Геополитические проекты Г.А. Потемкина

В сложившихся условиях частям России в Причерноморье необходима была действенная поддержка живших на приграничных землях казаков. Потемкин, как шеф всех иррегулярных войск, вплотную занимался тогда вопросами хозяйственного обустройства и расширением правового статуса казачества {154}. На его имя поступали многочисленные рапорты и прошения от казацкой старшины. 28 мая 1777 г. из Черкасска походный атаман Войска Донского генерал-майор А. И. Иловойский, в будущем один из деятельных помощников Потемкина, направил светлейшему князю рапорт о желании «некрасовских» казаков возвратиться в русское подданство. «На сих днях от приехавшего в Черкасск… войска Донского полковника Барабанщикова, секретно уведомился я, что живущие за рекою Кубаном изменнические некрасовские казаки, с тем, что если предками их учиненная вина… всемилостивейше им прощена будет и они для службы в войско Донское причислятся, имеют желание, отойдя из протекции турецкого султана, со всем семейством прийти в подданство ее императорского величества скипетру; но вопреки тому внушаются им такие разглашения, что по приходе их в российское подданство отданы они будут в солдаты, от чего содрогаясь и никакому обнадеживанию не уверяясь, крайне желают о высочайшей к ним милости удостоверены быть от меня» {155}.

Потемкин переслал этот рапорт императрице и, как видно из последующих документов, поддержал просьбу Иловайского направить ему «высочайшее повеление для увещевания и приводу помянутых некрасовцев» в русское подданство. «Некрасовцами» называли потомков донских казаков, участников Булавинского восстания 1707-1709 г., ушедших вместе с атаманом И. Ф. Некрасовым на Кубань. Первые известия об их желании вернуться в Россию были получены еще в 1775 г. от П. А. Румянцева, приложившему к своему донесению 18 апреля 1775 г. {156} рапорт Прозоровского, встречавшегося с некрасовцами. Этот вопрос обсуждался на заседании Государственного Совета 27 апреля 1775 г., но был отложен за недостатком сведений {157}.

В записке, направленной Потемкину в ответ на рапорт Иловайского, Екатерина вспоминает о документах двухгодичной давности по делу некрасовцев. Она приказала поднять их и передать светлейшему князю. «Тоже найдете в письме от Прозоровского, кое вчерась присылала, - пишет Екатерина, - но не вемь, не введет ли нас сие с Портою в новые хлопоты, буде те подданные Порты; хана же Шагина-Гирея, буде ему принадлежат, обижать неприлично. Итак, буде будут на Дон, пожалуй, последует доброе, буде же обещать им вдруг, то хлопотно» {158}.

Императрица колебалась. С одной стороны, она признавала пользу возвращения некрасовцев, с другой - не хотела еще больше накалять отношения с Турцией, посылая казакам официальный документ с прощением и приглашением в Россию. Наилучшим выходом, судя по приведенной записке, Екатерина считала добровольный переезд некрасовцев на Дон без всякого письменного обращения к ним со стороны русского правительства. [46] Потемкин ответил своей корреспондентке докладной запиской, в которой пытался убедить ее сделать решительный шаг навстречу желаниям казаков. «Некрасовцы не принадлежат никак Порте, а если б и принадлежали, - рассуждал князь, - то принятие их нами в Россию позволительно в замену того, что турки запорожцев почти большее противу их число приняли по заключении уже мира. Если ж некрасовцы принадлежат хану, то весьма убедительные резоны есть к склонению самого хана согласиться на их выход в Россию и можно князю Прозоровскому так приняться хорошо, что сам хан о сем просить будет. Дело сие большой пользы. Не угодно ли будет о сем сделать рассмотрение?» {159}

На этот официальный документ Екатерина вновь предпочла ответить в частной записке. «Понеже в рапортах Прозоровского о сем деле упоминается, - говорит она, - то при чтении оных в Совете старайтесь вскользь о сем завести разговор, не показывая горячего к сему желания, и повыслушайте о сем, что рассуждать будут, и буде в пользу, то велите о сем записать в протокол. Новых же хлопот с Портою, и чтоб хана дискредитировать могло, отнюдь не желаю завести, ради сих людей наипаче» {160}. Видимо, рассуждения членов Совета оказались не «в пользу» казаков, т. к. не были занесены в протокол.

Не получив желанного официального решения по делу некрасовцев, Потемкин все же не отказался от мысли о возвращении казаков на родину. В 1778 г., во время объезда Кубанской линии, Суворов, по приказанию светлейшего князя, вел переговоры с потомками булавинцев {161}. Однако разрешение вопроса постоянно встречало препятствия в Петербурге. Лишь в 1784 г., когда Григорий Александрович уже занимал пост президента Военной коллегии и генерал-губернатора присоединенных земель, ему удалось добиться для некрасовцев разрешения въезжать на территорию нового наместничества. «Что касается до выходящих некрасовцев, - писала светлейшему князю Екатерина 15 апреля 1784 г., - то прощая всех таковых, предоставляем мы на Ваше распоряжение, где и каким образом их поселить» {162}.

