Герои Смуты

В Костроме, куда нижегородское ополчение подошло не позднее 14 марта, князя Дмитрия Пожарского и Кузьму Минина ждало новое испытание. Еще на подходе к городу, в Плесе, ополчение встретили костромские посланцы, предупредившие о недружественных действиях воеводы Ивана Петровича Шереметева и его «советников». Костромской воевода, когда-то подписавший Приговор Первого ополчения 30 июня 1611 года, не собирался пускать земскую рать в город «и не хотяше с ними быти в совете». Между тем на пути из Нижнего Новгорода Кострома была первым городом с крупным посадом и значительной торговлей. Именно там, а не в небольшой Балахне, способны были оказать значительную поддержку ратным людям. Кроме того, костромская дворянская корпорация была самой крупной в Замосковном крае и насчитывала более тысячи человек. Подойдя к городу, рать князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина встала «на посаде близко города». «На Костроме ж в те поры бяше рознь, — писал автор «Нового летописца», — иные думаху с Ываном (Шереметевым. — В. К.),а иные со всею ратью» [452] . Не обошлось без восстания против воеводы, который спасся только благодаря заступничеству князя Дмитрия Пожарского.

452

Новый летописец. с. 118—119.

Сопротивление костромского воеводы показало, что дальнейший успех нижегородской рати не мог держаться на одном призыве к добровольному совету и обеспечению набираемого земского войска. Шереметева в Костроме заменили новым воеводой князем Романом Ивановичем Гагариным и дьяком Андреем Подлесовым. Тем самым князь Дмитрий Пожарский и Кузьма Минин сделали важный шаг к общеземскому правительству. Однако действовали они по-прежнему осторожно, с оглядкой на существовавшее распределение земских сил, главная из которых всё равно оставалась под Москвой. Поэтому возвращение на воеводство в Кострому князя Романа Гагарина и дьяка Андрея Подлесова, впервые назначенных туда в 1611 году тоже из Первого ополчения, могло восприниматься как выполнение прежних распоряжений, шедших из подмосковных полков. Важно было показать воеводам на местах, что они не будут сменены в случае поддержки ими земской борьбы с казачьими бесчинствами. Так состоялся переход на сторону нижегородского ополчения переславль-залесского воеводы Андрея Палицына, похвальную грамоту которому написал бывший дьяк Челобитного приказа Первого ополчения Семейка Самсонов. Спустя некоторое время прежний костромской воевода Иван Шереметев даже войдет в состав «Совета всея земли».

Другое воеводское назначение, сделанное в Костроме, было связано с Суздалем, судьба которого продолжала волновать князя Дмитрия Пожарского. По челобитной суздальцев туда направили стрелецкий отряд во главе с князем Романом Петровичем Пожарским, «чтобы Просовецкие Суздалю никакие пакости не зделали» (речь идет о казаках, воевавших под началом братьев Андрея и Ивана Просовецких). Судя по грамоте воевод ополчения из Костромы в Переславль-Залесский, противостояние с казаками было там особенно напряженным: «И мы, господа, слыша то, что под Москвою атаманы и козаки своровали, вору крест целовали, конечно об них скорбим, что оне воровством своим, оставя свет, во тьму преложились и новую кровь всчинают… А мы… хотим, собрався всею землею, вскоре итить и битися с ними до смерти сколько Бог помочи даст». «Русских воров» ставили в один ряд с польскими и литовскими людьми, призывая: «А на вражью бы есте прелесть, что Иван Зарутцкой с своими советники с атаманы и казаки вору крест целовали, ни в чем не сумнялись и стояли против их мужественно, что и против прочих врагов, польских и литовских людей» [453] .

453

Родословная роспись дворян Палицыных… с. 290—291.

В итоге в Костроме была собрана «дань» по «уставу» Кузьмы Минина. С этого момента нижегородский совет начинает распоряжаться как новая земская власть в «верховых» городах. Такому превращению способствовали не только новые воеводские назначения, после чего князь Дмитрий Пожарский мог почувствовать себя, как писал П. Г. Любомиров, «в положении правителя государства». В Костроме, по сообщению «Повести о победах Московского государства», произошел еще и набор на службу костромских дворян и детей боярских. Кузьма Минин не просто обеспечил их жалованьем, но потребовал от них земской службы: «и служивым людем, костромичам, с ратными людми идти повеле» [454] . Свидетельство «Повести о победах…» подтверждается и сохранившимся списком костромичей, относящимся к набору на ратную службу в Костроме в 1612 году [455] .

454

ЛюбомировП. Г.Очерки истории нижегородского ополчения… с. 93; Повесть о победах Московского государства. с. 32.

