Герои умирают

– Почему ты не понимаешь меня? Почему ты не слышишь моих слов?

Берн бросил взгляд вниз, и его лицо скривилось отвращением.

– Меня тошнит от твоего скулежа. Их там не было, понял, ублюдок? Не было в том складе никаких актиров! Или ты мне солгал, или сам не знаешь правды, но в любом случае ты мне больше не нужен.

– Говорю тебе, – забормотал Ламорак, вцепившись в колено палача, – клянусь тебе, Берн, я не знаю, что происходит, но я уже говорил тебе, что Пэллес Рил…

Берн снова отвлекся, представив себе, как сияющий клинок Косалла входит в тело Кейна. Куда сначала? Отрубить ногу? Или, может, ухо? А может, в пах – при мысли об этом Берн почувствовал тепло внизу живота. А потом можно втыкать Косалл в задницу Кейна до тех пор, пока меч не вылезет у него изо рта.

– …наш договор, – лепетал Ламорак. – Мы же договорились, Берн!

Граф передернул плечами и разжал руку. Ламорак едва успел обхватить голову, чтобы она не размозжилась о каменный пол. Берн равнодушно глядел, как Ламорак медленно встает на ноги.

– Знаешь что, – произнес он, вытянув руку с ключом от камеры, – я дам тебе шанс. Прыгни на меня, отбери ключ – и я тебя отпущу.

– Берн…

Тот развернулся и ударил наотмашь ногой по золотистому бедру Ламорака. Удар был сокрушительным. Бедро узника взорвалось мокрыми красными ошметками, а сам он упал на пол, стискивая сломанную ногу и кусая губы, чтобы не закричать.

– Слишком поздно, – обронил изувер. – У тебя был шанс, уж извини.

Он упал на одно колено и грубо перевернул Ламорака на живот. Несчастный застонал, когда Берн силой разводил сжатые от боли мускулы сломанной ноги. Под пальцами Берна ткань штанов затрещала.

– Не надо, – хрипло взмолился Ламорак, едва удерживая крик. – Бога ради…

– Какого бога? – вякнул Берн, погружая пальцы меж ягодиц.

Внезапно он остановился и вздохнул. Ему было нужно совсем не то. Ему даже не хотелось продолжать.

Ему хотелось сделать то же самое с Кейном.

И с Пэллес Рил. С обоими сразу. Пусть мастер Аркадейл привяжет их к столам в Театре правды и закрепит открытые веки. Пусть каждый из них увидит, что Берн сделает с другим.

К сожалению, этому не суждено случиться: убить Кейна придется сегодня же ночью. Этот скользкий маленький ублюдок слишком опасен, чтобы продолжать жить.

Берн оставил Ламорака лежащим на полу, с белым от боли и шока лицом. Вышел из камеры и запер за собой дверь.

По дороге к темному дому суда он задержался у верхних ворот и забрал свой меч. Повесив его за спину, Берн приказал сержанту:

– Хабрак, пошли человека к мастеру Аркадейлу. Я хочу, чтобы Ламорак сегодня же оказался в Театре правды. Если поторопишься, Аркадейл сможет использовать его для полночных занятий. Скажи только, чтобы там выяснили все возможное о Саймоне Клоунсе. Впрочем, это не очень важно – не думаю, что Ламорак знает еще что-нибудь, кроме того, что сказал. Передай Аркадейлу, чтобы он славно повеселился – а выживет Ламорак или нет, мне плевать.

Хабрак отсалютовал.

– Как прикажет граф.

– Ты хороший парень, сержант.

Берн ушел, только прежде на мгновение остановился в доме суда, чтобы отпустить сопровождавших его Котов. На улицах Анханы он способен был защитить себя сам.

Выйдя на улицу, он жадно вдохнул ночной воздух. Запах темноты наполнил легкие, и губы его скривились в усмешке.

Берн вытянул руки и улыбнулся сияющим звездам. Это было его любимое время суток: безмолвная пустота полуночи, укрывшее город одеяло сонного покоя, легкий холодок в воздухе. Горожане спали и видели во сне минувший день. Они спали, уверенные, что с полуночи до зари их жизнь находится в безопасности.

Разумеется, они ошибались – этой ночью особенно.

По улицам ходил Берн.

