Герои

— Проклятущий ад. — Растирая безжизненный большой палец, с уже чёрным от вчерашнего попадания ногтем.

В деревне ему приветливо улыбались, по случаю приносили разовую работу, но, как считал он, далеко не один окрестный житель управлялся с молотком гораздо лучше него. Было дело, те построили новый амбар, не прибегая к его умениям, и ему пришлось признать — сооружение получилось что надо. Начинало казаться, что в долине его привечают скорее не за пилу, а за меч. Пока шла война, у всегда охочего северного отребья для убийств и грабежей были южане. А теперь остались лишь одни соплеменники, и лиходеи старались не упустить своего. Поэтому очень неплохо, когда под рукой имелся свой собственный названный. Такие вот настали времена. Такие времена всё идут и идут, и, может статься, были такими всегда.

Он присел на корточки у раненого стула — недавней потери в его войне с мебелью. Он расколол доску, в которой битый час выстукивал долотом паз, и теперь новая ножка торчала под углом, а там, где долбил, зияла уродливая выемка. Нормально работать можно было лишь дотемна, но если он не закончит его за вечер…

— Утроба!

Он встрепенулся. Голос мужской, низкий и грубый.

— Утроба, ты там?

Его кожа заледенела. Пускай большую часть жизни он строил из себя прямого, как стрела, правильного мужика, но кого б ты из себя не строил, от чёрных дел невозможно отойти в сторону, не оставив кое-какие должки.

Он взметнулся в прыжке, ну, в более-менее прыжке, насколько у него получалось в последнее время, хватанул меч, висящий на скобе над дверью, неловко попытался его сдёрнуть и едва не уронил себе на голову, шепча новые проклятия. Если пришли его убивать, маловероятно, что стали бы предупреждать, окликая по имени. Разве только они — полные идиоты. Однако, идиоты могут быть мстительны не меньше иных, если не больше.

Ставни заднего окошка открыты. Он мог выскочить оттуда и утечь в лес. Но если там ребята серьёзные, то предусмотрели и это, а с такими коленями ему ни от кого не убежать. Лучше выйти напрямик, через главный вход и взглянуть им в глаза. Так поступил бы он, когда был молод. Он повернул запор, вставил лезвие в щель и потихоньку, как рычагом, приоткрыл дверь, всматриваясь в проём.

Он выйдет напрямик, через главный вход, вот только незачем малевать мишень на рубашке.

С первого взгляда он насчитал восьмерых, рассредоточенных полукругом на пятачке сырой земли у крыльца. Двое с факелами, свет обрисовывал то кольчугу, то шлем, то наконечник копья и мерцал, отражаясь от них в сырых закатных сумерках. Карлы, и судя по виду, — закалённые в битвах, правда на Севере осталось не так много людей, про кого так не скажешь. Они были вооружены до зубов, но, насколько заметил он, мечей не вытаскивали. От этого ему стало немножко поуютнее.

— Это ты, Утроба? — Поуютнее стало намного больше, когда он рассмотрел их главаря, ближе всех стоявшего к дому с поднятыми руками.

— Так и есть. — Утроба опустил кончик меча и высунул голову чуточку дальше. — Вот так сюрприз.

— Надеюсь, приятный.

— Вот ты и скажи. Зачем пожаловал, Горбушка?

— Можно, войду?

Утроба засопел.

— Тебе можно. А твоя команда пусть пока понаслаждается ночным воздухом.

— Они к нему привычные. — И Горбушка в одиночку лёгким шагом приблизился к дому. Выглядел он цветуще. Борода подстрижена. Новая кольчуга. Серебро на рукояти меча. Он взобрался по ступенькам и нырнул вслед за Утробой, прошествовал на середину комнаты — для чего много времени не потребовалось, и оглядел обстановку намётанным глазом. Оценил утробин соломенный тюфяк на полке, его верстак и инструменты, недоделанный стул, сломанный горбыль и рассыпанные по половицам опилки.

— Так вот как выглядит уход на покой? — спросил он.

— Блядь, нет, дворец у меня за домом. Зачем пожаловал?

Горбушка перевёл дух.

