Гений

— Да заткнись ты! — ворчал Мак-Хью.

— Ко всем чертям и дьяволам! — доносился откуда-то голос Смайта.

— Если б не я, — продолжал Юджин, — право, не знаю, что сталось бы с этой студией. Вот что значит, когда какие-то рыбаки и всякая темная деревенщина пытаются стать художниками.

— Не забудь, кстати, возчиков из прачечных, — добавлял Мак-Хью, приподнимаясь на кровати и причесывая всей пятерней свои лохмы (Юджин рассказал приятелям кое-что из своей биографии). — Не забудь о том ценном вкладе в искусство, который сделала Американская компания паровых прачечных.

— Что ж, воротнички и манжеты — это и в самом деле произведения искусства, — отпарировал Юджин, — не то что гвозди или, с позволения сказать, рыба. Тьфу!

Иногда эта пикировка продолжалась добрых полчаса, пока наконец чье-либо остроумное замечание не вызывало громкого хохота. К работе приступали после утреннего завтрака, — завтракали обычно все вместе в ресторане, — и трудились без перерыва до пяти часов дня, разве что надо было куда-нибудь пойти, или же приходил кто-нибудь в гости, или хотелось перекусить.

Они работали бок о бок уже два года, успели за это время изучить друг друга и хорошо знали, насколько можно рассчитывать на преданность, отзывчивость, доброту или щедрость товарища. Они, не скупясь, критиковали один другого, но это была благожелательная критика, с искренним намерением помочь. Их совместные прогулки то в серые, пасмурные дни, то в дождь, то в солнечную погоду, поездки на острова — Кони-Айленд и Фар-Рокэуей, посещение театров и выставок, а также забавных ресторанчиков, где подаются национальные блюда, были проникнуты духом веселого товарищества. Они добродушно подшучивали друг над другом, иронизируя по поводу дарования, наклонностей, отдельных черт характера или нравственных качеств каждого, и эти шутки принимались без всякой злобы. То Юджин и Мак-Хью, объединив усилия, разделывали на все корки Джозефа Смайта, то жертвою острот становился Юджин либо Мак-Хью, и против него выступали остальные двое. Искусство, литература, философия, выдающиеся люди, те или иные жизненные вопросы — все было предметом их споров. Как и раньше, когда Юджин работал с Джерри Мэтьюзом, он узнавал от друзей много нового. От Джозефа Смайта — о жизни моряков и о свойствах и особенностях океана; от Мак-Хью — о природе и жителях великого Запада. У того и у другого был неистощимый запас воспоминаний, которые давали интересный материал для бесед изо дня в день, из года в год. Особенно горячие споры вызывала какая-нибудь выставка или продающаяся коллекция картин, так как тут каждый высказывал свои самые заветные убеждения относительно того, что в искусстве ценно и вечно. Все трое не признавали установленных авторитетов, но чрезвычайно ценили истинные заслуги, независимо от того, шла ли речь о человеке с именем или совершенно неизвестном. Они то и дело знакомились с произведениями малоизвестных в Америке художников и распространяли весть об их таланте. Так постепенно в поле их зрения появились Моне, Дега, Мане, Рибейра, Монтичелли, и они не переставали изучать их и превозносить.

И потому, когда Юджин в конце сентября заявил, что, возможно, в скором времени покинет их, поднялся вопль протеста. Джозеф Смайт работал в то время над морским пейзажем, прилагая все усилия к тому, чтобы добиться гармоничного по краскам изображения прогнившей палубы торгового суденышка, полуобнаженного негра у руля и иссиня-черных волн вдали, которые должны были создать впечатление бесконечного морского простора.

— Ври больше!.. — недоверчиво протянул Смайт, думая, что Юджин шутит.

Правда, откуда-то с Запада еженедельно на имя Юджина приходили письма, но и Мак-Хью получал письма, и к этому так привыкли, что уже не обращали внимания.

— Ты женишься? Какого черта! Ну и муженек же из тебя выйдет, нечего сказать. Я непременно наведаюсь к твоей жене и кое-что расскажу про тебя.

— Нет, правда, я, очевидно, женюсь, — ответил Юджин, которого рассмешила уверенность Смайта в том, что это шутка.

