Германия в ХХ веке

Нельзя не согласиться с тем, что «в основе краха ГДР лежали структурные дефекты ее системы… Без перемен в Советском Союзе мирная революция была бы невозможна, но без оппозиции в ГДР, публичные выступления которой мобилизовали массы, сама по себе новая политика Москвы не могла бы инициировать свержение диктатуры СЕПГ» (Г.Вебер). Признавая роль перестройки как катализатора волны демократических перемен в Центральной Европе, следует иметь в виду, что и сам Горбачев, и его политика выросли из неспособности кремлевских «верхов» обеспечить контроль над этим регионом. И история ГДР, на территории которой находилось двадцать самых боеспособных дивизий Советской Армии, не являлась здесь исключением.

Представители социально-исторического направления обоснованно предупреждают об «опасности того, чтобы детерминистски подводить историю ГДР к 1990 году» (Ю. Кока). С этим связана и проблема ее периодизации, которая не может выглядеть как движение от плохого к худшему. Только в первом приближении можно признать приемлемым выходом пропорциональное разделение сорока лет существования ГДР на «эру Ульбрихта» и «эру Хонекера». Более размыта, но более существенна трансформация всей общественной системы, ее движение от тоталитарной диктатуры сталинского типа к авторитарной «полицентрической» модели. Если в сфере экономики смена парадигм происходит в середине 60-х годов, то во внутренней политике она запаздывает на целое десятилетие, а в сфере идеологии правящая партия отказывается от бесплодных попыток сформировать нового человека позже всего. Явное запаздывание с демонтажем тоталитарных структур (отличавшее и послесталинскую историю СССР), тормозившееся извне и сопровождавшееся внутренними отступлениями, имело своей причиной тот самый «проклятый» вопрос о власти, который оставался стержнем доктрины российских большевиков и их зарубежных единомышленников. Действительно, проведение системных реформ открывало опасность потери политической монополии, но отказ от них гарантировал сползание на обочину исторического прогресса.

Постановка вопроса о том, являлась ли вторая германская диктатура тоталитарной, носит отнюдь не академический характер. Признание политической системы ГДР «преступным режимом» означает ее уравнивание с периодом нацизма со всеми вытекающими отсюда правовыми последствиями: материальные компенсации жертвам (включая сюда потерю собственности) и сплошное наказание тех, кто являлся действующими лицами этого режима. Этого не позволяют условия присоединения восточногерманских земель к ФРГ, где было указано на то, что за преступления, совершенные в ГДР, можно судить только по законам ГДР. Любой иной подход означал бы реализацию принципа «горе побежденным». «Крах ГДР не вынес на поверхность новые существенные факты, которые позволили бы нам усилить ее моральный приговор» (Э. Йессе). В результате «освоение» (Aufarbeitung) истории этой страны, ставшей последней попыткой найти особый путь Германии, передано ученым. Можно надеяться на то, что научные исследования, опирающиеся на огромную и практически полностью доступную архивную базу, уведут общественное мнение на Востоке и Западе страны от политизированных эмоций к взгляду «без страха и упрека» на эту главу послевоенной германской истории.

Было бы несправедливым умолчать в книге, обращенной к российскому читателю, о том влиянии, которое существование ГДР оказывало на повседневную жизнь советского общества. Оно не сводилось к массовому вывозу туристами, офицерами и дипломатами сервизов и хрусталя, к многочасовым очередям в центральных универмагах за престижными «гэдээровскими» обоями или миксерами. Духовное здесь явно преобладало над материальным, эмоции – над расчетами. Восприятие ГДР было связано прежде всего с гордостью за «наших в Европе», законно оказавшихся там в результате военной победы, добытой огромной ценой. Политический режим ГДР, равно как и других стран Восточной Европы, выступал в качестве осколка той самой мировой революции пролетариата, с обещанием которой завоевали власть российские большевики в семнадцатом году.

Наличие «братских стран социализма» избавляло и власть, и общество в послесталинском СССР от комплекса осажденной крепости, размывало бескомпромиссность официальной идеологии. Общественные контакты, прежде всего молодежные, расширяли познавательный горизонт советских граждан, знакомили с европейской культурой производства и потребления, умением отдыхать, раскованностью в быту и личной жизни. Достаточно вспомнить о том, что мировая мода приходила к советским женщинам в основном со страниц журналов, печатавшихся в ГДР. Если в отношениях «верхов» преобладали парадные мероприятия и плановые отчеты о состоявшейся дружбе, то большинство населения обеих стран разделяло понимание того, что мы «скованы одной цепью, связаны одной целью». Прошедшее десятилетие показало беспредметность споров о том, кто кого кормил и одевал – СССР и ГДР были нужны друг другу, являясь частью единого целого. Брак по расчету, определенный волей правящих элит, протекал спокойно и несчастливо. В таких случаях после расставания супруги испытывают скорее не вражду, а взаимное облегчение и в то же время неосознанную ностальгию по совместному прошлому.

