Геологическая поэма
Шрифт:
При этих словах взоры всех непроизвольно обратились на Расмуса, скромно пристроившегося на уголке стола, сооруженного из добротных упаковочных ящиков мюнхенской фирмы «Шустер». Понимая, что теперь очень долго не придется есть досыта, он деловито поглощал галеты, сливочное масло, шпиг, варварски мазал ветчину джемом, запивал все это кофе на сгущенном молоке. Услышав свое имя, он поперхнулся, покраснел и замер, потупившись. Вегенер протянул над столом свою длинную ширококостную руку, потрепал его по плечу.
— Ешьте, мой молодой друг! — сказал он по-немецки. — Ешьте, впереди много работы.
Расмус отвечал признательно-несмелой улыбкой. Ему, лишенному общества своих сородичей, Вегенер казался наиболее близким существом, почти иннуитом, то есть настоящим человеком. Он был храбр, великодушен, никогда не сердился и, помимо всего, был еще и налагаком,
— У нас с ним был разговор… я спросил — может, хочет остаться, это его право, — Вегенер оглядел присутствующих, помолчал. — Он пожелал идти со мной. Я благодарен ему…
Короткий день заставлял торопиться, поэтому и обед, и сборы прошли скомканно, на скорую руку.
Уже наступил полдень, но солнце высилось над горизонтом едва на три градуса. Круто срезанные сугробы чуть заметно курились под легким юго-юго-восточным ветром. День выдался пасмурный, однако серая пелена облаков стояла высоко, снегопада не предвиделось. Было теплее, чем накануне, — наружный термометр показывал тридцать девять ниже нуля.
— Неплохая погода для езды, — Вегенер обвел глазами окрестности, словно накрепко запечатлевая их в памяти. — Если б простояло так подольше!
— Молю об этом бога! — отозвался Георги.
— С содроганием представляю ваш путь сюда, — Зорге бросил взгляд в сторону площадки с метеоприборами. — В те дни скорость ветра доходила до ста шестидесяти километров в час!..
— Но, друзья мои, Гренландия не всегда такова, — мягко возразил Вегенер. — Зимой шестого года — это была моя первая зимовка в Гренландии — мы совершили поездку к острову Собино. Мы ехали по свежему льду и большей частью при свете луны. Что вам сказать… Вероятно, это одно из самых фантастических путешествий, когда-либо возможных на земле… Обратный путь мы проделали всего за четыре дня, то есть давали по шестьдесят три километра в день. Замечательный аттестат для гренландской собачьей упряжки!..
Он бросил невеселый взгляд на своих тощих, голодно поскуливающих псов — их было семнадцать, запряженных в трое нарт. Уже были погружены, увязаны палатка, спальные мешки, минимальный запас продуктов, небольшой бидон с керосином. Наступала пора прощаться.
Тяжелый, дымно-сизый горизонт казался не столь далеким, сколь бездонно глубоким — расстояние до него, скрадываемое однообразной белизной и огромностью предстающей взору равнины, ускользало от осознания. Глаз тщетно пытался отыскать хотя бы малейший намек на позавчерашние санные следы — Великий Щит, не терпящий на своей поверхности ничего постороннего, стер их, как делал это несчетное число раз во все времена. Лаконичный, взявший из всех красок мира только мертвенно-белое, из всех форм — только безжизненно плоское, созданный из одних лишь мириады раз повторенных снежинок, он был воплощением вечности безликого, стерильного, предельно простого.
— Прощайте, друзья! — Вегенер поочередно обнял остающихся. — И вот что еще… хочу сказать…
— Да-да! — Зорге от волнения заспешил, сбился. — Наука… Вы можете быть уверены…
— Мы всегда помним, что Гренландия в смысле погоды — сторожевая вышка Европы, — с неуместной напыщенностью произнес Георги. — И мы исполним свой долг!
— Нет, нет, не то! — Вегенер сморщился, замахал рукавицей. — Я лишь хотел посоветовать… Да, один маленький совет… Опыт полярных зимовок показал, что безделье убивает человека. Это вовсе не метафора, друзья, нет… Поэтому — работайте, находите себе любую работу. В ней спасение от всего — от апатии, отчаяния, тоски… В ней забывается все плохое… Чем трудней вам будет — тем больше работайте!..
Георги, Зорге и заботливо поддерживаемый ими Лёве долго смотрели им вслед — Вегенеру и Расмусу.
