Герои и чудеса Средних веков

Французская революция возродила принцип, введенный в IV веке Константином, – совпадение церковных приходов с административными округами. В новых департаментах были введены епархии. Количество кафедральных соборов сократилось до 83. Наполеон уменьшил количество епархий до 52. Так он мог зорче присматривать за епископами, из которых хотел сделать функционеров высокого ранга, преданных лично ему – тому, кто так любил говаривать «мои генералы, мои префекты, мои епископы».

Реставрация восстановила 83 епархии. С окончанием революции кафедральный собор словно берет разбег для нового символического возрождения. Собор становится одним из важнейших романтических мифов, и в роли его певца выступает Шатобриан, чьей важной заслугой является то, что он воскресил в памяти иной, в ущерб камню, более ранний материал для возведения соборов – простую древесину, придававшую кафедральному собору священное происхождение от лесов Галлии. Романтическая метафора собора как леса живет с тех самых пор. Бодлер воскликнет: «Могучие древа, страшите вы меня, как будто кафедральные соборы…»

Важный момент возрождения кафедральных соборов связан с романом Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери». Именно во Франции в конце XIX века, в постромантическую эпоху и вслед за ней, отмечается расцвет соборного мифа. И вот Верлен торжественно произносит:

Влеком безумием креста неповторимым, На крыльях камня, о собор безумный.

Гюисманс воздвиг символистский собор в своем произведении «Кафедральный собор» (1898), вдохновленном Рескином. После Констебля и Фридриха, изобразивших романтические соборы, Моне стал рисовать свои, импрессионистские, – Руанскую Богоматерь при самом разном дневном освещении, с тысячей оттенков, а Клод Дебюсси воскресил своей музыкой «Затонувший собор».

При этом в XIX веке наблюдается еще два иных важных течения, завершающих возвращение кафедральным соборам их значения. В Германии романтизм устанавливает все более тесные связи между германской традицией, политической властью и готическим искусством соборов. Лучше всего это выразилось в достраивании собора в Кельне с 1824 по 1880 год, когда он был торжественно открыт императором Вильгельмом П. Другое важное течение – это работа по «научной» реставрации кафедральных соборов, происходящая на фоне нового страстного увлечения историей и, как говорил Мишле, усилий по полному восстановлению прошлого. Воплощением этого духовного процесса и подобной практики выступает реставрация собора Парижской Богоматери. Она была подготовлена архитектором-предтечей Виле, который в своей «Монографии о церкви Богоматери в Нуайоне» (1847) настаивает, говоря о кафедральных готических соборах, на «связях между происхождением и развитием новой архитектуры и социальной революцией XII века». Великий реставратор собора Парижской Богоматери Вьолле-ле-Дюк, эхом вторя этой концепции, напишет в 1856 году в своем «Толковом словаре французской архитектуры»: «В конце XII столетия возведение кафедральных соборов стало необходимостью, поскольку оно выражало возмущение и протест против феодальной власти». И еще Вьолле-ле-Дюк утверждает: «Соборы XII и XIII веков, с моей точки зрения, – символ французской нации и самый мощный призыв к объединению».

Для XIX века, страстно увлеченного историей, охваченного националистическим угаром и кипучим демократическим духом, кафедральный собор – это великий памятник. Споры вокруг светского характера общества в конце XIX и в начале XX веков тоже находят свое выражение в позициях великих писателей и художников той эпохи относительно соборов. Если великий скульптор Роден в книге «Кафедральные соборы Франции» (1914) заявляет, что «соборы – это синтез страны, вся наша Франция – это кафедральные соборы», и соответственно считает их вечными, то Марсель Пруст, в своих «поисках утраченного времени», видит, как соборы гибнут. Отсюда и его полная безнадежности статья в «Фигаро» от 1 августа 1904 года «Смерть соборов».

XX век отнюдь нельзя назвать временем исчезновения соборов, он определяется как период скорее их возрождения, а не упадка. Установилось равновесие между ролью собора как места отправления культа для верующих и его же ролью как пункта паломничества туристов. О подобном восприятии собора как места особенного, мифологического свидетельствует и распространение его образа в театре. Архиепископ Кентерберийский Томас Беккет был в 1170 году убит в своем кафедральном соборе по наущению короля Англии Генриха II. В 1935 году великий английский поэт американского происхождения Т.С. Элиот сделал эту историю сюжетом своего «Убийства в соборе», триумфально обошедшего все западные театры.

