Герберт Уэллс

Руд Уинслоу — не Эйч Джи Уэллс. По Уэллсу, ключ ко всему — образование; тут и заложены различия. Когда Руд учился в школе, то исповедовал некритичный взгляд на вещи, естественные науки его отвращали и пугали, он обожал классическую историю — историю королей и битв. Соученики его не любили и называли Вонючкой — лишь один мальчик, Карстолл, за него заступался (именно Карстолл потом отравит диктатора). Потом Руд поступил в привилегированный университет, где господствовал консерватизм; его страсть к политике наложилась на некритичное восприятие мира. Его партия называется Партией Простых Людей. «Люди моего вида, вульгарные, уродливые, забитые, обманутые, обиженные, жаждущие свободы Простые Люди, Толпа, Великие Грязнули», грубо говоря, «быдло», которое Уэллс ненавидел всеми фибрами души. А Простым Людям «нужен Хозяин, нужен кто-то, кому они могли бы сказать „да, сэр!“» — и Руд стал Хозяином.

Всемирное Государство, которое он установил на Земле, не имеет ничего общего со Всемирным Государством Уэллса: его полное название — Мир Здравого Смысла, Нормальный Мировой Порядок, Всемирное Государство Простых Людей. Руд учел ошибки советских вождей, которые делали ставку на «своих», то бишь коммунистов, что не позволяло им распространить свое учение за пределами России, и фашистских диктаторов, деливших людей по расовым признакам, и объявил «своими» абсолютно всех, кто считает себя обделенным и жаждет реванша. То же самое построил в Bend Sinister Набокова (опубликованном в 1947 году) диктатор Падук, глава партии Среднего Человека, тоже, кстати, презираемый соучениками, мерзкий мальчишка, с той лишь разницей, что звали его в детстве не Вонючка, а Жаба. Это то, что называют охлократией (а иногда — эквилизмом) — Власть Тьмы, мир, где дурак объявляется равным умному, где поощряются самые грубые животные инстинкты, мир, презирающий культуру и ненавидящий любого, кто хоть чем-то выделяется из толпы.

Когда Вторая мировая завершилась (Уэллс и тут угадал — в середине 1940-х), несколько европейских государств сделали попытку создать прообраз настоящего Всемирного Государства — конфедерацию демократических стран; такое развитие событий Руда не устраивало, и с помощью летчиков (которых, к разочарованию Уэллса, оказалось возможно использовать в дурных целях) он подавил это движение, лидером которого был его прежний соратник (тут изыскатели усматривают намек на Троцкого). Руд казнил соперника и стал править миром. Не все из того, что он сделал, было плохо. Он реформировал экономику, «уничтожил власть денег», дал Простым Людям работу. Он не считал себя тираном; он был «всего лишь Простым Человеком, наконец-то восторжествовавшим и возведенным на престол». Он перестал быть невидимкой, теперь его портреты были всюду, его именем называли города. Он высказывался по любому поводу, учил строителя строить, врача — лечить; чтобы он слыл вездесущим, ему подобрали множество двойников.

Сперва он не замышлял репрессий; но чем больше была его власть, тем сильнее он боялся, и страх заставил его последовательно уничтожать всех, кто, как ему казалось, мог представлять опасность. По всему миру без следа исчезают люди, «подозрительных» казнят без суда; когда один из соратников тирана умирает, распространяется версия, что его отравили, и организуется «дело врачей». Страх — основа всех действий Руда: он ненавидит и боится женщин, он никогда не любил никого, кроме себя. Страх растет: раньше тиран был равнодушен к евреям — теперь начинает бояться «еврейского заговора», и начинаются расправы (здесь Уэллс подчеркивает, что гонения на евреев осуществлялись Рудом по другим основаниям, нежели Гитлером: расизм был Руду чужд, он просто боялся); он был равнодушен к церкви, но теперь видит в ней угрозу и уничтожает священников.

Он задумывает Окончательную Чистку — расправу над всеми евреями и христианами одновременно. Но он измучен, работает ночами, принимает наркотики; он ложится в клинику, которой руководит его бывший друг Карстолл, а тот, обнаружив у больного документы по подготовке Окончательной Чистки, понимает, что дальше терпеть нельзя, убивает Руда и объявляет, что Хозяин умер естественной смертью. Приближенные Руда предпочитают поверить в эту версию, ибо они, как и все, смертельно устали от тирана. «Странный тип — эти диктаторы XX века. Они расплодились подобно осам в засушливое лето. Условия благоприятствовали им. Их власть развивалась крещендо, потому что мир прогнил. Ему требовались осы и мясные мухи. Религии, законы — все было мертво и смердело. Тираны были хозяевами зловония в мире трусливых скунсов». Мир прогнил, мясные мухи сделали полезное дело — подъели остатки, так что пусть мирно покоятся в мавзолеях.