Граф засунул большие пальцы рук за пояс и неторопливо зашагал вниз по улице, предавшись размышлениям.

Он выбрал одно из множества окон, представив себе спящих за ним мирных горожан. За изъеденными непогодой ставнями могла жить молодая семья – серьезный медник из кузницы, его молодая красавица жена, зарабатывавшая пару серебряных монет в неделю стиркой, и их любимая шестилетняя дочь. Может быть, завтра у нее день рождения; может быть, как раз сейчас она лежит в постели с открытыми глазами, не дыша, молясь, чтобы ей подарили настоящее платье.

Пробраться внутрь будет несложно. С его волшебной силой Берн мог прямо отсюда допрыгнуть до окна. Косалл мог прорезать в стене дыру. В паху снова потеплело – Берн уже почти наяву видел, как тревожно шевелится во сне жена медника, когда он входит в их комнату. Видел, как медленно потухают глаза медника, как гаснет в них последний отблеск по мере того, как Косалл пьет его жизнь. Он чувствовал, как женское сердце бьется под его грудью, а он овладевает ею в луже крови медника.

А потом будет их дочь, маленькая девочка, так рано и так страшно осиротевшая. Берн видел одобрение на лицах добродетельных горожан, когда он предложит усыновить девочку. Он дворянин, никто не посмеет отказать ему. И девочка будет принадлежать ему, принадлежать всецело, он будет учить ее, совершенствовать ее тело и мозг и, наконец, откроет ей тайну смерти родителей… и ее руки сомкнутся у него на спине, и она зашепчет:

«Я знаю… я всегда знала… я всегда любила тебя, Берн…»

Он усмехнулся и покачал головой. Сегодня он не станет возиться.

Ему хватало того, что он мог бы сделать все задуманное, если б захотел.

Этой ночью он не станет нападать. А как-нибудь в другой раз вполне может решить иначе.

Ему было хорошо, действительно хорошо, впервые с того момента, как он убил двух гладиаторов в Лабиринте. Он чувствовал себя свободным и наполненным светом.

Причиной всему было принятое наконец решение: он не отступит и убьет Кейна. Только теперь он понял, как давил на него приказ Ма'элКота оставить в покое этого ничтожного ублюдка; тяжесть исчезла – и Берн легко вздохнул.

Разумеется, Ма'элКот будет очень зол, особенно поначалу – действительно, кому понравится, если ему не станут повиноваться! – однако потом он простит Берна и даже отблагодарит его.

Так было всегда.

Ма'элКот всегда прощал, принимал и ценил Берна за то, что тот был Берном. Он просил только о том, чтобы Берн был сдержаннее, однако оставался самим собой. В этом и заключалось различие между Ма'элКотом и всеми остальными, кого знал Берн.

Ма'элКот любит его.

Берн потянулся словно кот – суставы затрещали и защелкали. Он улыбнулся луне, поглядел на огромную черную стену, ограждавшую Старый Город. Еще раз вздохнув, побежал по Десятой улице, слушая свист ветра у себя в ушах. В двадцати шагах от гарнизонных конюшен он подпрыгнул, и магическая сила подняла его как раз на их крышу. Затем снова подпрыгнул и приземлился на крышу офицерских казарм, а следующий прыжок помог ему оказаться на верхушке стены. Всего три прыжка – и он уже на уровне десяти человеческих ростов.

Стоя на укреплении, Берн раскинул руки и прокричал со смехом:

– Черт меня побери! Мне нравится быть таким! Пара нервных стражников из Башни, укрепления, защищавшего нижнюю часть острова, нерешительно приблизилась, взяв на изготовку арбалеты.

– Не двигаться! – приказал один из них. – Назовись! В ответ Берн снял с плеча Косалл и положил его на укрепление.

– Я – граф Берн, – объявил он, – а это мой меч. Не трогайте его до тех пор, пока я не вернусь.

С этими словами он вытянул руки и подпрыгнул высоко в воздух. Совершив великолепный прыжок, он полетел вниз, к воде Великого Шамбайгена. Приближаясь к водной поверхности, Берн сконцентрировал свою Силу в руках и почти беззвучно вошел в воду. Камни и грязь на дне реки совсем не волновали его – он целиком отдался воде, позволяя ей смыть дерьмо со своей одежды и унести последние остатки ярости, засевшие в нем.