География одиночного выстрела

– Не знаю, – признался Павел.

– Вот и я не знаю. А ведь я тоже народ, и тоже не очень в себе эту честность уважаю. В других уважаю, а в себе – не очень. Вот и вчера вечером… Ну выпили мы с этим бригадиром, а он мне такую маленькую книжечку показывает – сам Ленин, говорит, написал. Ну а я глаза вылупил – я ж про Ленина слыхал, – и вот когда бригадир в погреб полез за огурчиками солеными, взял я эту книжульку и под рубаху спрятал. Украл, в общем. А зачем? Ведь неграмотный я. И старуха моя неграмотная. Вот еду теперь и мучаюсь. Хоть и не очень, если по правде…

– Нехорошо это, – вздохнул Павел.

– Да знаю я, знаю, – вздохнул в ответ старик. – А что ж теперь делать?

– У вас в районе школа есть? – спросил Павел.

– Конешно.

– Ну, тогда возьми и отдай ее в школу, чтоб дети читали. Там-то она пользу принесет, – рассудительно сказал Добрынин. – Да и большую, чем в бригадирском доме.

– О-о-о… – задумчиво протянул возчик. – А и на самом деле мудро… и справедливо… Так и сделаю. Тебя сперва отвезу, а потом сразу в школу, я там эту, что грамоте учит, знаю. Ей и отдам.

Ехали они еще долго – лошаденка была старой и едва переставляла ноги. Телега для нее была, все равно что двести вагонов для слабосильного паровоза. Старик то молчал, то говорил что-то, но уже не про честность, а так, из обычной жизни. А Павел в минуты тишины думал настороженно о своем будущем, а в другие минуты слушал старика, который больше к нему не оборачивался, а рассказывал все, глядя вперед на дорогу. Так, через некоторое время приблизились они к первым избам районного села. Старик тут же сообщил Павлу, что до революции в их селе больше ста хозяйств было, а сколько их сейчас – он не знал, но колхозное хозяйство у них большое, хоть и неуклюжее.

Остановились у избы с красным флагом на крыше. Из торчавшей к небу кирпичной трубы, к которой и была привязана жердь с флагом, валил дым, густой и клочковатый, как от сгорания сырого угля. Дым летел вверх и приподнимал собою кумач флага, а оттого снизу казалось, что и флаг – черно-красный.

– Прибыли, – сказал старик, спрыгнув с телеги. – Заходь туда, спросишь секретаря Коваленкова. А я в школу поеду! Счастливо!

Павел поднялся на порог секретарской избы и оглянулся. Старик стоял перед лошадью, поглаживая ее и строго заглядывая животному в глаза. В избе пахло псиной. Сразу же в сенях к стене была приколочена длинная доска со вбитыми и подогнутыми кверху гвоздями. На одном гвозде висела шинель, на другом – заляпанный глиной ватник.

Подошел Павел к двери, неплотно закрытой, и постучал.

– Чего там? – пробасили оттуда.

Зашел и оказался в бывшей просторной горнице, превращенной в ответственный кабинет. Вместо икон в красном уголке висел портрет Ленина, наклеенный на кусок картона. Портрет этот был знаком Павлу – напечатали его в газетах по какому-то важному поводу.

– Ну, здравствуйте! – привлек к себе внимание посетителя плотный мужчина, сидевший за столом. – Вы ко мне?

– Я… Меня в контролеры выбрали…

– А-а, ну да, мне уже звонили. Павел Александрович Добрынин. Да?

Павел кивнул. Мужчина неожиданно встал и протянул Павлу широченную и мозолистую ладонь.

– Рад с вами познакомиться, – сказал он.

Павел пожал секретарскую руку. После этого сел на стул.

– Вот что, – Коваленков тоже сел на свое место. – Мне поручено инструктаж с вами провести. Предварительный, так сказать, так как вся ответственность ляжет на ваши плечи и инструкций, чтобы справиться с нею, может не хватить. Трудно учесть все ситуации, какие, знаете, случаются… Но вы не волнуйтесь. Прежде всего изучите это!

И Коваленков протянул Павлу тонкую брошюру. Это была статья Ленина «Рабочий контроль». Павел раскрыл ее и на второй странице увидел чью-то неразборчивую подпись.

– Это он сам подписал? – спросил, показывая, у секретаря.

– Нет, это областной секретарь Павлюк. Вам на память.

– Спасибо, – сказал Павел.

– Да это мелочи. Если б вы знали, товарищ Добрынин, как я вам завидую… – и секретарь Коваленков покачал головой, по-доброму глядя на Павла. – Я бы и сам хотел стать контролером, я ведь ответственность люблю! Вот только возраст у меня уже не тот. Да и силы не те… Вы не против у меня переночевать, машина ведь за вами только утром придет?

Павел согласился. Дом у секретаря был просторный. Из-за чистоты деревянного пола Павел стащил с ног сапоги и, размотав портянки, босиком прошел в горницу.

– Красиво тут, – похвалил он обстановку.

– Да, я порядок во всем люблю, – кивнул хозяин. Секретарь усадил Павла за стол, а сам разбудил жену, как оказалось, прикорнувшую в другой комнате, и она, поздоровавшись с гостем, прошмыгнула на двор за свежими овощами.

– Только с работы вернулась, – оправдывался за нее секретарь. – Доярка она, встает ни свет ни заря, вот и устала, конечно.

Вечер наступил быстро. Ясное дело, пили они с секретарем, но не молча и угрюмо, как пили люди раньше, до революции, а живо и с разговорами, так, чтобы польза развитию человеческому от этого была. Жена у Коваленкова отличалась хорошим нравом и послушностью, а когда зашел разговор о животноводстве – так и свое мнение вставила, что очень понравилось Павлу. Сказала она, что ему, как контролеру, при проверке животноводческих хозяйств необходимо будет проверять наличие чистоты на рабочих местах доярок и особенно чистоту их рук, потому как некоторые руки моют только после работы, а коров за вымя берут грязными руками, а ведь коровы тоже чистоту любят и у таких доярок потом доиться отказываются.

Утром с непривычки у Павла побаливала голова, но заботливый секретарь поднес ему стакан крепкого рассола, и сознание у гостя прояснилось.

Одевшись, он выглянул на улицу, где сияло солнце и природа все еще бодрилась, несмотря на приближение похолодания. Прямо за воротами стоял чистенький черный автомобиль. В кабине у руля дремал водитель, одетый в коричневую кожанку.

– Это за вами! – из-за спины донесся голос Коваленкова. – Спозаранку прислали, шофер, бедный, даже не выспался.

– Ну тогда пускай поспит… – проговорил Павел, которому не очень-то хотелось покидать гостеприимный дом, да и тревожило его то, что на неизвестное время покидал он родные места и свою семью. И хоть понятна была необходимость происходящего, но внутри все-таки сидел у него маленький такой человечек, для которого чувство ответственности было чужеродным и который любил жену Маняшу сильнее Родины, за что и попадало ему в мыслях от Павла очень часто, если не сказать, что почти каждый день. Вот и теперь обозвал Павел этого человечка внутренне таким словом, какое еще ни разу вслух не произносил. И затих человечек, замолчал, притаился, обиженный.