Герои на все времена
Шрифт:
Рассвет отец Ян и Кастусь Рагойша встретили недалеко от дома Алеси, неся женщину, которая все еще не приходила в себя.
Когда они подошли к калитке, из хаты выскочила растрепанная бабка Тэкля.
— Вой, вой, вой, — запричитала она, увидев кровь на лице. — Забилася моя Алесенька! Как же ж я, дура старая, заснуть могла?! Куда ж я смотрела! А Божа ж мой, Божа, а…
— Тише, тише, — взмахнул рукой Кастусь. — Она просто упала и сильно поранилась. Но ничего страшного. Отлежится и очнется.
— Да, — поддержал священник, — не стоит убиваться. Все хорошо. Теперь —
Тэкля не поняла его последних слов. Да это было и не важно.
Они занесли Алесю в хату, уложили на постель и вышли. Бабка Тэкля осталась внутри.
— Ну что ж, сын мой, — сказал Тарашкевич, — кажется, мы справились.
— Да. — Кастусь внезапно почувствовал, как сильно он устал. Ноги сами подгибались, тело ныло.
Лекарь опустился на завалинку.
Отец Ян присел рядом.
— Я хочу сказать, — начал он, но осекся, закашлялся, будто от кома в горле, после продолжил: — Спасибо, что не оставил меня. Один я бы не смог.
— Я бы тоже, — ответил Кастусь. — Я бы тоже.
Какое-то время они сидели молча, слушая, как потихоньку просыпается спасенное местечко. Уже пастух погнал коров на луг, где-то фыркали кони, которых запрягали в телегу. Начиналась жизнь.
Лекарь откинулся назад, закрыв глаза. Тянуло в сон. Священник покосился на него и поднялся:
— Идем, сын мой. Лучше спать дома.
Кастусь с сожалением потянулся, хрустнув суставами, и поднялся:
— Ваша правда, отец Ян.
Когда они немного отошли от дома Алеси, священник повернулся к лекарю:
— Я вот что подумал… Надо бы вернуться сюда вечером. Чтобы убедиться.
Рагойша замедлил шаг:
— Но ведь мы…
Священник перебил:
— Я просто хочу убедиться. Просто убедиться. Чтобы потом спокойно спать.
— Понимаю… Да, конечно, встретимся.
— Тогда я жду тебя на закате.
— Я буду, отец Ян. Я приду.
— Я знаю, сын мой. Я знаю. Они разошлись в разные стороны.
Кастусь поднялся с пенька, посмотрел на большие, как вишни, звезды и спросил у священника:
— Может быть, стоит уйти? Прежде он являлся гораздо раньше. Кажется, мы правда справились.
— Давай подождем еще. Я хочу быть уверен.
Рагойша пожал плечами, но опустился обратно. Стал ждать.
До рассвета они сидели молча. Когда солнце показалось над лесом, отец Ян встал:
— Все, можно идти. Господь явил свою милость — упырь не вернется.
Они выбрались из схованки и пошли прочь. Но не успели пройти и ста шагов, как из проулка выскочила женщина в сбившемся на затылок платке.
— Слава тебе Господи, — воскликнула женщина, хватая Рагойшу за рукав, — пан дохтур, идемте скорее, моему Язэпу худо. Я уж бегала до хаты вашей, стучала, да не открывал никто.
— Да-да, конечно, — пробормотал эскулап, спеша за женщиной.
— Как худо? — остановил их вопрос священника.
— Лихоманка у него, батюшка Ян, навалилась, значит, и грызет. Вчерась началася. Только странная она — жару нет, ознобу тоже. Вот и побегла я до пана дохтура.
Кастусь побледнел, глянул на священника. Тот поджал губы, нахмурился:
— Я с вами пойду. Может быть, молитва окажется сильнее снадобий.
Кастусь потер небритый подбородок и подошел к столу, на котором стоял гроб с
покойником. Хведар Балыка умер третьего дня. Сгорел от непонятной лихоманки, как уже пятеро до него. И всего-то за полгода! Кастусь честно пытался лечить их. Ездил за советом в Вильню, к тамошним докторам, но те лишь разводили руками — в столице Великого княжества незнакомая болезнь тоже собирала пусть не богатую, но все же значительную жатву. Впрочем, как и в Менске, [36] в Полоцке, в Варшаве, в Кракове и других городах, селах и весях Речи Посполитой.36
Менск — старое название города Минска, нынешней столицы Республики Беларусь.
Лекарь тряхнул головой и поднес к носу Хведара маленькое зеркальце. Ждал долго — за это время успел трижды прочитать «Отче наш». Не торопясь прочитать, нарочито медленно. Зеркальце осталось незапотевшим.
Кастусь вздохнул и прикоснулся ко лбу мертвеца. Лоб был холодный. Как и полагается трупу.
— Ну пожалуйста, Господи, пожалуйста… — шептал эскулап, засовывая руку под спину трупа.
Парень замер на мгновение — и застонал. Под трупом было тепло. Не так, как под спиной живого человека, но все же — тепло. Хведар Балыка, переставший дышать три дня назад, уже посиневший лицом, продолжал греть. Сомнений нет — упырь.
Рагойша достал из печи раскаленную кочергу. Сегодня он решил попробовать новый способ — вдруг подействует, и человек проснется. Вылечится.
Кастусь взял руку Хведара — тяжелую, плохо гнущуюся, но вовсе не окоченевшую — и отвел ее в сторону. Закатал рукав нательной рубахи, оголяя руку выше локтя. Перекрестился и приложил кочергу к телу. Зашипело, пахнуло паленой плотью.
Но лицо Хведара не дрогнуло.
Доктор кинул кочергу на железный лист у печки и схватил зеркальце. Поднес его к ноздрям Балыки и замер в ожидании. Ждал долго — успел трижды прочитать «Отче наш». Не торопясь, нарочито медленно. Зеркальце осталось незапотевшим.
Лечение не помогло.
Кастусь выругался и швырнул зеркальце на пол. Оно разлетелось сотней осколков, но лекарь не обратил на это внимания. Он прошел к полкам, взял бутыль с водкой и сделал несколько больших глотков.
Сел на табурет. Сидел долго, глядя рассеянно перед собой, ломая пальцы.
Затем встал, вернулся к телу и распахнул ворот рубахи на нем. Взял со стола молоток и длинный гвоздь, приставил его к груди Хведара — прямо над сердцем. Сжимая молоток, перекрестился. Ударил.
Гвоздь возился в тело наполовину. Из раны побежала белая, как молоко, жидкость. Лицо Хведара не изменилось. Крови не было.
Кастусь ударил еще раз, и гвоздь полностью вошел в тело. Дело сделано.
Рагойша промокнул выступившую жидкость рушником и кинул его в печь. Там зашипело, комнату наполнил тяжелый, неприятный запах. Кастусь поморщился, сплюнул и запахнул рубаху трупа. Родные Хведара уже не будут его переодевать, а значит, не заметят гвоздя и ожога.
И упырь не станет приходить к ним по ночам. А значит, они смогут спать спокойно. Как спит сейчас Алеся Бочка, вдова Адама Бочки, который больше не навещает ее, не соблазняет, чтобы напитаться ее силой.