Генму

— Я не вполне понимаю вас… В последнее время я не нарушал никаких правил и даже лекции стал вести наиболее приближенно к программе. Так сказать, убрал «отсебятину», как изволила выразиться дирекция Академии.

— Это не связано с вашей профессиональной деятельностью, — мотнул головой киборг и, зачем-то оглянувшись на плотно запертую дверь, проговорил тише:

— Это касается вопросов морали.

По лицу историка не сложно было догадаться, что он до сих пор ничего не понял.

Вздохнув, генерал заявил напрямик:

— Ваши… эммм… отношения с неким Найтом, курсантом младшей ступени Боевого отделения. Мальчику ведь нет даже пятнадцати!

— И что? Вы считаете, что четырнадцатилетний подросток не в состоянии усвоить некоторые дополнительные сведения об истории страны и мира? — и тут вдруг до господина Миккейна дошло. Он рассмеялся. — Ах, простите, кажется, понимаю, какие такие отношения вы имеете в виду. Боже мой, это же надо было додуматься!

Пока господин Миккейн смеялся, потирая переносицу, киборг молчаливо ждал.

— Я могу заверить вас, господин генерал, — отсмеявшись, сказал историк серьёзным тоном, — что с Найтом меня связывают только отношения «учитель-ученик», но никак не что-то порочащее честь Академии. Могу даже согласиться на процедуру нейросканирования, если это вас убедит лучше.

Генерал помолчал.

— Поймите, господин Миккейн, дыма без огня не бывает. Мальчик фактически живёт у вас. Вы выказываете ему особое расположение. Многие видели…

— Что видели? Что я кладу руку ему на плечо или глажу по голове? Боже, ведь это же просто обычные отеческие жесты! — воскликнул историк. — Найт напоминает мне меня в юности. Мой родной сын ещё слишком мал и находится сейчас далеко от дома, в интернате столицы. Я его практически не вижу — причём это не моё решение, а правила учебного заведения. Немудрено, что я нашёл себе достойного воспитанника. Найт — исключительный умница, и я, признаться, заранее скорблю о его участи. Ему не киборгом бы стать, а управленцем или, ещё лучше, учёным. А у тех, кто распускает грязные слухи, один секс на уме. Весь этот мир просто помешан на сексе. И людям гораздо проще и приятнее поверить в педофилию, чем в передачу опыта от старшего младшему. Ну… ну как в Античности!

— Я тоже изучал историю в Академии, — глухо отозвался генерал. — Вы привели не вполне удачный пример. Вспомните, что ещё связывало учителей и учеников в античные времена…

— Да, пожалуй, и правда неудачный пример, — нервно усмехнулся историк.

— То, что Найт демонстрирует более высокие интеллектуальные способности, чем требуется на его курсе и отделении, ещё не говорит о том, что он растрачивает жизнь впустую. Киборг тоже может уметь не только разносить противников в клочья, но и думать, — с достоинством продолжил генерал. — Этот мальчик вырастет киборгом. У него нет иной дороги.

— Жаль. Действительно жаль, — вздохнул господин Миккейн.

— И я всё-таки рискну напомнить вам о приличиях. Не сочтите оскорблением. Я могу вам поверить, как взрослый разумный человек взрослому разумному человеку. Но общественность… И… и другие дети… Понимаете… мне осталось недолго. Через два года, если вдруг не погибну при каких-нибудь обстоятельствах, за мной придут Стиратели. И я больше не смогу следить за судьбой Найта. Я не хочу оставлять его совсем одного, беззащитного перед толпой злобных малолеток, которые будут тыкать в него пальцами и жестоко дразнить. Хватило и того случая, о котором Академия до сих пор судачит на все лады… На счастье этого Грайда, я был в отъезде. Иначе я не знаю, что бы я сделал! Вы же можете вызвать новую волну враждебности. Поймите, всё выглядит именно так, будто вы совратили мальчика.

Господин Миккейн выслушал всё спокойно и внимательно. Помотал головой.

— Я его пальцем не тронул.

