Герои – моя слабость

Ее руки сжали плечи Тео, не отталкивая, а притягивая ближе. И, растворяясь в ней, он обретал себя.

Когда их поцелуй наконец прервался, Тео все еще сжимал в грязных ладонях щеки Энни, ставшие такими же чумазыми. На носу у нее чернело пятнышко сажи. Губы припухли от поцелуев. А глаза сияли.

– Хочу выпустить на волю секрет, – прошептала она.

Тео почувствовал, как внутренности скрутило в тугой узел. Он медленно перевел дыхание.

– Давай.

Энни приблизила губы к его уху и прошептала свой секрет.

Это было чудесно. Просто потрясающе. Тео в жизни не слышал ничего прекрасней.

Эпилог

Слепящие лучи летнего солнца прыгали, играя, по гребешкам волн и поблескивали на мачтах двух яхт, шедших галсами навстречу ветру. В маленьком дворике, напротив старой фермы, откуда открывался великолепный вид на сверкающий вдали океан, стояли полукругом ярко-синие садовые кресла. Рядом в саду цвели розы, дельфиниумы, душистый горошек и настурции; извилистая дорожка вела от мощеного дворика через лужайку к ферме, которая была теперь вдвое больше, чем прежде. Слева, в небольшой роще, окруженный со всех сторон деревьями, притулился домик для гостей. На крохотном крылечке красовалось аляповатое кресло в форме русалки.

Во дворике под широким наклоненным зонтом, служившим защитой от солнца и полуденного ветерка, стоял длинный деревянный стол, за которым могла бы поместиться большая семья. Каменная горгулья с небрежно сдвинутой набок кепкой «Никс» на голове охраняла когда-то дом в дальнем конце острова. Теперь она сторожила большой глиняный горшок с разросшейся геранью. Повсюду были раскиданы игрушки, обычный набор летних развлечений: футбольный мяч, розовая лошадка на колесиках, забытые очки для плавания, трубочки для выдувания мыльных пузырей и намокшие цветные мелки.

Мальчик с прямыми темными волосами и хмурым лицом сидел, поджав по-турецки ноги, между двумя садовыми креслами и разговаривал с Плутовкой, пристроившейся на подлокотнике.

– Вот почему я топнул ногой, – объяснял мальчик. – Потому что он ужасно меня разозлил.

Кукла тряхнула кудрями из рыжей пряжи.

– Кошмар! Расскажи-ка мне еще разок, что он сделал.

Мальчик, которого звали Чарли Харп, нетерпеливо отбросил со лба темный чуб и обиженно надул щеки.

– Он не дал мне везти грузовик!

Плутовка прижала ко лбу тряпичную ладошку.

– Какое свинство!

С соседнего кресла послышался страдальческий вздох. Плутовка с Чарли оставили его без внимания.

– Потом… он рассердился на меня, потому что я отобрал у сестры турбомашинку, – продолжал Чарли, – но ведь это моя машинка.

– Рехнуться можно! – Плутовка пренебрежительно махнула в сторону кудрявого ребенка лет полутора или двух, дремавшего на старом одеяле, расстеленном на траве. – Если ты давным-давно забросил ту машинку, это вовсе не повод, чтобы ее присваивать. Твоя сестра надоеда, с ней одна морока! Она тебя даже не любит.

– Ну… – Чарли нахмурился. – Вроде бы любит.

– Ни за что не поверю.

– Правда! Она смеется, стоит мне скорчить рожицу, а когда я с ней играю и нарочно шумлю погромче, она так и заходится.

– Tr`es int'eressant [34] , – пробормотала Плутовка, которая по-прежнему питала слабость к иностранным языкам.

– Иногда она бросает еду на пол, это довольно весело.

– Хм… Может быть… – Кукла задумчиво похлопала себя по щеке. – Ладно, забудь. Считай, я ничего не говорила.

34

Очень интересно (фр.).

– Нет, скажи.

– Ну… – Она похлопала себя по другой щеке. – Я, Плутовка, считаю, что твоя турбомашинка на самом деле игрушка для малышни, и если кто-нибудь увидит, как ты играешь с ней, он может решить, будто ты и сам…

– Никто ничего не подумает, потому что я отдам сестре эту малышовую машинку!

Плутовка изумленно раскрыла рот, глядя на Чарли.

– Надо же, и как мне раньше это в голову не пришло. А теперь, думаю, настало время сочинить песенку…

– Никаких песенок!

– Как хочешь, – фыркнула глубоко оскорбленная Плутовка. – Ну, раз ты так, я передам тебе слова Милашки. Она говорит, что тебе никогда не стать настоящим супергероем, пока ты не научишься быть добрее к малышам. Вот что она сказала.

Не найдя подходящего контраргумента, Чарли потеребил пластырь на большом пальце ноги и вспомнил прежние обиды.

– Я настоящий островитянин.

– Как ни печально, только летом, – отрезала Плутовка. – В остальное время ты мальчик из Нью-Йорка.

– Ну и что, лето тоже считается! Я островитянин, а на острове детям дают водить машину.

– Когда им исполнится десять, – возразил напористый низкий голос Лео, еще одного приятеля Чарли, куда более занятного, чем старый зануда Питер, глупенькая Пышка или Милашка, которая вечно напоминала почистить зубы и болтала тому подобный вздор. Лео внимательно смотрел на Чарли с подлокотника соседнего кресла. – Детям на острове разрешают водить машину с десяти лет, не раньше. А тебе, дружище, пока еще шесть.

– Мне скоро будет десять.

– Не так уж скоро, слава богу.

Чарли бросил на куклу угрюмый взгляд исподлобья.

– Я в самом деле злюсь.

– Еще бы. Ты просто в бешенстве. – Лео покрутил головой, оглядываясь по сторонам. – Есть у меня одна идея.

– Какая?

– Расскажи ему, как ты злишься. Потом сделай виноватое лицо и попроси взять тебя покататься на бодиборде. Если сумеешь изобразить раскаяние, готов поспорить, ему будет так неуютно, что он возьмет тебя.

Чарли не вчера родился. Он посмотрел поверх головы Лео на мужчину, державшего куклу.

– Правда? Так мы пойдем прямо сейчас?

Отложив Лео, отец Чарли пожал плечами:

– Почему бы и нет? Волны вроде бы в самый раз для серфинга. Собирайся.

Чарли, вскочив, бросился к дому, резво перебирая ногами. Но, подбежав к крыльцу, он резко остановился и оглянулся.

– Чур я поведу машину!

– Даже не думай! – отозвалась мать, снимая с руки Плутовку.

Чарли сердито протопал к двери, его отец не удержался от смеха:

– Обожаю этого парня.

– В самом деле? Вот так неожиданность. – Мама Чарли посмотрела на спящего ребенка. Светло-золотистые кудряшки девочки ничем не напоминали темные, прямые как палки волосы ее брата, но обоим детям достались от отца синие глаза. А от матери – дерзкий, своевольный нрав.