Гений

Так вот, одна из вещей, которую мне позарез требовалось выяснить, это откуда берутся дети, но как раз этого-то мне, по-видимому, не в состоянии был объяснить ни один человек. Мама, когда я задал ей этот вопрос, разволновалась и залепетала что-то о птичках и цветочках, и я решил, что если она и знала раньше, то теперь забыла и стесняется признаться. Мисс Куни на мой вопрос мечтательно улыбнулась и произнесла:

– Ты скоро и так все узнаешь, дитя мое.

– Но, мисс Куни, - сказал я с важностью, - мне надо знать сейчас. Поймите, мне это нужно для работы.

– Храни невинность, пока можешь, дитя мое, - проговорила она тем же мечтательным тоном.
– Не сегоднязавтра мир лишит тебя ее, и тогда ты утратишь ее навсегда.

По мне, так пусть бы мир лишал меня чего хотел, только бы я получал факты для моих исследований. Я обратился к отцу, и тот ответил, что младенцев сбрасывают с аэропланов, поймаешь - твое счастье.

– На парашюте?
– спросил я, на что он сделал обиженное лицо и ответил:

– Ну нет, не баловать же их с самого начала.

Потом мама, как всегда, отвела меня в сторону и объяснила, что папа пошутил. Я чуть не лопнул от злости и сказал ей, что в один прекрасный день он у меня дошутится.

Но мама все равно была этим очень озабочена. Не у каждой ведь сын гений, она боялась каким-нибудь образом нанести мне вред. Она робко попросила отца ответить на мой вопрос хоть отчасти, но он прямо взбеленился. Я слышал их разговор, потому что считалось, что я играю наверху в свой оперный театр. Отец заявил, что мама сошла с ума и сводит с ума сына. Его слова огорчили ее, мама очень считалась с его мнением.

При всем при том, когда речь шла о долге, она умела настоять на своем. Обязанность, конечно, была тяжкая и угнетала ее невыносимо - как женщина благочестивая, она всячески, если возможно, избегала этой темы. Но что ей оставалось делать? Потребовалась уйма времени (был летний день, и мы сидели на берегу речки в Глене), но в конце концов мне удалось вытянуть из нее, что у мамочек в животике имеется мотор, а у папочек есть рукоятка, при помощи которой мотор заводят, и, если его завести, он будет работать до тех пор, пока не получится ребеночек. Разумеется, это прояснило массу вещей, которых прежде я не понимал, например:

зачем нужны отцы и почему у мамы на груди буфера, а у папы нет. Мама приобрела для меня почти не меньший интерес, чем паровоз, и я целыми днями горевал, почему я не девочка и не могу иметь собственный мотор и буфера вместо какой-то дурацкой жалкой рукоятки, как у отца.

Вскоре я пошел в школу, и там мне страшно не понравилось. Перевести к мальчикам постарше меня не могли, а остальные "сосунки" еще учились читать по складам "кит" и "кот". Я попытался объяснить старой учительнице про мою работу, но она в ответ улыбнулась и сказала: "Помолчи, Ларри!" Я терпеть не мог, когда так говорили, - отец постоянно твердил мне: "Помолчи".

Как-то раз я стоял у входа на площадку для игр, чувствуя себя одиноким и несчастным, и вдруг со мной заговорила высокая девочка из старших классов. У нее было пухлое смуглое лицо и черные косички.

– Как тебя зовут, малыш?
– спросила она.

Я сказал.

– Ты первый год в школе?

– Да.

– И тебе нравится?

– Нет, страшно не нравится, - ответил я серьезно.
– Дети не умеют читать, а старуха слишком много болтает.

И тут - для разнообразия - я принялся болтать сам, и девочка внимательно слушала. А я рассказал ей про себя, про мои путешествия, книги и про расписание поездов на всех городских вокзалах. Поскольку она как будто слушала с интересом, я пообещал встретиться с ней после уроков и рассказать еще.

