Генри и Катон
Шрифт:
Открыл Джон Форбс, который, похоже, был удивлен и не слишком рад ему.
— А, Генри… доброе утро! Что привело тебя к нам?
— Могу я видеть Колетту? — спросил Генри.
— Гм… она неважно себя чувствует.
— Пожалуйста!
— Пойду узнаю, — сказал Джон Форбс, не приглашая Генри войти. Минуту спустя он появился и жестом показал ему на гостиную, — Только недолго.
Генри тихо постучал и вошел.
Он много лет не бывал здесь. В гостиной все было в точности так, как в те времена, когда он и Катон сидели тут, хрустя чипсами и запивая их кока-колой. Он помнил эту сизо-серую комнату, серые фотографии Греции на стенах, серый
Колетта не улыбнулась, Генри тоже. Уголки губ у нее скорбно опустились, и он ощутил, что и у него они опускаются, словно он смотрит в зеркало. Кресло было повернуто спинкой к окну, и он скорее почувствовал, чем заметил бездонный страх в ее глазах. При виде ее он испытал вместе боль и странное облегчение, как человек, исчерпавший силы, испытывает облегчение, сорвавшись и падая. Он приблизился и пожал протянутую руку.
— Спасибо, что так скоро пришел.
— Не стоит благодарности.
— Присядь.
Он подвинул себе кресло.
— Тут не слишком жарко? Не загасить камин? Похоже, я теперь никогда не согреюсь.
— Нет-нет, все хорошо. Как ты?
— Я нормально. Слушай, я хочу поговорить с тобой.
Генри напрягся, затаил дыхание и пристально посмотрел на нее.
— Поговорить о Катоне.
— А-а.
Генри отвернулся и принялся разглядывать фотографию Парфенона, слыша, как нелепо участилось его дыхание.
— Я должна сказать все очень быстро, пока папа не вошел… понимаешь… я совсем не хочу надоедать тебе… но ты единственный, с кем я могу говорить, я хочу, чтобы ты повидал Катона.
— Ну конечно, — сказал Генри, — Сделаю все, что попросишь.
— Дело в том, что… я боюсь, что Катон может сойти с ума.
— Да ну, что ты… такого с ним не случится.
— Ты знаешь, что Джо умер?
— Знаю.
Колетта помолчала, прикусив губу. «Только не заплачь, — подумал Генри. А потом: — Да, заплачь, горько заплачь, и я заплачу с тобой».
Колетта не заплакала.
— Дело не в том, что Катон сломлен, он не сломлен — пока, во всяком случае. Он потрясающий. Тебе известно, что он ходил к миссис Беккет, сам рассказал ей все?
— К миссис Беккет?
— К матери Джо.
— Это он хорошо поступил.
— Да, правда? Но я так боюсь…
— Что это за место, где они держали тебя, на что было похоже, когда?..
— Подземелье под пустырем у Миссии. Мне казалось, оно очень далеко, должно быть, мы ходили по кругу, а потом он завязал мне глаза. Бульдозеры раскопали вход, но его закрыли листами гофрированного железа. Это была часть сверхсекретного убежища времен войны…
— Но как ты выбралась оттуда и как… Твой отец немного рассказал Люцию и…
— Он не знает всего, а газеты просто смешали… в конце Катон лежал, обессилев после того, как ударил Джо… Джо был без сознания, и я… набросила на себя одежду…
— Боже!
— Выбежала оттуда, нашла телефон,
потом приехали полиция и «скорая» и… Но я не то хотела рассказать тебе. Понимаешь, это касается Катона, боюсь, что он узнает, а может, уже узнал и это сведет его с ума…— Узнает — что?
— Что произошло на самом деле. Видишь ли, полиция вела себя замечательно, они были так добры, они поняли…
— Колетта, успокойся, объясни, о чем идет речь.
— Полиция не сказала ему, по крайней мере обещала не говорить… конечно, ты можешь спросить их… но хочу быть уверена, что он не знает…
— Не знает — что?
— Что не было никакой банды… все это было… чем-то вроде шутки… Джо был один… знаю, это было ужасно, потому что он вынудил тебя прийти и принести деньги и он терроризировал Катона, но он сказал: если бы Катон воспротивился, он бы его не тронул, открыл бы правду и рассмеялся…
— Погоди, погоди, ты имеешь в виду, что не было никакой мафии или там?..
— Да! Не было никого, кроме Джо. И… о, Генри!., это все моя вина, это так ужасно, ужасно, ужасно, мне теперь вечно жить с этим, и никому нельзя рассказать.
Теперь появились слезы: не хлынули бурно, а тихо потекли по щекам.
— Колетта… дорогая… не плачь…
— Не буду. Мне нельзя плакать. Понимаешь, он был добрым, милым и… совсем не ужасным… мне его было так жалко… и он сказал мне, сказал, что не собирался мучить Катона, что это все время был такой розыгрыш…
— Не может быть, чтобы это было правдой, — усомнился Генри, — Ты сопротивлялась, и он ранил тебя.
— Да, но это совсем другое…
— И не может ли быть так, что он солгал тебе еще и для того, чтобы прикрыть остальных?
— Нет-нет, это было правдой, правдой, в таких случаях не врут, и, потом, ведь не нашли никаких следов присутствия сообщников, и я сразу поняла, потом, что Катон не должен узнать об этом, и сначала подумала, не стоит рассказывать полиции о признании Джо, но после поняла, что должна им рассказать, потому что иначе они станут искать сообщников и несуществующую банду, поэтому все рассказала им, но просила не говорить об этом Катону…
— Что ж, для меня большое облегчение слышать, что банды не существует. Я боялся, они станут преследовать меня за то, что я обратился в полицию. Разве и Катон не испытает облегчения?
— Но тогда он будет думать, что убил Джо из-за пустяка, разве непонятно? Будет думать, что, если бы проявил смелость… но по-настоящему это была не его вина, а моя, если б только я была умней, если б только не завопила…
— Что точно произошло?
— Джо был… он говорил о том, как мы все уедем в Лидс…
— Все уедете в Лидс?
— Да, ты знаешь, Катон получает там работу или уже получил и хотел, чтобы Джо поехал с ним, только Джо не захотел, и тут он сказал мне, что мы все уедем туда, будем жить на твои деньги, а я буду его девушкой…
— О господи!
— И он спросил, поеду ли я, и я сказала: да…
— Но на самом деле не собиралась?
— Нет, ну, это было такое безумие, но я ему сочувствовала, жалела его, он был ласков, действительно ласков, говорил о том, как мы, все трое, будем жить вместе… Его можно было спасти каким-то образом, во всяком случае, не думаю, что он вообще был преступником, и он любил Катона, а Катон его… Возможно, мы все стали бы друзьями… знаю, это кажется бредом, но надо пытаться любить людей, даже если это ужасно трудно или ужасно нелепо… а теперь он мертв, и я больше не могу помочь ему.