Героиня мира

6

Не знаю, заметила ли Воллюс, в какое я пришла состояние. Описать поездку словами невозможно. И яркий свет, и темнота, и всякий шум как бы пронизывали меня насквозь, и я начинала стучать зубами от потрясения. Когда мы подъехали к дому, я уже с трудом понимала, как мне выйти из экипажа, как подняться по лестнице.

Мы вошли в вестибюль, убранство которого дополнял крошечный домашний божок. Вероятно, я упала. Я поняла, что лежу на ковре, и услышала, как она говорит: «Вот дурочка маленькая, теперь все мои труды насмарку…»

Но когда я очнулась уже у себя в постели, она вовсе не злилась на меня. Нет, она отнеслась ко мне по-доброму. Она сказала, что сама во всем виновата, что ей не следовало позволять мне присутствовать при столь драматических событиях, ведь мне недавно пришлось соприкоснуться с такими зверствами. Она понимала, что я взвинчена донельзя и в любой момент могу сорваться. (О нем она не упомянула ни разу.)

— Спи, — сказала она. — Вот горячий травяной отвар, попей. — Завтра придет доктор и еще алхимик, очень умный человек, он лечит всех ее девушек. Они помогут мне поправиться, либо тот, либо другой.

Я боролась. Я сопротивлялась и сражалась. С наползающими горами, с небесами, которые рушились на меня. Я ничего не видела. Они поили меня и помогали отправлять естественные потребности. И при этом невыносимая боль. Дайте мне умереть. Как прекрасно, как драгоценно забытье. Черная крышка. О да.

Она меня ненавидит. И все они тоже. У меня нет друзей, никто меня не любит.

С чего бы им меня любить. Они ничего для меня не значат. У меня никого нет. Мама моя умерла, и папа тоже. И вот, меня, словно ракушку, выбросило на пустынный берег, и я чувствую, что рядом море, ведь, по их словам, это оно так поет.

А вот яблонька, ее огромные ветви простерлись во все небо, но среди плодов висят отрубленные головы и золотые канделябры.

Драхрис склонился надо мной.

— Ах ты, сука, — сказал он, — зачем же ты меня убила, ведь я дарил тебе наслаждение?

— Ты не дарил.

— Дарил. А что же ты, по-твоему, чувствовала? Почему ты не подождала?

— Это был огонь… ты прожег бы меня насквозь..

— Лживая шлюха. То был огонь страсти.

Лицо у него белое, как у мертвеца, смерть заморозила его.

Мельм отпихнул его плечом, и надо мной склонился Кир Гурц.

— Ара, — сказал он, — где браслет, что я подарил тебе?

— Мама! — пронзительно закричала я вслух. И сквозь колючую изгородь теней ко мне потянулась Роза, она хотела обнять меня. Но тени утащили меня вглубь, и Роза пропала.

Я тонула во мраке, под многомильной толщей запредельно черной тьмы, и вдруг мне стало прохладно, и боль оставила меня, только зрение не вернулось, а в ушах по-прежнему звучала песня моря. Там, на дне ночи, я притронулась к… кому-то.

Кто же это? Не мама, которую я любила. Это не мой красивый папа, даже не Илайива, умирающая в ледяном отчаянии. Нет, это ни один из них. Но соприкосновение столь глубокое и утешительное.

Столь утешительное, столь прекрасное, пусть же останется со мной это священное необъяснимое мгновение…

Но я проснулась.

Жар спал. Теперь мне нужно лишь поправиться. Когда я плакала во сне, который позабылся, они обтирали меня душистыми тряпочками и поили лекарствами, чтобы облегчить боль.

И лишь через несколько дней я поняла, что у меня начисто пропала всякая тяга к сладкому.

Когда я наконец смогла выйти и посидеть в саду, оказалось, что там давно уже буйно цветут розы. Стояло лето.

— Ты — чудо, — сказала она. — Твоя красота осталась при тебе. Что ж. Мы можем воспользоваться этим для дела.

Роза принесла мне розу. Она была очень нежна со мной. Я решила, что вся ее доброта — показная, но все равно почувствовала признательность.

Я спросила ее, но сначала она ни в какую не соглашалась рассказать мне. А потом поведала, что произошло с Ликсандором за те два месяца, которые я проболела.

Он не мог подать в отставку, потому что идет война. Ну вот, а потом друзья остановили его. Он как раз собирался принять яд. Все говорят об этом. Он опозорен. Ну, а потом у него стало плохо со здоровьем, и его услали домой, в провинцию. «Уж лучше бы, — добавила она, — его убили на дуэли, и тем бы все и кончилось».

Южанин теперь за много миль отсюда, в столице; он уехал туда несколько недель назад. Хотя пересуды о дуэли ходят до сих пор, имя Фенсера стараются не упоминать, а на долю Ликсандора приходятся саркастические недомолвки.

Однажды утром Роза сказала мне:

— Может, возьмете меня с собой, когда станете хозяйкой поместья Гурц?

И тут я посмотрела на Розу, впервые посмотрела по-настоящему.

— Мадам пообещала отпустить меня. Чтобы я ухаживала за вашими волосами. Я живу с ней с тех пор, как мне исполнилось восемь лет. Она сказала, что подарит мне букет… (Под этим выражением подразумевается прощальный денежный дар.)

Воллюс хочет иметь собственного агента в моем будущем доме?

Но на лице у Розы такое горячее желание; Роза, румяные щеки, темные завитки волос. Она старше меня или моложе?

— Сколько тебе сейчас лет, Роза?

— Почти пятнадцать, госпожа. Как и вам.

— Почему ты хочешь уехать со мной?

— О госпожа, там так красиво — все говорят. Мне не очень-то нравится в городе. Я родилась в провинции. Я самая настоящая деревенская девушка. Знаете, я умею доить коров. И замечательно ухаживаю за курами.

— Роза, а ты будешь красить им перья в белый цвет и намазывать ресницы?

Она оторопела, а потом расхохоталась.

— Ох, — сказала она, — что вы за человек. А ведь всего пару недель назад мы думали, вам не выжить. — Тут она покраснела и сказала: — Только мне нельзя вам рассказывать про то, как они решили, что вы умрете.

— Мне хотелось умереть. Не знаю… Не понимаю, почему я не умерла.

— Слишком многое еще предстоит вам совершить, открыть и увидеть, — сказала она. — При всей своей суматошности этот старый мир так красив.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Небо полыхнуло утренней желтой жарой, запахло пылью, благовониями, гвоздикой, потрохами, рыбой и застоявшейся речной водой; фасады белых зданий и граненое стекло вод открыли ответный огонь, чрезвычайно похожий на резкий порыв ветра, — я заслонила глаза рукой.