Герой Ее Величества
Шрифт:
— Увлекательная теория, — поразился я.
— Не теория. Факт, — сказал Кларенс. — И королева все знает, понимаешь? Старушка Три Икса в курсе. Она знает об Игре Вулли и ждет, пока тот не размотает достаточно веревки, чтобы на ней повеситься.
Я кивнул, откидываясь на спинку стула. Я не хотел освобождать аристократа из плена иллюзий, но не мог не думать о том, не претерпет ли его теория существенных изменений, когда эта ночь подойдет к концу.
Я уже хотел задать Кларенсу очередной вопрос, когда на лужайку выбежали новые акробаты. Один из них был чрезвычайно мускулистым мужчиной и явно
По ту сторону лужайки музыканты грянули Королевский Салют, и атмосфера в толпе наэлектризовалась.
Вот только в воздухе, помимо ароматов еды, духов и пота, повис странный, приводящий в замешательство запах, от которого мне почему-то стало сильно не по себе.
Как будто где-то горела патока.
ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ ШИКАРНАЯ ГЛАВА
Перед поднятием занавеса
Верхние коридоры дворца были темны и холодны. Де Квинси зажег масляную лампу и понес ее перед собой. Шум снаружи нарастал. Доктор замер, когда матушка Гранди схватила его за рукав.
— Впереди что-то есть, — прошептала она.
Слабый свет плыл по направлению к ним, и вслед ему дул холодный ветер.
Дознаватель передал лампу старухе и вынул кинжал. Он пожалел, что не носит меча. Пальцы дрожали, сжимая рукоятку.
— Оставайтесь здесь, — начал доктор.
— Без храбрости, — предупредила старуха.
— О ней и речи нет, — пробормотал де Квинси, осторожно ступая вперед.
Большие окна в конце коридора были распахнуты настежь, открывая вид на великолепное зрелище. В открытом пространстве мелькнула тень. Послышался царапающий звук.
Де Квинси прыгнул вперед.
Он даже хотел крикнуть: «Игра окончена!» — но слова утекли из горла, не добравшись до рта.
Несколько удивленный, когда человек с ножом решительно выпрыгнул на него из тени, художник свалился со стула и кучей рухнул в угол вместе с мольбертом и красками. Он вытянул руки вверх, зажав в зубах длинную кисть.
— И кто ты? — спросил де Квинси, стараясь выглядеть уравновешенно.
— Гольгейн! — сказал человек, жуя кисть, потом выплюнул ее и полез в передний карман камзола.
— Без глупостей! — предупредил его доктор.
— Я — Гольбейн! Ганс Гольбейн! Всего лишь художник! У меня и разрешение есть… Смотрите! — Он показал де Квинси официальный медальон.
— О! — произнес де Квинси, рассматривая разрешение при свете лампы, которую матушка Гранди услужливо подняла повыше. — Похоже, все в порядке, — кивнул доктор, морщась.
— Я зарисовывал общий вид панорамы, прежде чем спуститься вниз и сделать парочку портретов. Надеюсь, вы не против?
— Нет-нет, — заверил его де Квинси.
— А что вы скажете об этом? — спросил Гольбейн, вставая и разворачивая перед ними холст. — Я как раз занимался лессировкой, когда вы прыгнули на меня.
— Неужели? Очень мило.
— Да, так и есть, — поддакнула матушка Гранди. — Очень мило.
— А вы… э-э-э… ничего подозрительного сегодня вечером не замечали? — спросил де Квинси, помогая художнику поставить мольберт на место.
— Что, например? — улыбнулся
Гольбейн и махнул в сторону открытого окна на озаренную огнями сцену. — Что-то конкретно?— Вы видели преподобного Джасперса из Церковной Гильдии? — спросила матушка Гранди.
Художник нахмурился.
— Сегодня я видел здесь каждого, кто является хоть кем-нибудь, — ответил он, собирая лоб в гармошку от раздумий. — Джасперс… Джасперс… Молодой такой, пухлые губы?
— Это он, — сказала матушка Гранди.
Гольбейн полез в рюкзак и достал толстый этюдник.
— Так, давайте посмотрим, — сказал он, перелистывая страницы. — Тут у нас лорд Горс, неплохо получился, если мне будет позволено выразиться. Ричард из Брукшотта. Нос мне удался, не думаете?
Де Квинси нетерпеливо кивнул, глядя на мелькающие карандашные зарисовки.
— Леди Мэри Ластермэн. Какая грудь, а?
— Прекрасная, — сказал доктор, желая, чтобы художник перелистнул дальше.
— Я бы многое отдал, чтобы нарисовать ее обнаженной, — тихо хихикнул Гольбейн.
— А вы остыть не хотите? — встряла матушка Гранди.
Де Квинси толкнул ее локтем.
— А вот и он. Джасперс. Ведь это он?
— Да! — воскликнул доктор, выхватывая из его рук этюдник.
— Я зарисовал его совсем недавно, буквально перед тем, как поднялся сюда. Он разговаривал вот с этими господами. Живая сценка получилась, не правда ли?
Де Квинси поднес рисунок ближе к свету:
— Лорд Сли… Регент де ла Вега… Герцог Солсбери.
— А у вашего гнусного преподобного неплохая компания, мистер де Квинси.
Тот кивнул и тяжело вздохнул.
— Они беседовали в стороне от всех за кухонным шатром, — объяснил Гольбейн. — Я их увидел и подумал, что неплохо бы сделать быстрый набросок. Понимаете, настоящий художник фиксирует неожиданные моменты, интимные детали. Любой может нарисовать вдохновляющие картинки позирующих членов двора, наблюдающих за фейерверком. Я же думаю, что подлинный дух события заключается именно вот в таких неформальных моментах.
Как ни схематичен был набросок Ганса Гольбейна, детали он ухватил сполна. Четыре совершенно непохожих друг на друга человека съежились около палатки, прячась в тенях. Говорил Сли, остальные слушали. У де Квинси неприятно заныло в желудке.
— Явно видимое волнение… Осторожность… Это же не художественное преувеличение, а? — спросил он.
Гольбейн, похоже, оскорбился.
— Разумеется, нет. Разумеется, нет, — ответил де Квинси сам себе, поспешно кивая.
Матушка Гранди наклонилась над этюдом и указала на какой-то предмет, висящий на шее священника:
— А это что?
— Мешочки. Три штуки. Маленькие, затягивающиеся шнурком, — объяснил художник. — У меня было мало времени, поэтому я не мог зарисовать их подробно. А что, это так важно?
Де Квинси посмотрел на старуху и тоже спросил:
— Это так важно?
— Колдун… любитель гоэтейи… он будет хранить талисманы именно в таких мешочках.
— Но так можно, например, и деньги хранить, — предположил доктор.
— Сразу в трех? Нет. Он не захочет, чтобы они касались его кожи, но держать их надо поближе к сердцу. Биение сердечной мышцы поддерживает в них магическую силу, — объяснила матушка Гранди.