— Верю. Но прошу вас перестать так открыто демонстрировать ему своё расположение. Пусть мальчик вернётся обратно в общежитие, пусть будет как все.

— Он никогда не будет как все.

— Пусть хотя бы попытается.

— У него не получится.

— Вы хотите сломать ему жизнь? — резко спросил господин Шибта.

— Жизнь ему сломал его высокопоставленный отец, упрятавший сына в Академию, с глаз долой, от себя подальше, чтобы не дискредитировать себя… «уродцем»! — вдруг вспылил историк. — И с его стороны очень недостойно запрещать сыну носить свою фамилию!

— Найт не должен называть фамилии отца, — напряжённо проговорил киборг.

— Что же это за фамилия такая? Уж не И…

Генерал метнулся вперёд, прижав широкую пятерню ко рту господина Миккейна. Тот замер, вытаращившись на так молниеносно оказавшегося рядом киборга.

— Простите… — убрал руку тот.

— Эта ваша паранойя, — покачал головой историк. — Уверяю вас, в моём кабинете нет жучков и камер наблюдения. Вам надо научиться дышать чуть свободнее.

— Мы все давно забыли, что такое свобода, — генерал отступил на шаг. — Прощайте, господин Миккейн. И прошу прощения за те мои слова, что могли ненароком оскорбить вас.

Он чётко склонил голову и прошагал к выходу. Господин Миккейн поспешил следом, чтобы проводить гостя согласно этикету. Но генерал уже покинул квартиру и прикрыл за собой дверь.

Мона смотрела на мужа перепуганными глазами, робко притаившись за расписной деревянной ширмой. Господин Миккейн ободряюще улыбнулся ей и сказал:

— Всё в порядке, дорогая.

С этими словами он вернулся к Найту, который всё так же сидел на полу перед огромным плоским экраном, на котором, слегка вздрагивая от помех, возникших при перегонке старинного формата в современный, танцевали крошечные человеческие фигурки — вроде бы женские — в белых одеждах и диковинных юбках.

— Собственно, это и есть классика, — сказал господин Миккейн, привалившись плечом к дверному косяку, — а вовсе не та музыка, что сохранилась с XXII–XXIII веков.

— Сейчас так не танцуют, — Найт задумчиво следил за тонкими ножками, опиравшимися на самые кончики носочков.

— Тебе нравится?

— Мне больше всего вот это понравилось, — Найт быстро провёл ладонью над чувствительной панелью в углу экрана. Всплыло меню. Спустя несколько манипуляций запустился проигрыватель аудиофайлов. Разумеется, старая запись не могла сравниться по чистоте и качеству звука, по сбалансированности частот и глубине басов с современными сетами самого захудалого диджея из самого затрапезного клуба. Но необыкновенная динамика, стремительность, взрывная, нервная мелодия, которая налетала, словно ледяной ветер, и стихала — всё это поразило Найта до глубины души.

— Зима, — задумчиво произнёс господин Миккейн.

— М? — повернулся к нему Найт.

— Антонио Вивальди, «Времена года. Зима».

— Да. Зима, — проговорил Найт, снова повернувшись к чёрному экрану, на котором мерцал список воспроизведения. Древние музыканты имели б ольшую власть над звуком, чем современные. Тогда, много веков назад, люди умели облекать в музыку движения души, дыхание природы, свои мысли, страхи и мечты.

— Найт, — господин Миккейн присел на корточки перед Найтом и взял его за руку. — Нам нужно договориться кое о чём.

Альбинос смотрел на него во все глаза, приготовившись ловить каждое слово, от напряжения лёгкое косоглазие даже стало чуть заметнее, и учитель увидел в его взгляде притаившийся страх. Никому не нужный, брошенный ребёнок, который наконец-то нашёл пристанище. И пусть этот «ребёнок» уже сейчас почти одного роста со своим учителем, а постоянные тренировки и инъекции, моделирующие мышечную массу, превратили тщедушного болезненного подростка в стройного, мускулистого юношу, который может вызывать скорее восхищение, чем жалость, всё же господину Миккейну стало жаль Найта, но он нашёл в себе силы сказать: