Герберт Уэллс
Шрифт:
Но без Мэри жить Стрэттон не может. Они встречаются; она хочет тайного романа, он хочет все открыть мужу. Джастин застает их. «Он сделал странное, незавершенное движение одной рукой, словно хотел расстегнуть верхнюю пуговицу на жилете, но передумал. Он очень медленно вошел в комнату. Когда он говорил, в его голосе не было ни гнева, ни обвинительной интонации. Он просто произносил слова. „Я знал, что это продолжалось“, — сказал он. И добавил, обращаясь к жене так, как если бы делал замечание о чем-то не касающемся его: „Однако же мне казалось неправильным так думать о Вас“. В его лице было что-то от раздраженного ребенка, который не может справиться с трудной задачей». Уэллс недаром восторгался Толстым — эта сценка не то чтобы списана с «Анны Карениной», но сделана под сильным ее воздействием. Муж укоряет Мэри, любовник требует, чтобы она ушла с ним, но та отказывается: «Мне не нужен ни один из вас. Мне нужна я сама. Я — человек. — Я — не ваша вещь. Вы ссоритесь из-за меня, словно две собаки из-за куска мяса…» Муж насильно увозит Мэри в Ирландию; Стрэттон
Он объехал Европу, двинулся в Азию. («Попасть из Европы в Азию все равно что из Норвегии в Россию: от чего-то маленького и „передового“ к чему-то огромному и значительному».) Всюду видел одно: человек угнетает другого человека без необходимости, «из потребности рабства», каждая группа людей ненавидит остальные группы. «Вся наша цивилизация — всего лишь неясные предрассветные сумерки». Понял: чтобы рассвет наступил, нужны знания. Вернулся, нашел единомышленников, женился на Рэйчел. И вдруг — письмо от Мэри, в котором та жалуется на участь женщины и предупреждает мужчин: «Все это ваше Всемирное государство, о котором вы мечтаете, может быть разрушено нами, если вы и впредь будете игнорировать нас. Мы, женщины, станем готами и гуннами, несущими разрушение. <…> Вы, мужчины, обязаны что-то сделать для нас. Мы — сердце жизни, дом, где растет будущее, а ваши схемы и планы нас не замечают. Мы мешаем прогрессу, мы ведем человечество к небытию. <…> Мы возбуждаем вас, мы заставляем вас гоняться за нами и удерживать нас, из-за нас вы предаете идеалы братства…»
Стрэттон встретился с Мэри, вновь предлагал бежать, она отказалась, муж опять «застукал», пригрозил разводом, и Мэри, не вынеся осуждения, покончила с собой, после чего муж сказал любовнику: «Мы оба, Вы и я, убили ее». Перекличка с толстовским сюжетом продолжается: Стрэттон и Джастин погубили несчастную женщину, как Вронский с Карениным, разрывая ее на части. По Уэллсу, их вина заключается в том, что они хотели владеть Мэри, а владеть женщиной нельзя. Более того, нельзя слишком сильно привязываться, ревновать, страдать. Женщина должна быть для своего любовника не объектом страсти, а другом и помощником, «любимой сестрой»; психоаналитик сказал бы, что у Эйч Джи после романа с Изабеллой, которая была его кузиной и о которой он постоянно говорил как о «сестре», сложился «сестринский» сексуальный комплекс. А теперь вспомним «Аду» Набокова — так вот что, похоже, заинтересовало его в романе Уэллса…
Ребекке Уэст «Страстные друзья» не понравились еще больше, чем «Брак». Мэри, по ее мнению, следовало бы не скулить, а работать, как сама Ребекка и ее старшие сестры (одна, незамужняя, стала врачом, вторая вышла замуж, родила двух детей, преподавала в колледже). Уэллс продолжал утверждать, что единственный путь к свободе — уйти от одного мужчины к другому. Речь шла, разумеется, о молодой и прекрасной женщине — другие писателей не интересуют. А такой, у которой и одного мужчины нет, не говоря уж о двух, — ей куда деваться?