Но самое странное в романе Уэллса начинается после смерти Руда. Несколько ученых, которых не успели казнить, приходят к выводу, что объективно Руд им очень помог: уничтожив государственные границы и почву для межнациональных конфликтов, обеспечив народ работой, он создал прекрасную базу для установления нового строя — Всемирного Государства Непростых Людей. (Кое-кто даже высказывает подозрение, что гениальный Карстолл все это предвидел заранее.) Уэллс по своему обыкновению не разъясняет, как конкретно Непростые Люди взяли власть: то ли боялся об этом думать, то ли ленился. Ну, как-то так, валялась, подобрали и всё. То обстоятельство, что многие из них прежде работали на тирана, ничего не значит. Какую экономическую систему они установили, как вели себя по отношению к оппозиции, если таковая имелась, что, наконец, стало с ужасной тайной полицией — об этом ни слова. Напрашивается мысль, что они тоже сделались диктаторами, только добрыми — пчелки вместо мясных мух, но, по-видимому, это не так, ибо они говорили о предсказанном Лениным отмирании государства, и оно отмерло. Как? Да как обычно — взяло да и рассосалось. Важно лишь то, что на место невежества они поставили науку и начали работать над созданием нового человечества: «Мы, учителя и биологи, намереваемся теперь выращивать и обучать божественную расу — общественных деятелей, педагогов, мыслителей и поэтов». Звучит совершенно жутко — мыслители и поэты, которых «выращивают», новая господствующая раса, но для Уэллса это естественное развитие его мысли о двух качественно различающихся видах Homo, высказанной в «Кстати о Долорес». Увы, интересы Простых и Непростых не примирятся никогда; единственное, что могут сделать Непростые, — воспитывать детей, чтобы те никогда не были Простыми. Почему Руд-ребенок так похож на маленького Уэллса? Эйч Джи просто не знал, с кого списать детство героя, и списал с себя? Нет; он, как всегда, бил в одну точку, подчеркивая, что может стать с человеком (и могло бы стать с ним), если он с детства не получит хорошего образования.

Правда, Уэллса, как всегда, можно истолковать по-разному. Можно так: если человек хорошо образован, он не станет тираном. А можно так: если тиран хорошо образован, он будет хорошим тираном. Или так: не тиран страшен, он всего лишь муха, порой даже полезная; страшна темнота толпы, нуждающейся в нем.

Глава вторая БИТВА ЗА АНГЛИЮ

Убийца Руда Уинслоу говорит, что ему даже жаль диктатора: он был всего лишь «Вонючкой, всеми презираемым, терзаемым страхами и комплексами». Диктаторы отнеслись к книге Уэллса по-разному. В СССР отношение к нему официально не изменилось. Косвенным свидетельством того, что на него обиделись, может служить тот факт, что между концом 1930-х и серединой 1950-х его у нас практически не издавали (разве что отдельные рассказы из ранних). Но нет никаких сведений о том, что высшее руководство было ознакомлено с содержанием «Ужасного ребенка», хотя пройти незамеченным роман не мог — за каждым шагом Эйч Джи, включая то, с кем он спит, пристально следили на самом высшем уровне. («Теперь эта ловкая баба (Будберг. — М.Ч.) устроилась в качестве утешительницы при Герберте Уэльсе с явной целью обделывать свои темные дела за спиной этого писателя», — сообщал летом 1938-го директор Гослитиздата С. Лозовский в письме Сталину.) Почему Уэллсу все прощалось? Наверное, потому, что он, ругая советскую власть на все корки, тем не менее всегда, при любых обстоятельствах, призывал Англию и США дружить и объединяться с Россией. Зачем публично ссориться с таким человеком, когда можно просто сделать вид, что ничего «такого» он не писал, а если писал, то не про нас?

Другому диктатору сравнение с мясной мухой определенно не понравилось: после того как в Германии прочли «Ужасного ребенка», имя Уэллса было внесено в «Специальный поисковый список по Великобритании», составленный в 1939 году аппаратом Шелленберга и после войны обнаруженный среди документов аппарата Гиммлера. Людей из списка — количеством около 2300 человек — гестапо должно было арестовать немедленно после вторжения в Англию в рамках операции «Морской лев». Но в 1938-м это вторжение еще не планировалось — свои первые ходы Германия делала на суше. После присоединения Австрии настал черед Чехословакии. Томаш Масарик ушел в отставку в 1935 году в возрасте восьмидесяти пяти лет и вскоре умер; его сменил Эдвард Бенеш, бывший при нем министром иностранных дел и разделявший его взгляды, только чуть более «левый» и более тяготевший к дружбе с СССР. Долго быть президентом ему не довелось. В Судетской области Чехословакии проживали 3,5 миллиона этнических немцев: под предлогом их защиты Гитлер потребовал отдать Судеты Германии. Англия и Франция посоветовали чехам не противиться и 30 сентября подписали с Гитлером Мюнхенское соглашение, окончательно похоронившее Версальский мир. Страну с плодородными землями и развитой экономикой мгновенно растащили по кусочкам: Словакия объявила о независимости, Польша забрала себе Тешинскую область, а в марте 1939-го Германия оккупировала остатки. Бенеш ушел в отставку в октябре 1938-го; Гилберт Меррей и Уэллс выступили инициаторами его приглашения на жительство в Англию, опубликовав соответствующее письмо в «Таймс» и собрав кучу подписей, — впрочем, британское правительство и без того намеревалось дать Бенешу приют. Он прибыл в Лондон и вскоре организовал чехословацкое правительство в изгнании. Уэллс познакомился с ним еще в Праге; теперь они виделись регулярно, Уэллс выдвигал кандидатуру Бенеша на Нобелевскую премию мира.