II Ватиканский собор принял сбалансированное постановление о кафедральном соборе. Наконец собор обрел новые значимость и авторитетность. Он, по выражению Пьера Нора, которое ему подсказал Андре Вошез, стал «местом памяти», и, с учетом будущей перспективы связей между «веровать» и «видеть» по Ролану Рехту, стал «визуальной системой». Кафедральный собор остается местом очарованным и очаровывающим.

Карл Великий

Карл Великий – персонаж исторический, великий памятник как истории, так и имагинарного, еще при жизни все больше становившийся мифом.

Характерные вехи личности (742–814) и его царствования (771–814), сопровождающие развитие фигуры Карла Великого до образа мифологического героя, – это его восхождение к власти, его войны и завоевания, обретение им императорской короны, важность институций и законов, придуманных им для своей империи, и расцвет мероприятий в области культуры, оставшихся в истории под названием «ренессанса Каролингов».

Карл Великий прежде всего – наследник новой франкской династии, и вместе со своим отцом Пипином Коротким и старшим братом Карл Оманом, рано умершим в 771 г., он, впервые у франков, дважды проходит ритуал священного миропомазания – во второй раз, в 754-м, ритуал был совершен папой Стефаном II.

Карл Великий прежде всего – воин, что характерно и для большинства средневековых героев; количеством и значительностью военных походов, побед и завоеваний он повергает в изумление людей своей эпохи. Его основные враги – это германские племена, которых называют «саксами», по отношению к ним он проявит страшную свирепость и казнит множество пленных, что возмутит даже самых преданных ему современников. Продвигаясь дальше на восток, он разобьет и покорит баварцев, аваров и, в Италии, ломбардцев, что принесет ему ореол покровителя папской власти. На окраинах своего королевства он создаст буферные регионы, то есть границы, проведенные не линейно, которые в германском языке назовут Mark, a на языке франков marches. Важнейшие из этих marches появятся у земель Скандинавии, перед краями славян, бретонцев и северных народов Испании. Впервые с конца V века в западной истории Карл Великий получил императорскую корону в Риме из рук папы Льва III на Рождество 800 года в базилике Святого Петра, а не в кафедральной церкви пап и епископов Рима – соборе Святого Иоанна Латеранского. Так сложилось то положение, из-за которого по ходу развития всего Средневековья замутился реальный образ Карла Великого. Подобно Артуру, Карл Великий главным образом – король, король франков, но получение императорского титула, сопровождавшееся особым ритуалом коронования в Риме, превратило его в исключительную фигуру, стремившуюся подтвердить свое превосходство над другими христианскими королями, используя величие и обаяние возвращения к Античности и к Римской империи. Это раздвоение статуса на королевский и императорский было одновременно и его силой, и его слабостью. Если, с одной стороны, оно позволило Карлу Великому и, в меньшей степени, другим императорам Средневековья утвердить свою власть выше королевской, то с другой, отдалило его от королевского статуса, который являлся самым выразительным и высоким символом средневековой политической власти. Зазор между функциями королевской и императорской властей был еще и одной из главнейших причин эфемерного характера конструкции власти Каролингов. Эволюция Европы вела к основанию наций, а не к деятельности империи. Под покровительством Карла Великого императоры продолжали творить неподлинную политическую реальность, Священная Римская империя германской нации утверждала в одно и то же время и германский характер, и престиж римской коронации.

