Гений

– Не за что.

– Ты небось боялся, что я тебя стукну.

– Ничего, пережил бы как-нибудь.

Мы еще помолчали.

– Прости, что я так себя с тобой вела.

– Ничего, все нормально.

Она приподняла бровь.

– Ну может, не все, но почти все, – сказал я.

Саманта улыбнулась.

– Успокойся, все хорошо.

– Терпеть не могу так себя вести. Раньше я всегда умела держать себя в руках. – Она запнулась. – Знаешь, я по тебе скучала, когда уезжала на праздники.

– И я по тебе.

Мы помолчали.

– Подожди еще немного. Ничего, что я это говорю? – спросила она.

– Ничего.

– Нет, не ничего. Нельзя вот так подвешивать человека в воздухе.

– Ничего страшного, Саманта.

– Зови меня Сэм, ладно?

– Хорошо.

– Папа всегда называл меня Сэмми.

– Я тоже могу тебя так звать, если хочешь.

– Давай просто Сэм.

Она ушла, и я снова завалился в кровать. Включил новости. Замелькали лица Буша, Чейни и Райс. Вспомнилась новогодняя вечеринка у Мэрилин. Стало тошно, и я переключился на платный канал.

Зазвонил телефон на столе. Я выключил звук.

– А я думал, ты спать пошла.

– Не разбудила? Скажи, что не разбудила, а то я расстроюсь.

– Я не спал.

Она помолчала.

– Можно, я к тебе обратно приду?

Теперь она была совсем другой. Саманта смотрела мне в глаза, и только тут я понял, что в первый раз она этого не делала. И двигалась теперь раскованней. Может, из-за огромной гостиничной кровати? Или просто мы уже успели друг друга немного узнать и представляли себе, чего хотим? А может, в этот раз она была другой, потому что хотела почувствовать что-то, а не забыться.

Засыпая, Саманта сказала:

– Извини, что ты из-за меня заплатил за обе комнаты.

Я проснулся в четыре утра, словно по звонку. Сэм спала, свесив руку с кровати и зажав одеяло между ног. Я тихонько сел и стал смотреть, как изменяется ее тень. Потом принял душ, оделся и пошел бродить по набережной реки Чарльз.

Между грязными льдинами зимой видна черная грязная вода. По Мемориал-драйв проехало, хрустя шинами по снегу, такси. Я остановился у причала, застегнул куртку и немного потаращился на мигающую вывеску. Вот всегда я любил Бостон. Мне нравится и его высокомерие, и его склонность к анархии. Эта смесь пуританства и декаданса и есть основа успешного воспитания американской элиты.

Я прошелся по Плимтон-стрит, дошел до горбатого театра комедии, потом повернул к рыбному рынку и оказался рядом с «Флаем», мужским клубом для старшекурсников. Внутри играла музыка. Я не общался ни с кем из своих однокашников и взносов за членство в клубах тоже, конечно, не платил. И все-таки решил постучать. Мне долго не открывали, и я уже собрался уходить, когда дверь внезапно распахнулась. На пороге стоял высокий молодой человек, симпатичный, растрепанный и светловолосый. Он казался совсем ребенком. Да он и был ребенком. Мальчик оглядел меня с ног до головы.

– Чем могу помочь?

– Я раньше был членом этого клуба.

По-моему, он мне не поверил.

– Можно я войду?

– Э-э-э… – Он посмотрел на часы.

– Дэнни! – раздался девичий голос.

– Иду, – крикнул мальчик.

– Ничего, – сказал я. – Я все понимаю.

– Прости, старик.

Я повернулся, и дверь за моей спиной захлопнулась. Слева был огороженный забором дворик. Тут мы всегда праздновали приход весны. Наверное, его и сейчас так же отмечают. Жизнь продолжается.

Я дошел до главных ворот Лоуэлл-Хаус. Здесь я провел последние свои два года в Гарварде. Вот не помню, сколько же я не дотянул до диплома? Интересно, они меня обратно примут? Я так и видел, как топчусь в очереди на регистрацию, потом тащу матрас на третий этаж, накладываю себе на тарелку фасоль в обеденном зале, играю в бейсбол на стадионе. А этот белобрысый парнишка будет моим товарищем. И даст мне в глаз за то, что я к нему ворвался. Мы будем вместе шататься по злачным местам и курить дурь. Я засмеялся и с трудом разогнул свою тридцатидвухлетнюю спину.

Впереди виднелась помойка. Я с трудом удержался, чтобы не ринуться к ней и не поискать забытую когда-то картину. Может, они за двенадцать лет так ни разу мусор и не забирали?

Я отступил на шаг и сосчитал окна на фасаде. Да, вот тут я провел третий курс. Свет не горел. Сидя вон на том подоконнике, я разглядывал крыши домов и готический шпиль Мюллер-холла. Отсюда открывался отличный вид на мое прошлое.

Когда я вернулся, Сэм уже не было ни в моем, ни в ее номере. Она нашлась в спортивном зале на тренажере. MP-3 плеер привязан к руке, в одном ухе наушник (его собрат болтается в районе живота), к другому прижат плечом мобильный телефон. На столике рядом перевернутый вверх тормашками журнал «Фитнес». В правой руке Саманта держала бутылку воды, а левой листала электронный органайзер. Казалось, все части тела двигаются сами по себе и живут каждая своей отдельной жизнью, как на рожденном в муках шедевре продвинутого кубиста.

– Огромное вам спасибо! – услышал я, подходя поближе. – Всего доброго!

– Доброе утро, – поздоровался я.

– Господи! Напугал.

– Извини.

– Что стряслось? Я решила, ты сбежал.

– Не спалось, надумал пройтись.

– Будь добр, в следующий раз оставь записку… Я только что говорила с Джеймсом Джарвисом.

Часы на стене показывали семь пятнадцать.

– Он мне сам позвонил! – В ее голосе звучало нечто новое, какой-то непривычный оттенок. Радость. Несмотря на пыхтение, говорила она теперь гораздо быстрее. – У него сегодня лекции, но к четырем мы можем подъехать в Сомервилль. Ты знаешь, где это?

– Пять минут на машине.

– Тогда у нас впереди целый день. Хоть я и потная, все равно я тебя поцелую, так что терпи.

– Отличный план.

Мне этот план и вправду очень нравился.

* * *

Сомервилль – это такой бедный родственник Кембриджа. Здесь селятся многие выпускники университета. Я запомнил его в первую очередь из-за дешевого супермаркета «Кошёлка», где мы часто покупали спиртное в больших пластиковых бутылках с ручками. По-моему, тут больше продают по скидочным купонам, чем за наличные. Продавцы бродят по залу, точно угрюмые привидения. Мы называли это заведение «Пошел-ка».

Совсем рядом, камень можно добросить (если, конечно, кидать посильнее), – коротенькая улочка Кнапп. Вдоль нее выстроились аккуратные домики. Мы позвонили в дверь, нам открыл молодой человек в хирургической робе. Юношу звали Элиот, он проводил нас в гостиную и тут же принялся укорять за то, что мы так расстроили Джеймса.

– У него слезы лились. Он не плакал даже тогда, когда наша собака умерла, а тут нате вам. Я очень надеюсь, вы понимаете, что делаете. Годы психотерапии, и все насмарку. Я умолял его не встречаться с вами, но он упрямый как осел. Моя бы воля, я бы вас и на порог не пустил.