От Великобритании соглашение подписал Невилл Чемберлен, сын Джозефа Чемберлена и брат Остина Чемберлена (министра иностранных дел в правительстве Болдуина), в 1937-м сменивший на посту премьера лейбориста Макдональда; вернувшись в Лондон, он объявил, что «принес мир нашему поколению». Уэллс называл династию Чемберленов «дьявольской», а самого премьера — болваном. Он был за мир, но не за всякий. Мюнхенское соглашение его возмутило, но не удивило: люди вели себя точь-в-точь как в «Игроке в крокет» — пусть где-то кто-то кого-то убивает, а мы отсидимся, авось не тронут. Он написал в «Нью кроникл» статью, где предсказывал, как будут развиваться события в 1939 году: Чемберлен в конце года отправится в отставку (ошибся на несколько месяцев), Британскому Содружеству придется размежеваться, ибо в Южной Африке сильно немецкое влияние (этого не случилось), на Ближнем Востоке не утихнет напряженность. Будет ли европейская война? Ее можно избежать, если народы Великобритании, США и стран Содружества заберут власть у своих трусливых и лицемерных парламентов, которые из страха перед мировой революцией и СССР цепляются за дружбу с Гитлером и верят, что он их не тронет. (Как конкретно забрать власть у парламентов, не объяснялось.) Единственным серьезным политиком, который уже с середины 1930-х не верил, что Гитлер «не тронет», был Черчилль, но Уэллс считал его реакционером и злодеем. В Англии не было никого, с кем он мог бы связать свои надежды. Он говорил, что у него «лопается терпение», что ему нужна новая аудитория; в первых числах декабря он отправился в лекционное турне по Австралии, которое организовала Австралийская и новозеландская ассоциация развития науки.

Он плыл пароходом через Бомбей и Коломбо, где журналисты набросились на него с вопросами о Ганди, он сказал, что восхищается этим человеком, но не считает отказ от насилия панацеей и ему не нравится национализм индийцев. Прибыв в Аделаиду, он дал еще несколько интервью, потом его повезли в Сидней. Репортеры ходили за ним толпами, его выступления собирали невиданные количества народу, билеты было невозможно достать. Первая лекция, прочитанная им в Сиднее и Канберре, называлась «Роль Англии в развитии Всемирного Разума» и повторяла тезисы, высказанные им год назад в США; слушатели были в восторге, со всем соглашались, но не имели намерения что-либо предпринять в связи с услышанным — им просто было любопытно. Вторая лекция, которую он читал в Лондоне на Международной конференции преподавателей истории и с которой теперь выступил на заседании департамента просвещения пригласившей его ассоциации, — «Яд, именуемый историей», — вызвала полемику. «Я намереваюсь сделать весьма непристойный доклад, — так она начиналась. — Название его звучит агрессивно, и задуман он был в агрессивных целях».

«Агрессивная цель» — сломать существующий подход к преподаванию истории. «История любой страны раздражает иностранцев. Чем больше люди изучают историю друг друга и переводят исторические труды, тем, очевидно, больше возрастает их взаимная ненависть. Оскорбительное преувеличение местоимений „мы“ и „наше“ за счет других народов пронизывает почти любое сочинение о прошлом. <…> Культурному учителю не пристало говорить „наша“ национальность, „наш“ народ, „наша“ раса. Вся эта банальная чепуха глупа и лжива. <…> Давайте устроим всесожжение учебников старой истории в качестве нашего вклада в создание Космополиса — естественного, а сейчас просто необходимого Всемирного Братства людей. (Можно себе представить, в какой ужас пришли педагоги от таких слов.) Идеи о национальных различиях не возникли естественным путем. Национализм взращен искусственно, преподаванием истории, и эти взгляды прививают родители, друзья, преклонение перед национальным флагом и всякие торжества, вся система школьного обучения. И этот школярский, заученный национализм сейчас угрожает цивилизации».