Не менее эмоциональным было и отношение советского общества к исчезновению ГДР с политической карты Европы. Понятная горечь ветеранов войны («за что кровь проливали») сочеталась с растущим разочарованием «верхов» в идеалах горбачевской перестройки. Вот мнение начальника информационно-аналитического отдела аппарата советской внешней разведки в Берлине, очевидца событий 1989-1990 гг. И.Н. Кузьмина: «Чувство тревоги в связи с происходившим отягощалось сознанием того, что падение ГДР ведет к подрыву позиций нашей собственной страны как великой державы и окажет отрицательное влияние на ее дальнейшее развитие, которое и без того вступило в трудную и непредсказуемую фазу. К тому же крах ГДР означал крушение одной из моделей социализма, с которой многие из нас связывали надежды на будущее, реального социализма с широкими социальными гарантиями, относительным изобилием в магазинах, порядком на улицах, сносно функционирующим сервисом». Гарантии торговой марки «сделано в Германии» распространялись даже на такой специфический товар, как общественный строй, и скоротечное завершение истории ГДР поставило крест на «социалистическом выборе» Горбачева.

Впрочем, в 1990 г. далеко не все были заражены историческим пессимизмом, в среде интеллигенции преобладало сочувственно-позитивное отношение к событиям в Восточной Европе. Многим казалось, что падение там коммунистических режимов освободит Советский Союз от непосильного груза, кредиты благодарности поставят его на ноги, и «мы пойдем иным путем». Среди политических радикалов раздавались даже призывы добровольно отдаться Западу, подобно тому, как восточные немцы были отданы на поруки западным. Время бодрящих иллюзий оказалось весьма скоротечным. Эпилог истории ГДР, сопровождавшийся рефреном «слишком поздно», всего лишь на один год предвосхитил развитие событий в СССР. «В конченом счете распад Советского Союза оказался – пусть даже невольным – результатом объединения Германии» (Г.К. Рупп).

Глава 9 Объединенная Германия в новой Европе

Ключевые моменты «самой новейшей» истории Германии являются предметом активного изучения политологов и социологов, которые не спешат отдавать исследовательскую инициативу в руки представителей исторического цеха. Действительно, применительно к 90-м гг. можно говорить только о «протоистории», когда еще не сформировался каркас событий и процессов, способный нести на себе целостную картину «прошедшего» прошлого. Поэтому заключительная глава будет носить характер «зарисовок с натуры» со всемы вытекающими отсюда плюсами и минусами. В ней будет особенно много цифр – за этим стоит не столько стремление автора спрятаться от оценивающих суждений, сколько специфика современности, способной перевести на язык статистики и математики любые проявления общественного развития. Данные экономического роста или результаты социологических опросов отражают его противоречивые тенденции, которые пока трудно описать с помощью исторических дат и законченных образов. Пожалуй, только сфера внешней политики сохраняет на сегодняшний день консервативную привязанность к последним, хотя и здесь процессы европейской интеграции и хозяйственной глобализации ограничивают возможности традиционных методов исторического анализа.

Вряд ли следует особо объяснять авторский интерес к вопросу о «переваривании» ГДР и о том, насколько иной стала «новая» ФРГ на исходе ХХ века. Россия, переживающая переходный период в не столь тепличных условиях, как Восточная Германия, может почерпнуть немало полезного из опыта ускоренной модернизации на ее территории. Речь идет не столько о перестройке экономики, потребовавшей фантастических инвестиций, сколько о психологическом переломе, характерном для массового сознания «побежденных». Не менее поучительно и постепенное освобождение западногерманских политиков от «эйфории воссоединения, которое в силу благоприятно сложившейся международной обстановки прямо-таки свалилось на них с неба» (К. Зонтхаймер). Адресованное гражданам бывшей ГДР обещание канцлера Коля, что «никто не будет жить хуже, чем сейчас, но многие будут жить лучше», люди поняли слишком буквально.

В современной немецкой прессе не принято говорить о присоединении (Anschluss) ГДР, т.к. это порождает неприятные параллели с австрийским «аншлюсом» 1937 года. Гораздо чаще речь идет о воссоединении страны, что является верной, но явно недостаточной формулировкой. «Разъединение» Германии не было результатом волеизъявления немецкого народа ни в целом, ни в одной из ее частей. Почти полвека жизни по разные стороны «железного занавеса» оказались главной статьей контрибуции, наложенной державамипобедительницами на немецкий народ за преступления нацистского режима, хотя этот факт и не был зафиксирован ни в одном из актов международного права. Немцы смиренно несли эту ношу, соблюдая лояльность по отношению и к Востоку, и к Западу, самим участием в этом спектакле с декорациями в виде берлинской стены доказывая его абсурдность.

Ряд политологов, говоря о событиях рубежа 80-90-х гг., предпочитает использовать термин «вхождение» (Beitritt) одного государства в другое, который удачно подчеркивает тот факт, что первую скрипку в этом процессе играла политическая воля граждан восточногерманского государства. Впрочем, по обе стороны границы активному меньшинству противостояло пассивное большинство, предпочитавшее наблюдать за происходившим по телевизору. Голо Манн еще в конце 50-х гг. точно подметил: «Вокруг много говорят о воссоединении Германии, но средний бундесбюргер совсем не горит желанием воссоединяться – сейчас ему живется хорошо, и он не знает, как пойдут его дела после объединения страны». За тридцать последующих лет число сторонников подобной точки зрения значительно выросло, что объясняет заметное разочарование немцев в темпах и результатах объединительного процесса.