— Затем, ибо могучий Скейл Железная Рука, король Севера, собрался на войну с Гламой Золотым.

Утроба фыркнул.

— Понимай, как собрался Чёрный Кальдер. Почему?

— Золотой убил Коля Долгорукого.

— Долгорукий мёртв?

— Отравлен. И Золотой свершил сие деяние.

Утроба сузил глаза.

— Правда, что ль?

— Так утверждает Кальдер — значит, так утверждает Скейл — значит, настолько близко к правде, что ближе никому и не надо. За сыновьями Бетода выстроился весь Север, и я пришёл узнать, не хотца ль и тебе заодно встать в строй?

— С каких пор ты дерёшься за Кальдера и Скейла?

— С тех самых, как Ищейка повесил меч на стену и перестал платить боевые.

Утроба обеспокоенно покосился на него.

— Кальдер меня ни за что не примет.

— Кальдер-то меня и прислал. В его боевых вождях ходят Бледный Призрак, Кайрм Железноглав и твоя старая подруженька Чудесная.

— Чудесная?

— От-жеж ушлая баба. Но Кальдеру недостаёт мужика с именем, кто встанет за ним вторым, и поведёт его собственных карлов. По ходу дела, ему нужен прямой, как стрела. — Горбушка нахохлил бровь на стул. — Так что, навряд ли он станет брать тебя в плотники.

Утроба стоял как вкопанный, пытаясь впихнуть всё это в голову. Ему предлагают вернуться — и на высокое место. Снова оказаться среди понятных ему людей, ценимым и почитаемым. Снова чёрные дела, опять втирать чушь про правильные поступки, да находить слова над могилами.

— Прости, Горбушка, за долгую дорогу впустую, но мой ответ — нет. Передавай Кальдеру мои сожаления. За отказ и… за что бы там ни было остальное. Но я закончил, так и скажи. Скажи, что я ушёл на покой.

Горбушка вздохнул.

— Ладноть. Жалко конечно, но, что делать — передам. — Он задержался в дверях, оборачиваясь назад. — Приглядывай за собой, Утроба, а? Среди нас-то уже не так много кто понимает разницу между дурным поступком и правильным.

— Какую разницу?

Горбушка хмыкнул.

— Айе. Всё равно, приглядывай. — И он протопал вниз по ступенькам и канул в сгущавшейся тьме.

Утроба какое-то время смотрел ему вслед, раздумывая — рад ли, опечален ли тому, что сердце стало биться тише. Взвесил в руке меч, вспоминая каково это — его держать. С молотком уж точно не спутать. Он вспоминал, как Тридуба вручал ему этот меч. Как огнём внутри него горела гордость. И наперекор себе улыбнулся, когда вспомнил, каким был тогда. Каким колючим, буйным, и алчущим славы, и ни с какого боку не прямым, как стрела.

Он окинул взглядом комнату и весь свой малочисленный скарб. Прежде он представлял уход на покой возвращением к нормальной жизни после некоего промежутка кошмарного забытья. Этакого изгнания в страну мёртвых. Теперь же ему открылось, что вся его жизнь, стоящая того, чтобы жить, прошла с мечом в руке.

Стоя бок о бок с дюжиной. Хохоча вместе с Вирраном, Браком, Чудесной. Сцепляя руки перед боем, зная, что умрёт за свою команду, а та — за него. В доверии, братстве, любви — узах, теснее семейных. Рядом с Тридубой на стенах Уффриса, рыком выплёскивая непокорность великому Бетодову воинству. В день его натиска в сече при Камнуре. У Дунбрека. И в Высокогорьях, пускай они там проиграли. Именно потому, что проиграли. В день, когда он снискал себе имя. Даже в день гибели братьев. Даже на вершине Героев, где под струями дождя он смотрел, как надвигался Союз, и понимал, что каждое растянутое мгновенье может оказаться последним.

Как сказал Вирран — лучшей жизни не проживёшь. Уж наверняка, не починяя стулья.

— Тьфу, нахер, — пробормотал он, хватая в охапку перевязь меча и плащ. Перебросил их через плечо и быстрым шагом вышел наружу, хлопнув дверью. Даже не утруждаясь запереть её за собой.

— Горбушка! Погоди!