Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7

По сути же это был человек глубоко разочарованный, вдобавок страдавший чахоткой, а потому желчный и раздражительный, но не лишенный чувства юмора, которое позволяло ему подмечать смешное даже в мелочах, чем он немного напоминал Букацкого. Трунил он и над собственной ворчливостью, не мешая и другим проезжаться на этот счет, но в меру. Если же кто забывался, то, выпятив грудь, напускался на шутника, так что с ним предпочитали не связываться. По слухам, он не раз сохранял присутствие духа, когда иные терялись; словом, умел «быть на высоте». И, помимо собственной шляхетской особы, на все и вся смотрел с этого высока, не исключая времени, отчего всегда и везде опаздывал.

Но Поланецкому Кресовский, поздоровавшись, почел необходимым объяснить причину своего опоздания.

— Вы не замечали, — сказал он, — когда очень спешишь и ни в коем случае нельзя опаздывать, вещи, самые нужные, как нарочно, все куда-то деваются, как сквозь землю проваливаются. Камердинер за шляпой — шляпы нет как нет, калош тоже нет, портмоне тоже обязательно куда-то запропастится. И так всегда. Пари держу, что всегда.

— Да, бывает, — отвечал Поланецкий.

— Я даже придумал способ, как с этим бороться. Пропало что-нибудь — я сяду и скажу себе вслух с улыбкой: «Люблю вещи терять; ищешь — сразу оживляешься, двигаешься: и время быстрей проходит, и для здоровья полезно; хорошо». И что же вы думаете? Пропажа тотчас находится.

— Стоит, пожалуй, запатентовать такое изобретение, — заметил Поланецкий. — Давайте, однако, поговорим о деле Машко.

— Придется к пану Ямишу идти. Машко прислал мне письмецо для передачи Гонтовскому. И ни слова не хочет менять, а в таком виде оно абсолютно неприемлемо, слишком резкое, Гонтовский не подпишет… Так что дуэли не избежать, другого выхода я не вижу.

— Гонтовский целиком положился на пана Ямиша и все сделает, как он скажет. А Ямиш — человек мягкий и хворый, не будет горячиться, да и сам не одобряет Гонтовского, может, он даже и примет условия Машко, как знать.

— Ямиш — известный тюфяк! — бросил Кресовский. — Но пойдемте, уже поздно.

Они вышли, и несколько минут спустя сани их остановились у гостиницы «Саксония». Ямиш их поджидал, но принял в халате по причине нездоровья. Кресовский, взглянув на его интеллигентное, но болезненно-одутловатое лицо, подумал: «Этот на любые уступки пойдет».

— Садитесь, господа, — говорил между тем Ямиш. — Я здесь всего три дня, да и чувствую себя неважно, но рад буду, если удастся уладить недоразумение. Я уже задал этому забияке головомойку, можете мне поверить. — И, передернув плечом, спросил у Поланецкого: — А что у Плавицких слышно? Я у них еще не был и по своей любимице, Марыне, скучаю…

— Панна Мария здорова, — отвечал Поланецкий.

— А старик?

— Его дальняя родственница умерла несколько дней назад, очень богатая, он наследства ждет. Вчера мне об этом говорил. Но я слышал, что она все на благотворительные цели завещала… Завещание сегодня или завтра будет вскрыто.

— Надоумил бы ее господь бог Марыне оставить что-нибудь… Но давайте ближе к делу. Наш долг, господа, сделать все возможное, чтобы кончилось оно полюбовно, думаю, объяснять вам это нет нужды.

Кресовский поклонился. Надоели ему подобные вступительные речи, он слышал их бог весть сколько раз.

— Сознаем, сознаем лежащую на нас ответственность! — перебил он.

— Не сомневаюсь, — добродушно ответил Ямиш. — И сам признаю: Гонтовский ни малейшего права не имел так поступать и заслуживает наказания, поэтому я готов его склонить к уступкам, и весьма значительным, дабы пан Машко получил желаемую сатисфакцию.

Кресовский достал из кармана сложенный листок бумаги и протянул Ямишу с усмешкой.

— Пан Машко ничего больше не желает, кроме того, чтобы пан Гонтовский огласил этот документик при свидетелях с обеих сторон и очевидцах скандала и затем поставил под ним свою досточтимую подпись.

Отыскав среди бумаг очки и нацепив их на нос, Ямиш углубился в чтение. Лицо его постепенно покраснело, потом побледнело, он засопел. Кресовский и Поланецкий с трудом верили своим глазам: перед ними был совсем не тот человек, который за минуту перед тем готов был пойти на любые уступки.

— Господа, — произнес он прерывающимся голосом, — пан Гонтовский поступил как сумасброд и забияка… но пан Гонтовский — шляхтич. Прошу передать это пану Машко от его имени.

И, разорвав бумажку на четыре части, кинул ее с этими словами на пол.

Дело принимало непредвиденный оборот. Кресовский уже было подумал, будто поведение Ямиша оскорбительно для него как секунданта, и мгновенно застыл и оскалился, точно злая собака, но Поланецкому, который хорошо относился к Ямишу, поступок его понравился.

— Господин советник, — сказал он веско, — пану Машко нанесено оскорбление столь тяжкое, что меньшим он не удовлетворится. Но мы с паном Кресовским ожидали от вас такого ответа, который только увеличивает наше уважение к вам.

Ямиш сел, тяжело дыша, — он страдал астмой.

— Я мог бы поручиться за Гонтовского, что он готов извиниться перед паном Машко, — сказал он, немного отдышавшись, — но не в таких выражениях. Но не будем терять время понапрасну. Я вижу, тут возможно единственное удовлетворение: с оружием в руках. Сейчас придет Вильковский, другой секундант Гонтовского; если можете его подождать, мы обсудим условия дуэли.

— Вот это называется брать быка за рога, — заметил Кресовский, которого подкупила прямота Ямиша.

— Только по необходимости, печальной необходимости, — отозвался Ямиш.

Поланецкий глянул на часы.

— В одиннадцать мне надо быть в конторе, — сказал он, — если изволите, пан Ямиш, я забегу к вам около часа посмотреть и подписать условия дуэли.

— Хорошо. Заверяю вас: я понимаю, что эти условия не должны вызывать насмешливую улыбку, но, с другой стороны, надеюсь, что ни пан Кресовский, ни вы, пан Поланецкий, не станете настаивать на противоположной крайности.

— Нет. Можете быть спокойны. Я не собираюсь требовать крови во что бы то ни стало, — сказал Поланецкий.

С тем он ушел; в конторе ему действительно предстояло лично уладить несколько важных дел, так как Бигель все еще отсутствовал. В полдень он подписал условия дуэли: они были суровы, но не чрезмерно, и отправился в ресторацию, надеясь встретить Машко.

Но Машко был, видимо, у Краславских, а Поланецкий, едва вошел, наткнулся на Плавицкого; как всегда, свежий, моложавый, безукоризненно одетый и побритый, он был, однако, мрачнее тучи.