Уэллс уже несколько лет вынашивал идею создать «всеобъемлющую» книгу о социализме, написанную несколькими авторами. Ему удалось, заразив своим энтузиазмом еще 12 человек, издать нечто подобное. Сборник под названием «Великое государство» (The Great State: Essays in Construction)был опубликован в мае 1912-го одновременно в Англии и США: он состоял из 13 глав, каждая из которых была написана отдельным автором: «Труд в великом государстве», «Женщины в великом государстве», «Церковь в великом государстве» и т. д. Термин «великое государство» обозначал будущее идеальное общество и был введен, чтобы не употреблять слово «социализм», которое дискредитировали марксисты и фабианцы. Из людей, нам уже знакомых, в сборнике участвовали Рэй Ланкастер, Сесил Честертон, леди Уорвик, Джордж Тейлор и Хейнс. Уэллс к тому времени уже понял, что не обладает организаторскими способностями, так что роль организаторов взяли на себя Тейлор и леди Уорвик.
Сборник открывался статьей Уэллса «Прошлое великого государства», содержавшей краткий обзор истории человечества. Для обозначения существующего уклада он вводил термин «обычная социальная жизнь» — традиционное общественное устройство, базирующееся на сельском хозяйстве. Этой «обычной жизни» «с ее атмосферой кур, коров и навоза, непрерывного тяжелого труда, рабства женщин и бесконечных повторений старого» противостоит «великое государство», материальной основой которого является промышленность и для которого характерны терпимость, взаимопонимание, индивидуальная свобода и в то же время — наличие коллективной мысли и общей цели. Людей Уэллс классифицировал по тому, какой выбор они делают между этими двумя формами существования общества. Есть консерваторы — люди, считающие «обычную социальную жизнь» незыблемой и вечной и ненавидящие любые изменения: в качестве примера таких людей Эйч Джи привел Гилберта Честертона и Хилэра Беллока. Это было отражение спора, длившегося — очно и заочно — уже несколько лет.
Честертон и Беллок (последний был более радикален в своих взглядах и более агрессивен в их выражении) считали, что индустрия, наука, атеизм, либеральные идеи и буржуазная демократия уничтожили нравственность,
разрушили «устои»; единственное спасение — католицизм, деревенская жизнь и следование обычаям; единственная правильная форма общественного устройства — монархия, поддерживаемая церковью. Уэллс охарактеризовал взгляды Честертона и Беллока как «концепцию винопития, громких песен, копающихся в земле, придерживающихся традиций, здоровых и чумазых людей» и назвал их «язычниками в том смысле, что их сердца отданы крестьянам, а не горожанам, христианами в духе приходского священника». Сам он крестьян не выносил из-за их консерватизма. Он пытался найти способ ликвидации их как класса, но как уничтожить в крестьянине крестьянина, не знал и лишь выразил слабую надежду на то, то человек, который не станет до ночи гнуть спину в навозе и будет читать книги, постепенно сделается образованным и восприимчивым к новому.Трудно найти идеологов, чье учение входило бы в большее противоречие с взглядами самого Уэллса, однако спустя пару лет в статье «О Честертоне и Беллоке» Уэллс будет подчеркивать не противоречие, а сходство. «Нам всем троим одинаково ненавистен, и в этом мы единодушны, вид людей, раздувшихся от суетного богатства, безответственности и власти… <…> Мы ратуем за счастливую жизнь для всех без исключения, за то, чтобы все люди были здоровыми и обеспеченными, чтобы они были свободны и наслаждались своей деятельностью в обществе, чтобы они шли по жизни, как дети, собирающие в поле цветы. <…> И я согласен с Честертоном, что главное в жизни — отдавать всего себя, отдавать все свои силы ближнему из любви и чувства товарищества. <…> Беллок и Честертон с социалистами по одну и ту же сторону пропасти, которая разверзлась сейчас в области политической и социальной. И мы и они на страже интересов, прямо противоположных интересам нынешнего общества и государства».
