Герой по вызову

— Литр бензина на пять километров! — стенал Аманулла.

Толпа ринулась прочь из распивночной.

— Автоматическая коробка! Не нужно даже дергать за рычаг!

Толпа запрудила всю улицу.

— Зимние шины!

Толпа росла как на дрожжах. А я вдруг заметил в темном углу болгарина с черной бородой.

— Вон один из них! — крикнул я. — Не дайте ему уйти!

Ему не дали уйти. Мужчины и женщины, истерично визжа, схватили болгарина за руки и за ноги и растерзали. Дети побежали играть его головой в футбол. А толпа, озверев от вида крови, устремилась к советскому посольству.

— Виниловые чехлы! — причитал Аманулла. — Печка! Радио! Аварийный тормоз! Ну и мерзавцы!

Афганская полиция при поддержке армейских частей взяла город под полный контроль. Советское посольство оказалось в кольце осады. Толпа и полицейские вполголоса обменивались репликами.

Полицейские смешалась с толпой.

Солдаты смешались с толпой.

— Вперед! — орал Аманулла. — За наш Кабул! За Афганистан! За свободу и независимость нашей родины! За нашу жизнь и честь! За мой автомобиль!

Не хотел бы я оказаться на месте этих бедняг русских.

Глава 15

Я сидел на траве скрестив ноги. На мне была белая набедренная повязка. Обеими руками я сжимал желтый цветок, чье название было мне неведомо. Я знал, что имена и названия иллюзорны и что надо стремиться узнать не наименование, но глубинную сущность цветка, а через эту сущность постичь цветочность себя самого и самость вселенной. И я излил себя самого в цветочность цветка, после чего время отворило свои врата и потекло точно вино, и я стал цветком, а цветок — мной.

Маништана сидел возле меня скрестив ноги. Я отдал ему цветок. Он устремил свой взор на самое дно его чашечки и долгое время хранил молчание. Потом вернул цветок мне. Я уставился на него.

— Медитируешь? — спросил он.

— Да, — ответил я.

— Эта красота, этот цветок — и ты медитируешь об этом в безмятежной тишине моего ашрама, ты ощущаешь красоту, и она становится частью тебя, равно как и ты в свой черед становишься ее частью. Есть три составных части красоты. Есть красота, которая существует осязаемо, есть красота, которая существует неосязаемо, и есть красота, которая осязаема, но не существует.

Я продолжал созерцать цветок.

— Ты медитируешь и твое сознание исцеляется.

— Исцеляется!

— Ты вновь обретаешь здоровье.

— Мне гораздо лучше. Рвота уже прекратилась.

— Это хорошо.

— Я снова могу концентрировать внимание. И меня уже не бросает в холодный пот.

— Но ты же не спишь!

— Нет.

— Значит, ты не вполне исцелился, — заявил Маништана.

— Вряд ли это поддается исцелению.

— Человек должен спать. Ночь дана нам для сна, а день для бодрствования. И между ними нет пустых промежутков. Точно так же как Высшая мудрость вселенной не дала нам промежутка между сном и бодрствованием, или между инь и янь, или между мужчиной и женщиной, между добром и злом. Это принцип дуализма.

— Это моя особенность. Давным-давно на одной уже позабытой войне меня ранили. Силы света отняли у меня способность сна, и лишь они способны мне ее вернуть.

— Совершенный человек спит ночью, — сказал Маништана.

— Никто не совершенен! — возразил я.

Я нашел Федру в саду у водопада. Она нюхала цветок. Ее глаза были закрыты, и она, сжимая цветок обеими руками, сидела в позе эмбриона. Ее нос был погружен внутрь цветка и со стороны могло показаться, что она пытается вдохнуть не только аромат, но сами лепестки, тычинки и пыльцу.

— Добрый тебе день, — сказал я.

— Я цветок, Эван! А цветок — это девушка по имени Федра.

— Красота — это цветок, а цветок — девушка.

— Ты тоже красивый!

— Все мы цветы, которым суждено уподобиться цветам.

— Я люблю тебя, Эван!

— Я люблю тебя, Федра!

— Мне стало лучше.

— И мне.

— Мы оба мелем какую-то чушь. Мы говорим, как этот Маништана. Мы разглагольствуем про цветы, про красоту вещей, про чудность и цветочность наших святых душ.

— Это правда.

— Но мы уже выздоровели! — Она села прямо и скрестила ноги. — Эван, теперь я знаю, что случилось со мной в той стране. Я была с мужчинами. Со многими мужчинами каждый день, много дней подряд. Я это знаю, но вспомнить ничего не могу.

— Тебе повезло!

— Эван, я знаю, что мне это нравилось, что это была болезнь, я знаю, что была тяжело больна, находясь в непреодолимой власти сил янь, и что ты, прикоснувшись ко мне, тоже заболел. Я это знаю, но вспомнить не могу.

— Есть части жизненности нашей жизни, которые мы должны знать, но не помнить, а есть части жизненности нашей жизни, которые мы должны помнить, но не обязаны знать.

— Маништана вчера говорил мне про это. Или про что-то похожее. Бывают минуты, когда мне кажется, что в словах Маништаны важен не смысл, а их приятное звучание для уха.

— Это вообще свойство человеческой речи. На слушателя как правило большее впечатление производят не сами фразы оратора, а издаваемые его гортанью звуковые вибрации.

— Эван, мне так спокойно, мне так хорошо!

Я поцеловал ее. Рот Федры подобен был меду, корице и имбирю, яблочному сидру, левкою, пенью утренних пташек, мяуканью котят, лепесткам розы. Дыхание ее было подобно ветру в листве, шороху дождя по соломенной крыше, пламени в камине. Кожа ее была как бархат, как лайка, как хлопковый шарик, как атласный пояс, как шелковое одеяло, как лисий мех. Плоть ее была как пища и питье. Тело ее было моим телом, а мое тело — ее телом, и гром загремел над вершинами гор и вспышки молний заметались по небу словно перепуганные овцы.

— Ах! — прошептала она.

Ее тело слилось с моим телом, мое тело — с ее телом, инь и янь, тьма и свет, восток и запад слились воедино. Харе Кришна! Харе Кришна! Харе рама, харе рама! И сошлись полюса земли…

Ом!

— Такого еще не было! — изрекла Федра Харроу.

Бусинка пота покатилась по склону ее алебастровой груди. Я слизал бусинку кончиком языка. Она замурчала. Тогда я стал слизывать невидимые капельки пота. Она хихикала и мурчала.

— Такого еще не было, — повторила она. — Несколько минут назад я думала, что мне хорошо, а получается, я и не знала, что такое хорошо. Ты меня понимаешь?

— Более чем когда-либо.

— Мне даже не нужно лопотать, как Маништана. Его, конечно, забавно слушать, но я понимаю, что он просто пудрит мозги. Хотя цветы и впрямь очень красивые.

— Цветы изумительные!

— Но только можно малость свихнуться, если целыми днями ничего не делать, а только любоваться цветами.

— Верно.

Я обнял ее и притянул к себе. Федра приоткрыла рот в ожидании моего поцелуя. Мы заключили друг в друга в объятья.

— Эван! То, что сейчас было… Это что-то!