— Брось, пожалуйста, — подал голос Мак-Хью, стоявший у мольберта и работавший над сценкой из деревенской жизни — группа фермеров перед зданием почты. — Неужели ты захочешь разорить наше гнездо?

Оба они любили Юджина. Его общество много им давало, — он всегда был готов помочь товарищу, всегда полон жизнерадостности и оптимизма.

— Об этом не может быть и речи. Но разве я не вправе жениться?

— Я голосую против, клянусь богом! — патетически воскликнул Смайт. Не даю моего согласия. Питер, неужели мы это потерпим?

— Разумеется, нет, — ответил Мак-Хью. — Если он попробует выкинуть такой номер, мы вызовем полицию. Я подам на него в суд. А кто она, Юджин?

— Держу пари, что знаю, — вмешался Смайт. — Что-то он уж слишком часто бегает на Двадцать шестую улицу.

Джозеф Смайт имел в виду Мириэм Финч, с которой Юджин познакомил своих сожителей.

— Вздор! — сказал Мак-Хью, внимательно посмотрев на Юджина.

— Нет, друзья, не вздор: расстаться должно нам!

— Ты что же, не шутишь, Витла? — сказал Джозеф уже серьезным тоном.

— Не шучу, Джо, — спокойно ответил Юджин.

Он стоял у мольберта и изучал перспективу своего шестнадцатого нью-йоркского этюда, на котором были изображены три паровоза в ряд, въезжающие в железнодорожный парк. Дым, туманный воздух, грязные подпрыгивающие товарные вагоны — красные, зеленые, синие, желтые, — в этом была красота, сила и красота неприкрашенной действительности.

— И скоро? — так же серьезно спросил Мак-Хью, испытывая легкий прилив грусти, которая овладевает нами, когда что-то приятное близится к концу.

— Вероятно, в октябре, — ответил Юджин.

— Печально, черт возьми! — сказал Смайт.

Он отложил кисть и медленно отошел к окну. Мак-Хью, менее склонный к проявлению своих чувств, продолжал задумчиво работать.

— Когда ты принял такое решение, Витла? — спросил он немного погодя.

— Видишь ли, Питер, это давнишняя история. В сущности, я бы раньше женился, если б средства позволяли. У меня есть обязательства перед вами, а то я не стал бы обрушивать на вас эту новость. Я буду платить свою долю за студию, пока вы не подыщите кого-нибудь другого.

— К черту студию, — сказал Смайт. — Мы не хотим никого другого. Что ты скажешь, Питер? Жили же мы раньше вдвоем.

Смайт молча потирал свой квадратный подбородок, посматривая на приятеля с таким видом, точно они очутились перед катастрофой.

— Пустяки, — сказал он, — ты прекрасно знаешь, что нас не интересует твоя доля за студию. Но, может быть, ты все-таки скажешь, на ком женишься? Мы ее знаем?

— Нет, не знаете, — ответил Юджин. — Она из Висконсина. Та, от которой я получаю письма. Ее зовут Анджела Блю.

— В таком случае за здоровье Анджелы Блю! — воскликнул Смайт, к которому вернулось обычное веселое настроение, и, схватив кисть, он, словно чашу, поднял ее вверх. — За здоровье миссис Витла, и пусть, как говорят в Нова-Скотии, ее парус пройдет невредимым через все бури, а ее якорь выдержит любой шторм.

— Ура! — подхватил Мак-Хью, заражаясь настроением приятеля. Присоединяюсь! Когда же свадьба?

— Собственно говоря, день еще не назначен. Приблизительно в первых числах ноября. Только я просил бы вас никому об этом не говорить. Хотелось бы избежать лишних расспросов.

— Никому не скажем, хотя, надо признаться, нелегко нам слышать это, старый ты морж! Почему, черт возьми, ты не дал нам времени подготовиться к этой мысли, скотина ты этакая?

И Смайт укоризненно ткнул его в бок.

— Поверьте, я огорчен не меньше вашего, — сказал Юджин. — Мне грустно уходить из нашей студии, право, грустно. Но мы не будем терять друг друга из виду. Я ведь остаюсь в Нью-Йорке.

— Где же ты намерен поселиться? В самом городе? — спросил Мак-Хью, все еще хмурясь.