455

См.: Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 210. Столбцы Новгородского стола. Д. 1. Л. 1—112.

Настоящее земское правительство, «Совет всея земли», было создано после прихода нижегородской рати во главе с князем Дмитрием Пожарским и Кузьмой Мининым в Ярославль в конце марта 1612 года. Прошел ровно год с того момента, как отряды Первого ополчения окружили сожженную Москву, но так и не достигли успеха. Вместо этого в подмосковных полках утвердилась рознь между дворянами и казаками и уже совершилась присяга новому самозванцу со старым именем «царь Дмитрий Иванович». Земское дело освобождения Москвы приходилось начинать заново и далеко от столицы. Ярославль становился местом сбора для других «городов», поддержавших нижегородское движение. Дорога к Москве для нижегородского ополчения оказалась долгой. Четыре месяца простояло ополчение в Ярославле, побуждаемое из Троицесергиева монастыря и из других мест к походу на помощь подмосковным полкам. Но у «земского совета», сложившегося в Нижнем Новгороде, были свои цели, которые и реализовывались в период ярославского стояния.

Сначала в Ярославле повторилась та же история с «уставом» Кузьмы Минина, что и в других городах, например в Балахне. Правда, «лучшим» людям ярославского посада не было смысла прикидываться нищими. Им бы никто не поверил, ибо их торговля была хорошо известна в Нижнем Новгороде и по всей Волге. Попытка задобрить вождей земского движения дарами при встрече тоже не удалась: «князь Дмитрей же и Кузма ничесо же прияша» (то есть ничего не взяли у встретивших их ярославцев) [456] . К тому времени, когда ополчение выступило из Нижнего Новгорода, уже были получены «неокладные доходы» с самых заметных ярославских купцов: с Григория Никитникова — 500 рублей, с Василия и Степана Лыткиных — 350 рублей, со Второго Чистова — 100 рублей. Сбор затронул также хозяев Устюга, Сольвычегодска и Перми — «именитых людей» Строгановых, у которых было взято сразу больше трех тысяч рублей. Деньги брали в долг «по приговору» нижегородских воевод князя Василия Звенигородского, Андрея Алябьева, Ивана Биркина, дьяка Василия Семенова, «выборного человека» Кузьмы Минина, земских старост и «всех нижегородцев посадских людей». То, как формулировалась цель этого сбора, позволяет узнать официальную цель ополчения, как ее первоначально декларировали в Нижнем Новгороде: «ратным людям на жалованье, которые пошли из Нижнего с стольником и воеводою с князем Дмитром Михайловичем Пожарским да с выборным человеком с Кузьмою Мининым для московского очищенья» [457] .

456

Новый летописец, составленный в царствование Михаила Федоровича. Издан по списку кн. Оболенского. М., 1853. с. 148. Ср.: Новый летописец. с. 119.

457

Нижегородские платежницы 7116 и 7120 гг. / Подг. к печати С.Б. Веселовский. М., 1910. с. 151—152. См. также: Подвиг нижегородского ополчения… т. 1. с. 198—199.

Когда нижегородское ополчение дошло до Ярославля, то ярославскому земскому старосте Григорию Никитникову, уже поддержавшему своими капиталами нижегородское движение, сложно было подчиниться новым запросам. Пришлось Кузьме Минину показывать, что он не зря называется «выборным человеком», а не просто земским старостой Нижнего Новгорода. «Повесть о победах Московского государства» рассказывает: «Пришедше князь Димитрей Михайлович с полки и сташа в Ярославле. Козьма же Минин пришед в Ярославль и поиде в земскую избу денежнаго збору и для кормов и запасов ратным людем по его нижегородцкому окладу. Ярославцы же посац-кия люди, Григорий Никитин и иныя лутчия люди, послушати его не восхотеша. Он же много тязав их своими доброумными словесы и повеле не в честь взяти их, Григорья Никитина с лутчими людми, и отвести ко князю Дмитрию Михайловичу, и повеле жывоты их напрасно (то есть силой — В. К.)брати. Они же вси, видевше от него велику жестость и свою неправду, ужасни быша, и вся вскоре с покорением приидоша, имение свое принесоша, по его уставу две части в казну ратным людем отдающе, 3-ю же себе оставиша» [458] . Впрочем, как и в Костроме, всё закончилось миром: «лучших» ярославских посадских людей, в том числе Григория Никитникова, вскоре позвали для участия в «земском совете».

458

Повесть о победах Московского государства. с. 32.

