Герой Саламина
Шрифт:
И случилось то, чего Фемистокл не ожидал, не мог ожидать. Ему казалось, что он ослышался, что он оглох: первой награды не присудили никому!
Вторая награда — Фемистоклу!
— Вторая — Фемистоклу!
— Вторая — Фемистоклу!
Фемистокл стоял неподвижно с сердцем, полным изумления и обиды. Ему — вторая! Ему, спасителю Эллады! Как это могло случиться?
— Очень просто, — сказал Эпикрат, угадав его мысли. — Каждый военачальник к первой награде представляет себя! А умолчать о Фемистокле никак нельзя. Вот и получилось, что твое имя, Фемистокл, повторяется так часто, но вторым.
Фемистокл нахмурился, еле сдерживая гнев.
— Это
Эпикрат пожал плечами:
— У кого искать справедливости? Может быть, у Аристида? Ведь его называют не иначе, как Справедливым. Однако я не слышу его голоса теперь, когда надо показать свою справедливость и оправдать свое прозвище! Но ты должен утешиться Фемистокл: ведь все другие военачальники получили только по одному голосу, да и то лишь тот голос, который каждый подал за себя!
— А то, что эгинцы получили первую награду, расстроенно сказал Фемистокл, — это справедливо? Они хорошо дрались, но главный-то бой выдержали афиняне!
Эпикрат вздохнул.
— Наша слава не померкнет, Фемистокл, — ответил он, — никакие награды не дают славы на века, и не награды ее определяют. Славу дают человеку его дело, а твои дела не забудутся никогда, клянусь Зевсом!
Союзники покидали Истм, отправляясь в свои города. Собирались домой и афиняне. Фемистокл был грустен и задумчив, чувствуя себя глубоко оскорбленным.
При голосовании спартанцев было большинство, они и решили исход дела.
«Этого следовало ожидать, — с горечью думал Фемистокл. — Разве они могут допустить, чтобы слава досталась афинянам!»
Может быть, и в Спарте поняли, что они поступили несправедливо, и, чтобы поправить это дело, они пригласили Фемистокла в Лакедемон, чтобы отдать ему заслуженные почести.
Это было настоящее торжество. Никогда Фемистокл не думал, что будет праздновать победу в Спарте. Город у подошвы величавого хребта Тайгета, город без стен, охраняемый только военной славой и силой спартанцев, город-лагерь, нынче был полон веселого праздничного шума. Трубили трубы, заливались флейты. Все жители города во главе с эфорами и царями встречали победителей. Крики приветствий заглушали музыку:
— Слава Еврибиаду! Слава доблестному полководцу Еврибиаду!
— Слава спартанскому войску!
— Слава Фемистоклу! Слава мудрому стратегу Фемистоклу!
Фемистокл был бы счастлив, если бы эти крики раздавались в Афинах.
«Меня чествует Спарта! — с горечью думал он. — Спарта, но не Афины! Не Афины…»
А чествовали его щедро. Сами эфоры, суровые старцы, не жалели для него похвал, говорили о его мудрости, о его предусмотрительности, которая помогла эллинам спасти Элладу.
Еврибиада наградили оливковым венком за доблесть — высшей наградой Спарты.
«А мне что? — тревожно думал Фемистокл. — Опять вторую награду? Клянусь Зевсом, боги, вы несправедливы!»
Но он напрасно тревожился: его тоже увенчали венком из оливковых ветвей — за мудрость. Тут лицо его просветлело — Спарта полностью признала его. А Спарта — это или могущественный союзник, или опасный враг.
Звонкой вереницей пробежали праздничные дни. Фемистокл собрался домой. Спартанцы на прощание подарили ему самую лучшую колесницу, какая была у них в городе, — пусть явится в Афины, как прославленный герой. Триста знатных спартанских юношей провожали его до самой Тегейской границы. Никогда и никому Спарта не оказывала таких почестей.
Первого, кого Фемистокл встретил, вернувшись в Афины, был Тимодем
с острова Бельбины, [26] человек злобный и завистливый.— Смотрите, Фемистокл в оливковом венке и на лаконской колеснице! Да неужели ты, Фемистокл, и вправду думаешь, что Спарта наградила тебя за твои доблести? Всей своей славой ты обязан только Афинам, но не себе. Не будь ты афинянин…
Фемистокл, обернувшись и увидев с высоты колесницы, кто его поносит, ответил:
— Конечно, будь я бельбинитом, спартанцы не оказали бы мне столь высоких почестей. Но тебя, человече, они не почтили бы, хотя бы ты и родился в Афинах!
26
Остров Бельбина в Сараническом заливе.
ЕЩЕ ОДНА ХИТРОСТЬ ФЕМИСТОКЛА
Со всех сторон — из Трезены, с острова Саламин, из горной страны Аргоса — тянулись повозки, ехали верхом, шли пешие со всяким скарбом, — женщины, дети, старики… Афиняне возвращались в свои родные Афины.
Архиппа, покачиваясь на узлах с имуществом и прижимая к себе младших детей, не переставая плакала. Плакала от счастья, что снова возвращается домой.
В Трезене афинян приняли ласково. Всем нашли кров, всех обласкали. Трезенцы решили содержать их за свой счет, платить им каждому по два обола [27] в день. Богатые люди открыли для афинских детей свои сады — пусть приходят и берут, что им захочется, пусть не чувствуют себя здесь обделенными. А кроме того, трезенцы постановили платить за афинских детей учителям — пусть учатся, как учились дома. Архиппа, глубоко благодарная, говорила детям:
— Дети, помните это. И если трезенцев настигнет беда, помогайте им. Нет порока чернее, чем неблагодарность!
27
Обол — 0,57 грамма серебра.
Но как бы ни были приветливы приютившие их люди, чужой хлеб горек и чужие пороги круты. Вне пределов Аттики чем отличались они, афиняне, от жалких и бесправных метеков?
А теперь они снова в своей стране. О боги, примите своих афинян, вернувшихся домой!
Вот и город виден. И Акрополь стоит в сиянии жаркого солнца. Увидев черные после пожарища колонны храмов, обгорелые и провалившиеся кровли, статуи, упавшие в груды камня и кирпича, Архиппа опять заплакала — варвары осквернили их святыни!
Повозка заколыхалась по ухабистой афинской улице.
— Мама, а где мы будем жить? — спрашивали дети. — В нашем доме?
— Если наш дом не сгорел, значит, в нем и будем жить.
— А если сгорел, мама?
— Тогда, может быть, садик остался.
— А если и садик сгорел?
— Но земля-то не сгорела. На той земле и будем жить.
Едва скрипучая повозка въехала в узкий переулок, ведущий к дому, как Архиппа услышала знакомый голос:
— Госпожа! О госпожа!
Им навстречу бежал Сикинн. Еще более желтый, еще более худой, но глаза его полыхали от счастья.