Герой Саламина
Шрифт:
32
Лето —
33
Из «Фемистокла» Плутарха.
Вскоре на помощь «лучшим людям» пришла новая клевета:
«Фемистокл продался персам! Он берет у персов деньги, он замышляет измену!»
И герой Саламина вынужден был предстать перед судом.
Брал ли у персов деньги? Нет, не брал. Замышлял ли измену? Нет, не замышлял. А разве не получал писем от Павсания, сына Клеомброта, того самого Павсания, что был стратегом при Платеях, а нынче стал тираном в Византии? Да, получил письмо от Павсания, сына Клеомброта. В этом письме — вот оно — Павсаний уговаривает Фемистокла перейти к персам. Но если бы Фемистокл задумывал перейти к персам, разве пришлось бы Павсанию уговаривать его? Это письмо Павсания как раз и доказывает невиновность Фемистокла!
Суд кончился ничем, Фемистокла оправдали. И потом даже с почетом проводили его домой.
Но разве это загладило нанесенное оскорбление?
В этот вечер друзья долго сидели у очага в его мегароне. Все уже потерявшие блеск молодости, с проседью в кудрях, с паутинкой морщин у глаз, они не шумели, как прежде, но разговаривали тихо, и слова их звучали между паузами раздумья.
— Тьфу на этого Павсания! — сказал Евтихид, когда-то румяный, как девушка, и златокудрый, как бог. — Зачем ты показал его письмо?
— Письмо оправдало меня, Евтихид.
— Сегодня оправдало, — сказал Эпикрат, — но спартанцы его содержание забудут, а то, что Павсаний обращался к тебе, запомнят.
— Я еще не побежден. И еще неизвестно, кто победит, клянусь Зевсом! Я знаю, как справиться со Спартой.
— Один ты ничего не сделаешь, Фемистокл. А кто поможет тебе? Аристид умен, он дал многие права простому люду.
— Но ведь это же я подготовил дело! А благодарность — ему?
— Фемистокл, забудь ты обо всем, что сделал и чего не сделал, — сказал Евтихид. — Тьфу на все эти дела!
Угли тихо потрескивали в очаге. Янтарно светилось вино в чашах. Отсветы пламени, то вспыхивали, то гасли на беленых стенах.
— Если бы Павсаний вел себя умнее и не ушел с войском в Византии, — сказал Фемистокл, — он мог бы оказать мне большую помощь.
— Я не понимаю тебя, — сказал Эпикрат.
— Спартанцы сейчас дрожат, боятся, что илоты поднимут восстание. А это рано или поздно так и случится, потому что жизнь их невыносима. Мы с Павсанием могли бы помочь илотам, и тогда, клянусь Зевсом, спартанцам хватило бы своих забот и некогда было бы вмешиваться в афинские дела и подводить под суд Фемистокла! Но Павсаний… Эх!.. Ушел.
— А ты уверен, Фемистокл, — сказал Эпикрат, — что Павсаний только и думает о том, чтобы оказать помощь илотам? Судя по тому, как он самовольно ведет себя в Византии, Павсаний думает не об илотах, а о себе. Похоже, что он хочет захватить власть в Спарте.
Фемистокл задумался.
— Пожалуй, ты прав…
— Но если я прав, то годится ли тебе такой союзник, Фемистокл?
— Да, — в раздумье сказал Фемистокл, — захватив Спарту, он протянет руку и к Афинам…
— Тьфу на Павсания, Фемистокл! — в сердцах закричал Евтихид. — Лучше вели принести нам еще вина. А что касается Павсания, то пусть о нем болит голова у спартанских эфоров. Я бы себе такого союзника не хотел. Да и тебе
тоже!ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПАВСАНИЙ, СЫН КЛЕОМБРОТА
А у спартанских эфоров уже давно из-за Павсания «болела голова». Старые властители недоумевали: как могло случиться, что Павсаний, сын Клеомброта, герой битвы при Платеях, человек чистой спартанской крови, вдруг забыл все, чему его учили в детстве и в юности, отверг все законы божественного Ликурга, [34] и стал изменником? Этого еще не бывало. Так опозорить свое славное отечество, свой могущественный город Спарту!
34
Ликург — в греческой мифологии законодатель Спарты.
Эфоры сидели в мрачном раздумье. Говорили мало и еще более лаконично, чем всегда. Им было известно, что делал Павсаний в Византии, когда после победы под Платеями он отнял у персов этот город. Павсаний стал настоящим тираном: он надменно диктовал эллинам-союзникам свою волю, был нестерпимо груб и раздражителен, он обращался с ними, как с рабами. Союзники-ионийцы, которые недавно освободились от персов, не желая терпеть новое рабство, ушли от Павсания и попросили Аристида и Кимона принять их войско под свое командование. Другие эллины-союзники сделали то же самое. Кимон, как всегда, ласковый и любезный, принял их. У Павсания остались только пелопоннесцы.
И вот он, Павсаний, нынче здесь, в Спарте, эфоры потребовали его к ответу. Павсаний явился из Византия на суд эфоров. С надменной осанкой, с ироническим выражением лица, он вошел и непринужденно занял свое место.
— Мы обвиняем тебя в том, Павсаний, что та держал себя недостойно. Ты потерял союзников Спарты из-за своей грубости. Союзников, которые нам нужны!
— Меня не учили болтать языком и кланяться. Меня учили воевать, и эту науку Спарты я оправдал с честью.
— Но по твоей вине наши союзники перешли к афинянам. Тебе доверили высшее командование, а ты не оправдал нашего доверия.
— Я победил под Платеями. Я взял Кипр. Я осадил и взял Византии. Этого мало, чтобы оправдать доверие?
Эфоры переглядывались, опускали глаза. Они терялись перед его резкостью. Они видели, что он больше не боится их и не считается с ними. Вот что значит выпустить человека из Спарты в мир, где предаются недозволенной вольности, где не признают спартанских законов!..
— Ты больше не вернешься в Византии, Павсаний, сын Клеомброта. Тебе нельзя доверять власть.
Павсаний на это лишь усмехнулся и пожал плечами. Эфоры больше не стали разговаривать с ним.
Павсаний остался в Спарте. Вместо него в Византии командиром флота отправился военачальник Доркий. Эфоры провожали его суровыми напутствиями: пусть Доркий, истый спартанец, восстановит в Византии славу и власть Спарты. Ему дали в помощь несколько знатных спартанцев и небольшое войско, большого отряда отпустить из Спарты уже нельзя — их, спартанцев, и так остается мало среди грозящего восстанием Лакедемона.
Павсаний остался в Спарте. Но спартанец ли это? Живет как хочет. Делает что хочет. Ездит на охоту с друзьями, которых привез из Византия. Устраивает пиры и, говорят, пьет, как скиф, неразбавленное вино!