Повседневные занятия ярославского правительства начались с устройства ратных людей. В одном из предместий Ярославля долгое время сохранялось название Таборы (там же и Таборская улица), в котором, согласно местной традиции, отразилась память о стоянии здесь ополчения Минина и Пожарского. Если это действительно так, топонимический источник указывает на осторожность, с которой земское войско выбрало место расположения своего основного лагеря. Полки князя Пожарского встали рядом с земляным городом и рекой Волгой с романовской и вологодской стороны — там, где было безопаснее всего, потому что Романов и Вологда поддерживали ополчение. На стороне ополчения воевали воевода Петр Иванович Мансуров (он с галичанами сначала был в Первом подмосковном ополчении, а потом оказался в Вологде) и Барай мурза Алеевич Кутумов с романовскими татарами. Именно там пролегала дорога в Поморские города, бывшие главными союзниками властей ярославского земского ополчения: через них шли контакты с Новгородом Великим. По московской же или угличской дорогам можно было ожидать нападения казаков. Подобная предусмотрительность оказалась нелишней. Как пишет автор «Нового летописца», казачий отряд Первого ополчения во главе с Василием Толстым «прииде с Москвы» и «ста в Пошехонье»; казаки нападали на местных дворян, выбивая их из поместий.

Первая грамота «ото всей земли» была направлена из Ярославля в Сольвычегодск 7 апреля 1612 года. В ней наконец-то формулировались цели создавшегося движения и определялась его позиция по отношению к подмосковным «таборам» князя Дмитрия Трубецкого и Ивана Заруцкого. Призыв собрать свой «земский совет» и прислать для этого «изо всех чинов людей человека по два» с наказами выборным («и с ними совет свой отписати, за своими руками») свидетельствовал о том, что в Московском государстве был создан новый земский центр власти. Пожалуй, впервые жители Московского государства услышали не только беспощадные слова о том, что происходило у них на глазах, но и приговор всем прежним годам Смуты, воспринятой как наказание за грехи: «По умножению грехов всего православного крестьянства, по праведному прещению неутолимой гнев на землю нашу наведе Бог». Отправной точкой стала смерть царя Федора Ивановича («первое прекротил благородный корень царского поколения»), после чего разные цари сменяли друг друга, но спокойствия в государстве их подданные так и не обрели. Борис Годунов происходил «из синклиту», то есть из боярского сословия, и его царство скоро прекратилось. Гришка Отрепьев — это «предотеча богоборного Антихриста», он «безстудно нарек себя царем Дмитреем» и «чародейством» захватил престол, приняв от Бога «пагубную смерть». «Потом же произволися бо царьс-твовати царю Василию», но тут произошло «межусобное кровопролитье», в котором были виноваты «воровские люди», приходившие под Москву «с Ивашкой Болотниковым». «Ос-тавшеи воры» продолжили смуту, стали собираться в Украинных городах «и меж себя выбрали вора и назвали его тем же проименованием, царем Дмитреем». С этого момента началось вмешательство «литовского короля» и случились самые тяжелые времена: «и мнози от грабителей и ненасытных кровоядцов царями себя называше Петрушка, и Август, и Лаврушка, и Федка, и иные многие, и от них многия крови разлияшася и безчисленно благородных людей мечем скончаша». Автор земской грамоты вспоминал «злую смерть» Петрушки, стояние «воров» в Тушине «два годы», осаду королем Сигизмундом III Смоленска и присылку гетмана Станислава Жолкевского с обещанием дать королевича Владислава на русский престол. Не упустил он случая напомнить и о приходе в Коломенское «лжеименитого царя из Колуги». В грамоте содержатся важные детали для понимания того, какие ожидания связывали русские люди с договором о призвании королевича Владислава. Оказывается, гетман Станислав Жолкевский «с полскими и с литовскими людми» должен был «от Москвы отойтить и стать в Можайску», а король Сигизмунд III — оставить осаду Смоленска. Для этого и свели с престола царя Василия Шуйского, что сделано было «по лукавому совету» Михаила Салтыкова с «единомышленики». Его же и Федьку Андронова обвиняли и в последующих преступлениях: «царя Василья с братьею, утаяся ото всей земли, отослали к королю под Смоленск; а полских и литовских людей, которые были с Желтковским, пустили внутрь царьствующаго града Москвы». Завершилось же это тем, что «литовской король» нарушил все мирные постановления, «сына своего королевича на Московское государьство не дал», «жестокими приступы Смоленеск взял» и «послов, которые посланы от всей земли, митрополита Филарета, да боярина князя Василья Васильевича Голицына с товарыщи, послал в Польшу в заточенье».