Они уходили — человек, разглядевший движенье материков, и безграмотный погонщик собак, они удалялись почти неприметно, однако фигуры их уменьшались с неожиданной быстротой, хотя к далекому, тяжко задымленному горизонту смещались страшно, страшно
медленно. Но вот люди и собаки, эти живые существа, общим числом девятнадцать, слились в одну невнятную точку на великом полотне Щита, а чуть спустя — бесследно ушли в его всепоглощающую белизну……В этом полумертвом теле
Еще жила великая душа:
Превозмогая боль, едва дыша,
К лицу приблизив компас еле-еле,
Он проверял по стрелке свой маршрут
И гнал вперед свой поезд погребальный…
О край земли, угрюмый и печальный!
Какие люди побывали тут!
Вечером двадцатого ноября, уже на стоянке, он обнаружил, что его часы остановились. Должно быть, накануне он — впервые за долгие годы — забыл их завести. Это его неприятно поразило и встревожило. Но удивляться вряд ли стоило. Всю первую половину месяца в глубинных районах Щита держались пятидесятиградусные холода. Идти было трудно, почти невозможно, но остановиться, пережидать в палатке хотя бы некоторого ослабления морозов — означало непрерывный расход керосина и неизбежную гибель после его скорого иссякания. Безысходность гнала вперед — их путь по Щиту был отмечен трупами собак, и Вегенер не мог не вспомнить свой трансгренландский переход летом тринадцатого года, как грустными вехами, отмеченный трупами павших пони, этих многострадальных и терпеливых исландских лошадок. Наконец собак осталось всего лишь на одну упряжку — от вторых саней пришлось отказаться. Это произошло у отметки «255 км», то есть в ста сорока пяти километрах от «Айсмитте». В тот день они в последний раз видели на горизонте зловеще-багровый сквозь пургу краешек полуденного солнца. Дальше Вегенер все время шел на лыжах впереди упряжки, протаптывал тропу. Для собак это было немалое облегчение, но все равно Расмусу требовалось все его умение, чтобы заставить их двигаться следом. Странное зрелище представлял собой их жалкий обоз при свете куцего дня — дыхания двух людей и девяти собак хватало на то, чтобы следом за ними, как хвост кометы, тянулось облако пара километра в полтора длиной: при столь низкой температуре воздух был перенасыщен водяными парами, и микроскопические кристаллики льда, образующиеся при выдохе, вызывали в окружающем пространстве настоящую цепную реакцию кристаллизации.
С каждым днем, с каждым пройденным километром Вегенер все отчетливей ощущал, как покидают его силы. Неумолимо тяжелели ноги, непослушней становилось тело, равнодушие и отупение овладевали мозгом. Расмус физически был намного слабее Вегенера, но в нем, унаследованное от многих поколений гренландских предков, жили выносливость, привычка к холоду и недоеданию. Ему, молодому, требовалось не слишком много времени, чтобы восстановить свою небольшую, но цепкую силу, и по утрам к нему быстро возвращалась гибкость членов, тогда как у Вегенера его перетруженные конечности, едва сгибающиеся после тяжелого сна, продолжали весь день сохранять болезненную одеревенелость…
Сюда, к отметке «189,5 км», они пришли, когда уже давно наступила темнота. Лишь благодаря первобытно острым глазам Расмуса удалось отыскать на мутно-синей белизне ночного Щита веху, отмечающую очередные пятьсот метров пути. Флагшток знака замело настолько, что черный лоскут, словно перебитое крыло, бессильно свисал на снеговую поверхность.
Еще днем — если можно так назвать заменяющий его непродолжительный серый сумрак — термометр показывал сорок два. Выйдя из палатки, Вегенер отметил, что почти не похолодало. Ночь была тихой, ясной. Небосвод от края до края усыпали звезды — в их незамутненно-чистом блеске ощущалось что-то празднично-торжественное. «Парад светил!» — говаривал в такие ночи профессор Вильгельм Ферстер, под руководством которого он четверть века назад готовил свою докторскую диссертацию по астрономии.
Внешне хаотическая мешанина звезд послушно выстраивалась в сочетание созвездий, и Вегенер обводил их взглядом, как старых добрых друзей. Все они были тут, словно в те времена, почти полжизни назад: обе Медведицы, Телец, Персей, Возничий, Геркулес, Лебедь, Волопас, Северная Корона, Гончие Псы… Звезды навигационные и обычные, малые и большие — Денеб, Вега, Дубге, Полярная, Алголь, Капелла, Гамма, Кастор и Поллукс, Арктур… Заглядевшись на них, он безотчетно пытался вспомнить слова Канта — великий философ однажды сказал что-то очень примечательное о звездном небе и, кажется, о собственной душе… Душе ли? Может, о долге человеческом? Или бессмертии?..