Но еще до самого недавнего времени миф о Карле Великом бытовал главным образом у наций – наследниц его империи. Среди своих современников Карл Великий начал приобретать мифологические черты в трех областях. В области пространственной, ибо он расширил свою империю до неслыханной протяженности; в области институций, в особенности учреждения законов, пригодных к действию во всей империи, и капитуляриев, и основанием такого учреждения, как разъездные представители государя, missi dominici; и, наконец, в области культурной – это введение основ среднего образования, открытие школ для будущих монахов и отпрысков аристократии, которые много позже приобретут, в сущности, мифическую значимость. Только после смерти, но довольно быстро в XI веке Карл Великий обретет прозвание великого – magnus. В таком переходном состоянии от истории к мифу изложено «Житие» этого персонажа, составленное около 840 года франкским аристократом Эгингардом, хорошо знавшим Карла, главным образом в его последние годы. Эгингард старается придать своему герою реалистический характер, однако попадает в сильную зависимость как от литературного произведения, которому подражает, «Жизни двенадцати цезарей» римского историка Светония, так и от франкского патриотизма, который он разделяет. Верный избранному античному образцу, Эгингард набросал физический портрет Карла Великого так, чтобы он находил продолжение в его мифологическом образе. Карл Великий выглядит весьма внушительно, и чем дальше, тем чаще это подчеркивается, причем тут имеется в виду его физическая мощь. Император прекрасен и статен, ростом примерно около двух метров, «если мерить до самой макушки круглой головы, глаза живые и большие, нос немного превышает обычные размеры, красивые седые волосы, лицо веселое и искрящееся радостью». Однако, по Эгингарду, у него чересчур толстая и короткая шея, слишком большой живот и слабый голос. От такого портрета остается только одно впечатление – колосса, которое и подтвердила эксгумация его трупа.

«Житие» Эгингарда позволяет понять, что, согласно блистательному исследованию Клаудио Леонарди, если происхождения Карл был германского, а присвоить старался традицию романскую, то все-таки с самого начала, по выражению Винэ, «сей король был с головы до пят франком». Карл Великий был, подобно всем героям, особенно средневековым, с одной стороны, тесно связан с определенными географическими местами, а с другой – со своей гробницей, ведь культ основных героев Средневековья, королей и святых, начинается и развивается от их гробниц. Среди связанных с Карлом Великим мест одно из главных, вследствие коронации 800 года, – это Рим. Затем, после того как этот странствующий король устраивает многочисленные стоянки и пытается основать возможную столицу в захваченной Саксонии, особенно в Падерборне, его выбор падает на Аахен, или, по-французски, Экс-ля-Шапель. Аахен – это при жизни Карла Великого огромная строительная площадка, призванная утвердить его власть и послужить его мифологизации после смерти. Громадный церемониальный зал и большая восьмиугольная часовня расположены на обоих концах двух длинных галерей, заключающих королевский и императорский дворец в его двойной роли, как семейной, так и управленческой. Аахен – единственная столица средневекового героя. Но эта столица быстро приходит в упадок. Она более не является основным местом императорского пребывания; она служит только для коронации новых императоров, таких, как короли Германии, утрачивая к началу XVI века и эту роль. После коронаций Карла Пятого в 1520 году и Фердинанда I в 1530-м эту функцию у Аахена перенимает Франкфурт. Мы еще поговорим о недавнем возрождении Аахена, или Экс-ля-Шапеля. Превратности судьбы гробницы Карла Великого рассказаны в прекрасной книге Олафа Б. Радера «Гробница и власть» (2003). Тело Карла Великого обладало такой притягательной силой и могло, как верилось, так мощно прибавить власти эксгуматору, присутствующему на вскрытии гробницы, что захоронение открывали, вполне возможно, в 1000 году, бесспорно – в 1165-м и несколько раз в XX веке, последний – в 1998-м. Эксгумация 1000 года, совершенная по приказу императора Отона III, не преминувшего и торжественно объявить о том, что отоновской династии покровительствует именно Карл, разумеется, была совсем не такой, какой описывает ее около 1030 года хронист из Новалезе:

«Мы вошли и предстали пред Карлом. Он не был простерт на ложе, по обыкновению тел других умерших, но сидел, как живой, на престоле. На голове была золотая корона. Скипетр он держал в руках, обтянутых перчатками, которые были на концах пальцев проколоты отросшими ногтями. Над ним нависал балдахин из камня и мрамора, который нам частично пришлось разбить, чтобы войти внутрь.

Когда мы вошли, распространилось сильное благоухание. Мы пали ниц и поклонились ему. Тем временем император Отон надел на него белые одежды, подстриг ему ногти и привел в порядок все, что было разбросано вокруг. Тление не тронуло его членов, разве только не хватало кончика носа, который император тут же прикрыл тонкой золотой пластинкой. Он вынул изо рта один зуб, привел балдахин в прежний вид и ушел».