Герои 1812 года

Лучшие воспоминания остались у Пушкина от этой семьи. С какой теплотой и неподдельной искренней любовью скажет он о Раевских: «…Свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства, жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался — счастливое полуденное небо; прелестный край, природа, удовлетворяющая воображение: горы, сады, море; друг мой, моя любимая надежда увидеть опять полуденный берег и семейство Раевских».

О самом генерале Раевском, в связи с его покровительством Пушкину и отеческой любовью к нему, один из биографов поэта также сказал немало лестных слов. «Несмотря на французское воспитание, — писал он, — Раевский был настоящий русский человек, любил русскую речь, по собственной охоте знаком был с нашей словесностью, знал и ценил простой народ, сближался с ним в военном быту и в своих поместьях, где, между прочим, любил заниматься садоводством и домашней медициной. В этих отношениях он далеко не походил на своих товарищей по оружию, русских знатных сановников, с которыми после случалось встречаться Пушкину и которым очень трудно было понять, что за существо поэт, да еще русский. Раевский как-то особенно умел сходиться с людьми, одаренными свыше. По отношению к Пушкину генерал Раевский важен для нас как человек с разнообразными и славными воспоминаниями и преданиями, которыми он охотно делился в разговорах».

Встреча Раевских с Пушкиным, их путешествие по Кавказу и Крыму относится к 1820 году. Еще пять лет было до выступления декабристов. Но уже тогда возникали первые очаги будущих тайных обществ.

Имел ли прямое отношение генерал от кавалерии Н. Н. Раевский к декабристскому движению? На этот вопрос по сию пору нет однозначного ответа.

Принято считать, что по своим взглядам он был близок декабристам. Но по каким взглядам? Где и когда он высказывал их? Есть на этот счет лишь косвенные свидетельства, как, например, рассказ декабриста Якушкина об одной из встреч с Раевским в его имении.

«Раевский, не принадлежа сам к Тайному Обществу, но подозревая его существование, смотрел с напряженным любопытством на все происходящее вокруг него… Орлов предложил вопрос, насколько было бы полезно учреждение Тайного Общества в России?.. Я старался доказать, что в России совершенно невозможно существование Тайного Общества, которое могло бы быть хоть сколько-нибудь полезно. Раевский стал мне доказывать противное и исчислял все случаи, в которых Тайное Общество могло бы действовать с успехом и пользой. В ответ на его выходку я ему сказал: „Мне нетрудно доказать вам, что вы шутите; я предложу вам вопрос: если бы теперь уже существовало Тайное Общество, вы, наверное, к нему не присоединились бы?“ — „Напротив, наверное, присоединился бы“, — отвечал он».

Известно, что в доме Раевских бывали многие руководители движения декабристов. Частенько захаживал к ним Пестель. И все-таки мы не имеем ни одного документального свидетельства, доказывающего не просто принадлежность, но и одобрение деятельности Тайного Общества со стороны генерала. По-видимому, незаслуженное забвение, а также то, что царская администрация обходила многие заслуги полководца стороной, привлекали к личности Раевского революционно настроенных офицеров. А его популярность и авторитет в конечном итоге могли бы сыграть и значительную роль, окажись он в рядах выступивших. Но ведь этого, как известно, не произошло.

« Правдойжил Н. Н. Раевский, почему правдиваялетопись только и может подтвердить, в чем именно заключались его заслуги и неотразимое обаяние его светлой личности…» — писал один из его биографов.

Правдивая летопись…

Кто может поручиться за истинность того, как преподносилось то или иное событие, те или иные военные действия Отечественной войны 1812 года в военных реляциях, сводках, донесениях или рапортах?

Сколько настоящих заслуг, принадлежащих подлинному герою, приписывалось порой другим! Не прошла сия несправедливость и мимо Н. Н. Раевского.

Он говорил: «Я век мой жил и служил без интриг, „без милостивцев“, ни к каким партиям не приставал и не отставал ни от кого своих товарищей».