Я сдержал обещание. Перекусив днем дома, я, вместо того чтобы отправиться в дальнейшие путешествия, вернулся к женской школе и стал поджидать девочку. Она, видимо, обрадовалась при виде меня, во всяком случае взяла за руку и привела к себе домой. Она жила на Гардинер-хилл, узкой улочке, идущей круто вверх, где с обеих сторон из-sa стен свисали ветви деревьев. Жила она в небольшом доме на самой вершине холма с родителями и двумя сестрами; их младшего брата Джона Джоу год назад задавило машиной.

– Посмотри-ка, что за гостя я привела!
– сказала она, входя со мной в кухню. Ее мать, высокая худая женщина, подняла вокруг меня большую суматоху и пригласила пообедать вместе с Уной (так звали девочку). От обеда я отказался, но, пока она ела, сидел около плиты и рассказывал о себе ее матери. Той мои рассказы понравились не меньше, чем Уне, а после обеда Уна повела меня гулять в поле.

Когда я вернулся домой к вечернему чаю, мама была в восторге.

– Ах, - сказала она, - я так и знала, что в школе у тебя очень скоро заведутся симпатичные друзья. И давно пора, видит бог.

Я разделял ее мнение, и каждый погожий день я в три часа ждал Уну около школы. Когда шел дождь и мама не пускала меня, я чувствовал себя несчастным.

Однажды, когда я поджидал Уну, у ворот оказались две старшеклассницы.

– Твоя девушка еще не вышла, Ларри, - хихикнула одна.

– Как? Неужто у Ларри есть девушка?
– с ошеломленным видом спросила вторая.

– А как же, - ответила первая.
– Его девушка Уна Двайер. Ты ведь встречаешься с Уной, правда, Ларри?

Я вежливо подтвердил это, но, признаться, сильно встревожился. Я никак не думал, что Уну будут считать моей девушкой. Ситуация была для меня новой, и мне не приходило в голову, что из моего ожидания у ворот сделают такие серьезные выводы. Теперь-то я вижу, что девочки были не столь уж не правы - со мной всегда происходит именно так: женщине надо только молчать и предоставить мне разглагольствовать до тех пор, пока я не влюблюсь в нее по уши. Но тогда я еще не был знаком с симптомами. Я знал одно: если ты встречаешься с девушкой, значит, намерен на ней жениться. А я всегда собирался жениться на маме, и вдруг теперь я как бы надумал жениться на ком-то другом. Причем я совершенно не был уверен, понравится ли это мне и не окажется ли, подобно футболу, одной из тех игр, в которых двое не могут играть, не пихаясь.

Через пару недель я отправился к Уне на детский праздник. К тому времени дом Двайеров стал почти что моим собственным. Все девочки меня любили, а миссис Двайер беседовала со мной часами. Правда, ничего особенного, кроме должного признания моей гениальности, я в этом не видел. Уна предупредила, что меня попросят спеть, так что я заранее подготовился. Я спел грегорианское "Верую", и некоторые девочки поменьше начали смеяться, но миссис Двайер смотрела на меня с нежностью.

– Ты, наверное, будешь священником, Ларри, когда вырастешь?
– сказала она.

– Нет, миссис Двайер, - ответил я твердо.
– Говоря по правде, я намерен быть композитором. Видите ли, священникам нельзя жениться, а я хочу иметь жену.

Мои слова немало ее удивили. Я был не прочь пообсуждать еще мои планы на будущее, но дети заговорили все разом. Я привык направлять обсуждения моей особы таким образом, чтобы они продолжались как можно дольше, но сейчас, стоило мне открыть рот, меня немедленно перебивали, так что мне никак не удавалось сосредоточиться. К тому же дети вопили все громче, и миссис Двайер, несмотря на ее кротость, пришлось их перекрикивать. Сперва я чуть-чуть испугался, но вскоре увидел, что они не замышляют ничего худого, и, когда вечеринка кончалась, я что есть силы подпрыгивал на диване и визжал оглушительнее всех, а Уна помирала со смеху и подзадоривала меня. Она, видимо, считала, что уморительнее меня ничего на свете нет.