные стихотворные и прозаические отрывки, посвященные князю Николаю Васильевичу Репнину (1734–1801), известному генералу, произведенному в генерал-фельдмаршалы Павлом Первым. Репнин был одним из самых влиятельных недоброжелателей Суворова, тактику которого он свысока называл «натурализмом». Можно предположить, что именно Репнину принадлежит авторство легенды о Суворове как о невежественном, но удачливом полководце. Суворов мучительно пытался осмыслить феномен Репнина, который казался великому полководцу то злым гением, то запутавшимся в новомодных духовных учениях греховодником, то бездарным мошенником, фальсификатором собственных побед. Крупнейшим успехом Н.В. Репнина было сражение с турками под Мачином летом 1791 г. Репнин действовал тогда по-суворовски… В 1792 г. находившийся в Финляндии Суворов отреагировал на самую известную военную победу князя Репнина в доверительном письме Д.И. Хвостову: «Странствую в сих каменномшистых местах, пою из Оссиана. О, в каком я мраке! Пронзающий темноту луч денного светила дарит меня. Перевод с аглицкого:

Оставших теней всех предтекших пораженьев

Пятнадцать тысяч вихрь под Мачин накопил.

Герой ударил в них, в фагот свой возопил!

Здесь сам Визирь, и с ним сто тысяч привиденьев».

Наш пересмешник явно намекает, что Репнин преувеличил число разбитых турок, присоединив к ним «привидения». В другом письме тому же Д.И. Хвостову Суворов снова иронизирует по поводу мачинской победы Репнина: «Безумен Мачинский, как жаба против быка, в сравненье Рымника».

В марте 1792 г. Суворов создаёт прозаический отрывок, посвященный тому же князю Репнину, отрывок, известный как «Записка о Н.В. Репнине». Это образец суворовской сатирической прозы:

«Один меня недавно спросил: Qui a plus d`audace ou de dissimulation, que к/нязь/ Репнин? (Кто наглее и скрытнее князя Репнина (франц.) . – А.З. )

Мне С. Андрея – «Ежели расточать милости, что останется при мире?»

П/ринц/ Де Линь – «Ежели так откладывать, у нас никто служить не будет».

Я ранен. – Поносит меня громогласно… и умирающему мне отдает благодушный кондолеанс.

Я под Измаил. – Простодушно: «Право, не его дело крепости брать. Увидите»…

Софизм: J`ai pense toute ma vie au service, il est tems que je pense a mon ame. (Всю жизнь я думал о службе, время подумать мне о душе (франц. – А.З .).

– «Оставляете Суворова: поведет армию в Царьград или сгубит! Вы увидите».

С г/рафом/ Ник/олаем/ Ив/ановиче/м меня сплел жених/ом/. Стравил меня со всеми и страшнее.

Это экстракт.

Я ему зла не желаю, другом его не буду, разве в Шведенберговом раю».

Быстрота образной мысли, умение найти единственные в своём роде эффектные определения – «Это экстракт», «Швенденберговый рай». В набросках художественной прозы полководца отразились его страстная натура, могучий темперамент, сложный жизненный опыт. Да и образ Репнина, созданный в стихах, письмах и вышеприведенной записке, оказывается рельефным, сложным, многомерным. Это и водевильный интриган, и бездельник-сибарит, напоминающий героя державинской оды «Вельможа». И масонство Репнина, его увлечение модной философией, раздражало Суворова, всегда видевшего в подобных блужданиях духа «гиену», разложение и смерть. Репнин, каким его создал Суворов, не соответствует народным представлениям об идеале, о национальном герое. Он – противник такого героя. И Суворов своей «репнинской эпопеей» обогатил собственную легенду новыми идеологическими оттенками.