Особый интерес представляет история создания Первого ополчения, как она изложена в грамоте «земского совета». Здесь было уже не до прорисовки деталей эпической картины Смуты. Ее авторам нужно было четко и внятно объяснить, как они относятся к тем, кто начинал освобождение Москвы, и к тому, что происходило в подмосковных полках. Воевода Прокофий Петрович Ляпунов пользовался явной симпатией составителей грамоты. Он раньше всех, «сослався со всеми городы Московского государства», пришел под столицу. Вместе с ним пришли «бояре, и воеводы, и столники, и стряпчие, и дворяне болшие, и дворяне и дети боярские всех городов, и всякие служивые люди». Все они «положили совет» и принесли клятву биться с врагами «до смерти», «литовских людей в Москве осадили, и тесноту им великую учинили». Заметно, что в новом ополчении пытались представить дело так, что Прокофий Ляпунов был главным, если не единственным создателем Первого ополчения. Здесь не упоминалось ни о роли патриарха Гермогена, ни о призывах, шедших из того же Нижнего Новгорода, ни о союзе с бывшими тушинцами. Среди тех, кто принес клятву освобождать Москву, авторы грамоты перечисляли только служилых людей «по отечеству», совсем не упоминая казаков. То, что это было сделано намеренно, становится ясно из дальнейшего текста грамоты. В ней полностью отказывались от какого-либо компромисса с казаками и их вождем Иваном Заруцким, для описания преступлений которого не останавливались перед преувеличениями, обвиняя его в предательстве и во всем плохом, что случилось под Москвой: «Старые же заводчики великому злу, атаманы и казаки, которые служили в Тушине лжеименитому царю, умысля своим воровством с их началником, с Иваном Заруцким, хотя того, что полским и литовским людем ослаба учинить, а им бы по своему воровскому обычаю владети, Прокофья Ляпунова убили, и учали совершати вся злая по своему казацкому воровскому обычаю». Далее последовали новые преступления: «…и всчали в полкех и по дорогам многие грабежи и убийства, и дворяном и детем боярским смертные позоры учинили, и бедных полонеников, которые выходили из города всякого чину мужьска и женьска, поругали, иных смерти предали; начал-ник же их Иван Заруцкой многие грады, и дворцовыя волости, и монастырския вотчины себе поймал и советником своим, дворяном и детем боярским и атаманом и казаком роздал». Именно эти бесчинства, как можно понять из текста земской грамоты, и стали поводом для создания нового движения, объединившего служилых людей «по отечеству»: «Столники же, и стряпчие, и дворяне, и дети боярские всех городов, видя неправедное их начинание, из под Москвы розъехались по городом и учали совещатися со всеми городы, чтоб всем православным християном быти в совете и в соединенье, и выбрати государя всею землею».

Последняя фраза самая важная из всего земского послания, призывавшего города к созданию нового «Совета всея земли». Он и требовался в первую очередь для того, чтобы сначала избрать царя и только потом думать об освобождении Москвы и создании правительства. В действительности всё произошло, как известно, по-другому. Но не принимая во внимание того, что выбор нового царя «общим советом» был целью ополчения князя Дмитрия Пожарского и Кузьмы Минина доприхода его под Москву, нельзя понять главного в противостоянии двух ополчений. В подмосковных полках поддерживали псковского самозванца «вора Сидорку, имянуя его бывшим своим царем», а руководители нового движения резко осуждали эту присягу. Грамота 7 апреля 1612 года напоминала о прежних обещаниях князя Дмитрия Трубецкого (единственный раз, когда он был упомянут) и Ивана Заруцкого, «чтобы им без совету всей земли государя не выбирати». Присяга Сидорке давала бесспорный аргумент для обвинения казаков и лишний раз напоминала союзникам нового ополчения о их общем враге: «…хотя по своему первому злому совету бояр и дворян и всяких чинов людей и земьских и уездных лутчих людей побити и животы розграбити и владети бы им по своему воровскому казацкому обычаю». Особенный — и справедливый! — гнев вызывало возвращение ненавистного имени «царя Дмитрия»: «Как сатана омрачи очи их! При них Колужской их царь убит и безглавен лежал всем на видение шесть недель, и о том они из Колуги к Москве и по всем городом писали, что их царь убит, и про то всем православным християном ведомо». При этом в нижегородском ополчении не забывали еще про одну опасность, исходившую от признания царем сына Марины Мнишек, и формулировали свою программу очень ясно: «И ныне, господа, мы все православные християне общим советом, сослався со всею землею, обет Богу и души свои дали на том, что нам их воровскому царю Сидорку и Марине и сыну ее не служити и против врагов и разорителей веры християнской, полских и литовских людей, стояти в крепости неподвижно» [459] .

459

ААЭ. т. 2. № 203. с. 353-356.