Ради этого сомнительного единодушия Эйч Джи даже готов был простить Честертону его любовь к «старой доброй Англии» и «простым людям, которые при случае вправе поколотить жену и детей так просто, любя» — это он-то, которого от упоминания о «старой доброй Англии» трясло? Записывал в союзники всякого, с кем найдется общий враг? Отчасти так: в той же статье он скажет, что рука об руку с Беллоком и Честертоном готов шагать лишь до поры до времени, а потом «наступит такой день, когда наши идеалы вступят в борьбу, и это будет жестокая схватка». Но была и другая причина. Во взглядах Уэллса и Беллока-Честертона есть общее: неприязнь к демократическим формам правления и доверчивая любовь к «сильной руке». «Их организованное христианское государство гораздо ближе к организованному государству, каким я его себе представляю, чем к нынешней плутократии». Когда на сцене появится Муссолини, и Беллок и Честертон совершат паломничество в Италию; в 1929-м Честертон в книге «Воскресший Рим» напишет, что «в Англии так плохо, так все развалилось, что поневоле потянешься к системе, которая работает»; в 1934-м, уже разочаровавшись в фашизме, все ж назовет его «отчасти здоровой реакцией на безответственное предательство коррумпированной политики». Уэллсу тоже должен понравиться Муссолини — против «плутократии», за сильную власть, порядок, организованность, «коллективные цели». Понравится или нет? Подождем — увидим…
Разделавшись с противниками прогресса, Уэллс переходит к его сторонникам — не стоит думать, что все они хорошие. Среди них есть анархисты и марксисты, которые разжигают кровожадные чувства. Правильно мыслит лишь одна категория людей: их Уэллс назвал «конструкторами». Они понимают, что сперва нужно нарисовать план «великого государства», а потом всего лишь (это очень просто) его выполнять. «Мы не пытались достигнуть единообразия в деталях, — говорилось в предисловии к „Великому государству“, — но у нас есть единодушие в главном». Однако авторы сборника высказывались по принципу «кто в лес, кто по дрова». Сесил Честертон разъяснял, что критикуемая Уэллсом «обычная жизнь» была построена на «практической демократии», от которой нынешнее общество отошло, и надобно вернуться к тому «здоровому и естественному», что было до капитализма; Сесили Гамильтон писала, что женщина может существовать абсолютно независимо от мужчины. Нимало не сообразуясь с намеченной Уэллсом «генеральной линией», гнули свое и остальные авторы; читатель, который надеялся получить вразумительное представление о том, какое же «великое государство» они собрались строить, оказался бы в затруднении.
Еще в начале года по Англии прокатилась волна забастовок — такая сильная, что отголоски ее дошли и до нас. «Все население Англии готовится к трудным дням забастовки. Жители столицы не только снабжаются невероятно громадными запасами угля, но также закупают необходимую провизию. Полиция и военные власти уже приготовили точный план постоянного снабжения Лондона жизненными припасами», — сообщало «Новое время». (Почему всегда все начинается с шахтеров — только ли потому, что труд их опасен и тяжел, или же подземная жизнь сделала из них существ иного вида, не такого трусливого, как наш?) По весне забастовочное движение расширилось. Нортклифф обратился к Уэллсу с просьбой дать серию статей о забастовках для «Дейли мейл». Уэллс откликнулся неохотно, забастовки не укладывались в его картину мира. Его статьи (шесть в мае, одна в июне) разочаровали как промышленников, так и углекопов. Они были переполнены теоретическими рассуждениями, а в заключение их автор формулировал свою постоянную идею: «Нужны всеобъемлющие изменения — или никакие». Как для активиста горняцкого профсоюза, так и для лорда Нортклиффа это была болтовня, не имеющая к жизни никакого отношения.