Частные записки императрицы 1777 г. о некрасовцах могли возникнуть не ранее 28 мая, т. к. этим числом помечен рапорт А. И. Иловайского, вызвавший к жизни переписку между Екатериной и Потемкиным по данному вопросу. Послания, посвященные делу некрасовцев, показывают, как тесно в реальной жизни переплеталась делопроизводственная и частная переписка корреспондентов. На сугубо официальные документы, направляемые Потемкиным (рапорты, докладные записки и т. д.), императрица могла ответить не продиктованными секретарю резолюциями, а личными собственноручными посланиями. В данном случае это вызывалось особой щекотливостью дела и нежеланием Екатерины официально фиксировать свое мнение по вопросу о переселении казаков из Турции в Россию.

Между тем, внешние обстоятельства в Петербурге вовсе не благоприятствовали разрешению спорных вопросов, возникавших у императрицы и князя. Тем более по такому дипломатически запутанному делу, как бежавшие за Тамань казаки, находившиеся неизвестно в чьем подданстве. В столице ожидали приезда союзника Турции - шведского короля Густава III. Екатерина была крайне недовольна желанием северного соседа встретиться с ней. Агрессивные намерения Густава по отношению к Росси во время недавней русско-турецкой войны (1768-1774 гг.) и Пугачевщины оставили неприятный след на взаимоотношениях двух монархов. В 1775 г. шведский король заверял Екатерину в личном письме: «Я люблю мир и не начну войны. Швеция нуждается в спокойствии». В это же самое время он составил записку о неизбежности разрыва между обеими державами. «Все клонится к войне в настоящем или будущем году, - говорилось в этом документе, - чтобы окончить по возможности скорее такую войну, я намерен всеми силами напасть на Петербург и принудить таким образом императрицу к заключению мира» {163}. Этот план Густав III попытался исполнить 13-ю годами позднее, в 1787 г., однако напряжение в отношениях между Россией и Швецией явно сказывалось уже в 70-х.

Императрица приказала вице-канцлеру И. А. Остерману довести до сведения шведского двора, что весну и лето она собирается провести в Смоленске. Еще раньше Н. И. Панин просил русского посла в Стокгольме И. М. Симолина частным образом передать Густаву III, что Екатерина все лето решила посвятить путешествиям {164}. Однако дипломатические предупреждения не удержали августейшего гостя. Официальным поводом для свидания с русской императрицей было желание шведского короля сгладить неприятное впечатление, произведенное в Петербурге государственным переворотом 1772 г., в результате которого Густав III отказался от старой конституции и стал абсолютным монархом. Усиление Швеции, последовавшее за этим событием, не могло быть [47] приятно России, так же как и широкие экспансионистские планы молодого короля.

Густав III прибыл в Петербург 5 июня. Не позднее этой даты могла быть написана записка Екатерины Потемкину, выдававшая все раздражение императрицы по поводу навязчивого визитера. «Сей час получила известие, что король шведский вчерашний день хотел выехать из Стокгольма, что, от того дня считая, он намерен здесь очутиться через две, а не позднее трех недель, то есть неделя после Троицина дня, - сообщала Екатерина.
– Хочет во всем быть на ровном поведении и ноге, как император (Иосиф П.
– O. E.) ныне во Франции, всем отдать визиту, везде бегать и ездить, всем уступить месту… и никаких почестей не желает принимать. Будет же он под именем графа Готландского и просит, чтоб величеством его не называли. Я велю Панину приехать сюда в пятницу, и он едет ему на встречу. Я послала гр. Чернышева, чтоб яхты послать навстречу или фрегат» {165}. Как видим из приведенного текста, Екатерина, несмотря на свое нежелание встречаться с Густавом III, собиралась оказать ему достойный прием. Навстречу путешествующему монарху были посланы канцлер Н. И. Панин и президент Морской коллегии адмирал И. Г. Чернышев с фрегатом.

Стремление Екатерины избежать визита Густава III объяс-нялось напряженным положением при ее собственном дворе. Происходил скрытый перехват, а вернее возвращение власти, утраченной Потемкиным после отставки с поста фаворита в 1776 г. Этот перехват выразился в очередной замене случайного вельможи. В подобных условиях приезд шведского короля в начале лета 1777 г. был особенно неудобен Екатерине. Короткая приписка к приведенному выше посланию императрицы гласит: «Отдайте Сенеше приложенное письмо, куда как скучно без Вас». «Сенеша» - Семен Гаврилович Зорич в 1777 г. сменил Петра Васильевича Завадовского.