Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 4
Шрифт:
Даже король хоть и не отказал ему в доверии, но не глядел уже на него так приветливо, как прежде. Приуныл молодой рыцарь, помрачнел, горькая обида камнем легла на сердце. Привык он в первых рядах красоваться на своем коне, а теперь тащился позади, в сотне шагов, понуря голову и предавшись мрачным мыслям.
Но вот перед всадниками забелели наконец Карпаты. Снег лежал на их склонах, тяжелые громады туч клубились в вершинах, а когда выдавался ясный вечер, горы на закате одевались в пурпур, и глаза слепил нестерпимый блеск, пока во мраке, окутывавшем весь мир, не гасли зори. Глядел Кмициц на эти
С каждым днем все выше и могучей становились горы-исполины. Королевская свита доехала наконец до них и углубилась в ущелья, которые, словно врата, неожиданно открылись перед нею.
— Граница, должно быть, уже недалеко, — с волнением произнес король.
В эту минуту показалась телега, запряженная одной лошадью, которой правил крестьянин. Королевские люди тотчас его остановили.
— Что, мужичок, — спросил Тизенгауз, — мы уже в Польше?
— Вон за той скалою да за речкою цесарская граница, а вы уже на королевской земле.
— Как проехать нам в Живец?
— Прямо езжайте, там дорога будет.
И горец хлестнул лошаденку. Тизенгауз подскакал к стоявшей неподалеку свите.
— Государь, — воскликнул он в восторге, — ты уже inter regna, ибо от этой речушки начинаются твои владения!
Король ничего не ответил, только движением руки велел подержать коня, сам спешился и бросился на колени, воздев руки и устремив к небу глаза.
Видя это, спешились все остальные и последовали его примеру, а король-изгнанник пал ниц на снегу и стал целовать свою землю, такую любимую, такую неблагодарною, что в минуту невзгоды отказала ему в крове, так что негде ему было приклонить королевскую главу.
Тишина наступила, и лишь вздохи смущали ее.
Вечер был морозный и ясный, пламенели горы и вершины ближних елей; потом они полиловели, и лишь дорога, на которой лежал ниц король, все еще переливалась красками, будто лента алая и золотистая, и блеск струился на короля, епископов и вельмож.
Но вот ветер поднялся на вершинах гор и, неся на крыльях снежные искры, слетел в долину. Ближние ели стали клонить заснеженные свои верхушки и кланяться своему господину и зашумели громко и радостно, словно старую песню запели: «Здравствуй, здравствуй, государь наш милый!»
Тьма уже разлилась в воздухе, когда королевская свита тронулась дальше. За ущельем открылась широкая долина, терявшаяся вдали. Отблески потухали кругом, лишь в одном месте небо все еще алело.
Король начал читать «Ave Maria» [22] , прочие усердно повторяли за ним слова молитвы.
Родная земля, которую они давно не видали, горы, которые окутывала ночь, гаснущие зори, молитва — все это настроило сердца и умы на торжественный лад, и, кончив молиться, в молчании продолжали свой путь король, вельможи и рыцари.
22
«Богородице, дево, радуйся!» (лат.), начальные слова молитвы.
Затем ночь спустилась, только на востоке все больше рдело небо.
— Поедем
на эти зори, — молвил король, — странно мне только, что они все еще горят.Но тут подскакал Кмициц.
— Государь, это пожар! — крикнул он.
Все остановились.
— Как пожар? — удивился король. — А мне сдается, это заря!
— Пожар, пожар! Я не ошибся! — кричал Кмициц.
Уж он-то и впрямь был с этим знаком лучше всех спутников короля.
Сомнений больше не было, над мнимой зарею, то светлея, то снова темнея, поднималась, клубясь, багровая туча.
— Да не Живец ли это горит? — воскликнул король. — Враг, может, бесчинствует там!
Не успел он кончить, как послышались голоса, и в темноте перед свитой замаячило человек двадцать всадников.
— Стой! Стой! — закричал Тизенгауз.
Те остановились, не зная, что делать.
— Люди! Кто вы такие? — спросили из свиты.
— Свои мы! — раздались голоса. — Свои! Из Живца ноги уносим! Живец шведы жгут, людей убивают!
— Да постойте же, ради бога! Что вы это толкуете? Откуда они там взялись?
— Нашего короля они подстерегали. Тьма их, тьма! Храни его бог и пресвятая дева!
Тизенгауз на минуту совсем потерял голову.
— Вот что значит ехать с небольшим отрядом! — крикнул он Кмицицу. — Чтоб тебя бог убил за твой совет!
Но Ян Казимир начал сам расспрашивать беглецов.
— Где же король? — спросил он у них.
— Король в горы ушел с большим войском, два дня назад проезжал он Живец, ну они его и настигли, — где-то там, под Сухой, бой был. Не знаем мы, захватили они короля, нет ли, но только сегодня под вечер воротились в Живец и жгут, убивают!
— Езжайте, люди, с богом! — сказал Ян Казимир.
Беглецы торопливо миновали свиту.
— Вот что ожидало нас, когда бы мы поехали вместе с драгунами! — воскликнул Кмициц.
— Государь! — обратился к королю епископ Гембицкий. — Впереди враг! Что делать?
Все окружили короля, словно своими телами хотели защитить его от внезапной опасности; но он все глядел на зарево, которое отражалось в его глазах, и молчал; никто не порывался заговорить первым, так трудно было что-нибудь посоветовать.
— Когда покидал я отчизну, светило мне зарево, — промолвил наконец Ян Казимир, — воротился — другое светит…
И снова воцарилось молчание, только было оно еще дольше.
— Кто может дать совет? — спросил наконец епископ Гембицкий.
Тут раздался голос Тизенгауза, звучавший горькой насмешкой:
— Пусть же тот даст теперь совет, кто не задумался подвергнуть опасности особу короля, кто уговаривал его ехать без охраны!
В эту минуту из круга выехал всадник, это был Кмициц.
— Ну, что ж! — сказал он.
И, привстав в стременах, повернулся к стоявшей неподалеку челяди и крикнул:
— Кемличи, за мной!
И пустил коня вскачь, а за ним во весь дух понеслись три всадника.
Крик отчаяния вырвался из груди Тизенгауза.
— Это заговор! — сказал он. — Изменники дадут знать врагу! Спасайся, государь, покуда есть еще время, ибо шведы скоро закроют выход из ущелья! Спасайся, государь! Назад! Назад!
Но Ян Казимир потерял терпение, глаза его сверкнули, он выхватил внезапно шпагу из ножен и крикнул: