Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7

Панна Кастелли была писанная красавица: черные очи, золотые кудри, тонкий профиль и личико необыкновенной, фарфоровой белизны. Лишь тяжелые веки придавали ей сонное выражение, но оно могло сойти и за самоуглубленность. Естественно было предположить, что она живет напряженной внутренней жизнью и потому недостаточно внимательна к окружающему. А кто сам об этом не догадывался, мог быть уверен, что ему поспешит на помощь пани Бронич. Основская, переживавшая период увлечения своей кузиной, говорила, что очи ее — как бездонные озера; неизвестно, правда, что таилось в их глубине, но это-то как раз и привлекало.

В Варшаву Основские приехали развлечься, но недаром Анета побывала в Риме. «Искусство, — твердила она Поланецкой. — Кроме искусства, ничто больше меня не интересует». И не скрывала намерения устраивать у себя «афинские вечера», а втайне мечтала стать Беатриче какого-нибудь новоявленного Данте, Лаурой новоиспеченного Петрарки или, на худой конец, Витторией Колонной для второго Микеланджело.

— На даче у нас прелестный сад, — говорила она, — мы будем собираться там теплыми вечерами и беседовать, совсем как в Риме или во Флоренции… Представьте себе, — тут она подымала руки вровень с плечами и начинала ими легонько взмахивать, — сумерки, догорающая заря, новолуние, свет ламп, тени деревьев, а мы вот так сидим и негромко рассуждаем о самом сокровенном: о жизни, любви, искусстве. Ведь гораздо лучше, чем сплетничать! Тебе, Юзек, наверно, скучно будет, но сделай это ради меня, не сердись, увидишь, как славно получится.

— Анеточка, да разве может быть скучно, когда тебе весело? — отвечал Основский.

— Надо поторопиться, пока Линета здесь; она ведь прирожденная артистка. — И, обращаясь к ней? — А что там в этой милой головке? Что она нам скажет о таких вот… римских вечерах?

Линета улыбалась вместо ответа, а «последняя из Рюриковичей» сладким-пресладким голоском сказала как-то Поланецким:

— Знаете, когда она была маленькая, сам Виктор Гюго ее благословил!

— Так вы знакомы были с Виктором Гюго? — спросила Марыня.

— Мы? Что вы! Боже упаси от таких знакомств. Но однажды проезжаем мы по Пасси, мимо его дома, а он на балконе, и то ли по наитию, то ли по внушению свыше, но увидел Линету, поднял вот так руку и перекрестил ее.

— Тетя? — сказала Линета.

— Деточка, но ведь это правда, а правду чего же скрывать! «Гляди, гляди, руку простер! — вскричала я тут же. И консул, пан Кардин, на переднем сиденье, тоже видел, что он поднял руку и тебя перекрестил! Наоборот, я часто рассказываю об этом. Может за то крестное знамение господь ему прегрешения простил, их у него не мало было. Такой заблудший ум, а увидел Линету — и перекрестил!

Правдой в ее рассказе было лишь то, что, проезжая по Пасси, они и в самом деле видели на балконе Виктора Гюго. Но что до благословения, злые языки в Варшаве уверяли, будто руку он поднял, прикрывая зевок.

— Устроим себе здесь маленькое подобие Италии, — развивала тем временем свою тему Основская, — не выйдет, укатим в настоящую зимой. Мне давно хотелось иметь в Риме открытый дом. А пока что у Юзека есть несколько отличных копий картин и статуй. Сделал специально для меня, и очень мило с его стороны, в искусстве он ведь плохо разбирается. Прелестные есть вещицы, у Юзека хватило благоразумия не полагаться на свой вкус, а посоветоваться со Свирским. Жалко, что его здесь нет. И Букацкий умер, как нарочно; его нам тоже будет не хватать. Очень мил бывал иногда. Такой живой, гибкий ум, змейкой перевивал разговор. Вы знаете, — обратилась она к Поланецкой, — Свирский вами просто пленен. После вашего отъезда только о вас и толковал и начал писать мадонну с вашим лицом. Вы станете его Форнариной! У художников вы явный успех имеете, придется нам с Линетой покрепче взяться за руки на моих флорентийских вечерах, не то вы совсем оттесните нас!

Пани Бронич окинула Марыню критическим взглядом.

— Ах, пан Свирский? — протянула она. — Помнишь Линеточка?.. Уж коли речь о лицах, которые производят впечатление на художников, расскажу вам про один случай в Ницце…

— Тетя!.. — перебила Линета.

— Но это же правда, милочка, а правду скрывать нечего… Год назад… Нет, два уже… как время-то бежит…

Основская, однако, не раз, видимо, слышала о происшедшем в Ницце.

— У вас есть знакомства в артистическом мире? — обратилась она к Поланецкой.

— У мужа, наверно, есть, — сказала Марыня, — у меня нет. Правда, я знакома с Завиловским.

Эта новость вызвала живейший энтузиазм у Основской. Она всю жизнь, оказывается, мечтала с ним познакомиться, Юзек может подтвердить. На днях они с Линетой читали стихотворение «Ex imo» ^[96], и Линета — она, как никто, умеет иногда одним словом передать впечатление… так вот она сказала… Что-то такое оригинальное…

— Что эти стихи словно отлиты из меди, — подсказала пани Бронич.

— Да из меди! И сам Завиловский представился мне бронзовым изваянием. Каков он из себя?

— Низенький, — сказал Поланецкий, — толстый, лет около пятидесяти, и на голове ни волоска.

На лицах Основской и Линеты изобразилось такое глубокое разочарование, что Марыня не выдержала и рассмеялась.

— Не верьте ему, — сказала она, — он злой, любит нарочно смущать. Завиловский молодой, дичится немного людей и немного похож на Вагнера.

— Другими словами, подбородок вот такой, как у полишинеля, — показал Поланецкий.

Но Основская его замечание пропустила мимо ушей, принявшись упрашивать Марыню познакомить ее как можно скорей с Завиловским, «как можно скорей, ведь лето уже не за горами!»

— А мы постараемся, чтобы ему было у нас хорошо, чтобы он не дичился, впрочем, не беда, если и дичится немного, он должен дичиться, нахохливаться, когда к нему приближаются… как орел в неволе! С Линетой они найдут общий язык, она тоже замкнутая, загадочная, как сфинкс.

— По-моему, всякая душевная высота… — отважилась было «Сахар-Медовичева».

Но Поланецкие принялись прощаться. В прихожей столкнулись они с Коповским — лакей обмахивал щеткой ему башмаки, а он тем временем причесывался, ну прямо не человек, а монумент.

— И это им тоже пригодится для «флорентийских» вечеров, — сказал Поланецкий на улице. — Тоже сфинкс порядочный.

— Если бы в нише установить? — подхватила Марыня. — Какие, однако, красавицы обе!

— Удивительное дело, — отозвался Поланецкий, — вот, Основская хороша собой, а мне, пожалуй, жена Машко больше нравится. Панна Кастелли и правда красавица, но слишком уж высока. Ты заметила: разговор все время вокруг нее вращался, а она — ни гугу.

— Она слывет девушкой очень интеллигентной, — ответила Марыня, — но, наверно, робеет, как Завиловский. Надо подумать, как их познакомить.

Случай, однако, помешал этому. На другой день, поскользнувшись на лестнице, Марыня сильно ушибла колено и несколько дней пролежала в постели. Узнав об этом по возвращении из конторы, Поланецкий сперва не на шутку испугался, но, успокоенный врачом, сделал довольно резкий выговор жене.

— Ты должна помнить, что не только себе можешь повредить!