Не мог этот человек после кровопролитной битвы у Салтановки не отметить (выше, чем свое!) геройство своих подчиненных. После Бородина он отмечает во всеуслышание действия своих подопечных генералов Паскевича и Васильчикова, и даже генерала Ермолова, прослывшего спасителем Курганной батареи. После сражения под Красным Раевский запишет правдивую историю о том, что конница Уварова, которой приписывались исключительные заслуги после произведенной атаки, на самом деле никакую атаку не производила. «Правда всего дороже!» — восклицает генерал.

Этой правды он требовал и от себя и от своих подчиненных. Выспренних слов он не любил. Был исключительно скромным человеком. Вот что писал биограф: «Не переносил „нувеллистов“… а поэтому с первых дней службы усердно принимал меры, чтобы не создавать вокруг своею имени шума, причем для достижения этой цели он не останавливался, например, перед следующим: скрывал полученные раны и контузии, умышленно умалял свои заслуги даже в интимной переписке с близкими людьми, отрицал свои явные подвиги, которые признавались всеми, и т. п.». Вот почему впоследствии возникло так много всяческих легенд о том, что якобы в битве под Салтановкой не участвовали сыновья генерала. Он не любил бравировать этим. А от назойливых расспрашивателей отмахивался, говоря, что, мол, ничего особенного и не было. «Много имею что пересказать, — писал он однажды, — на счет наших военных действий, да бумаги нет и некогда…»

Удивителен факт, что после битвы под Смоленском, по словам Дениса Давыдова, «по странности, которая может быть изъяснена только страстями человеческими, сражение сие почти нигде не было оглашено». Полковник К. Ф. Толь в журнале совета в Филях даже и не упомянул, что в нем участвовал H. Н. Раевский.

Даже будучи раненным или контуженным, Раевский не выдавал на поле боя своих страданий и зачастую оставался в сражении до конца. Под Салтановкой никто и не заметил, что перенес этот человек. Д. Давыдов описал: «После сего дела я своими глазами видел всю грудь и правую ногу Раевского… почерневшими от картечных контузий. Он о том не говорил никому, и знала о том одна малая часть из тех, кои пользовались его особою благосклонностию».

В знаменитом кровопролитнейшем сражении под Лейпцигом, в самый решительный момент Раевский был тяжело ранен в правое плечо. Рядом с ним находился его адъютант, поэт Батюшков. Он заметил, что генерал ранен, и подскакал к нему, чтобы оказать помощь. Но Раевский отстранил его, и, положив руку на обагренное кровью правое плечо, сказал с улыбкой слова, ставшие впоследствии известными:

Je n’ai plus rien du sang qui m’a donn'e la vie;

Ce sang s’est 'epuis'e, vers'e pour la patrie [1] .

1

У меня нет больше крови, которая бы питала мою жизнь. Эта кровь пролита до капли за Отечество (франц.).

В посмертной «Некрологии» Раевского говорилось: «Он остался на лошади и командовал корпусом до окончания сражения, хотя рана была жестокая и кость раздроблена…»

Вот таков был этот человек, биография которого во многом до сих пор остается для нас загадкой. Быть может, еще до сих пор не выполнена «обязанность изобразить Раевского таковым, каков он был действительно», как писал Д. Давыдов, прибавляя к этому, что если «изображение его требует пера военного, то еще более, может быть, ожидает оно оценки философической».

Последние дни генерала были на редкость тяжелы. Недаром об этом вспоминал А. С. Пушкин, напоминая о том, чтобы не забыть «героя 1812 года, великого человека, жизнь которого была столь блистательна, а смерть так печальна».

Тяжелая болезнь приковала его к постели. Нужда преследовала по пятам. «Ни единого ропота, ни единого злобного слова не вырвалось из уст его; ни единым вздохом, ни единым стенанием не порадовал он честолюбивую посредственность, всегда готовую наслаждаться страданием человека, по мере его достоинства. Испытание ужасное! Несколько лет продолжалось оно неослабно…» — замечал Денис Давыдов.