Гибель Айдахара

Имам, казалось сделался еще меньше.

– Она была здесь… – забормотал он. – Но…

– Говори, – глаза Тимура смотрели холодно и жестко.

– Не хватило кирпичей…

Ярость, подобно двум язычкам пламени, вспыхнула в зрачках эмира.

– Ты говоришь глупость! Такого не может быть!

Имам склонился в низком поклоне, прижал руки к груди:

– Я сказал правду. Шолпан-Малик-ака была здесь вместе со своими подругами и прислугой… Она стояла на том же месте, где стоите сейчас вы… Но мастер Мушидан, строящий усыпальницу, уронил кирпичи, предназначенные для завершения, вниз. Шолпан-Малик-ака не стала дожидаться, пока принесут снова…

– Что произошло с мастером?

Имам нагнулся еще ниже, и спина его стала похожа на согнутый ветром ствол дерева.

– Мастер влюблен в вашу жену… Она ушла… Ушла не сказав ни слова…

Хромой Тимур усмехнулся одними губами. Глаза его по-прежнему были холодными и настороженными.

– Вечно мастера, которые воздвигают мечети и дворцы, влюбляются в жен своих повелителей… – холодно сказал он. – Но разве Шолпан-Малик-ака не могла прийти сюда еще раз?

– Не знаю… Мне не подобает спрашивать повелительницу, что она намерена делать…

Глаза Тимура и имама встретились, и тот догадался, чего ждет от него эмир.

– Через три дня после этого, – сказал имам, – Шолпан-Малик-ака пригласила в свою юрту дерзкого мастера. О чем они говорили, я не знаю. Только больше никто не видел этого человека, словно его поглотила земля. И о мавзолее Шолпан-Малик-ака больше не вспоминала…

Молча, прихрамывая больше обычного, Тимур спустился вниз. Он еще долго стоял у стен мавзолея и, казалось, пристально и внимательно рассматривал его купола, но на самом деле ярость давно закрыла глаза эмиру и думал он о совсем другом.

Тимур то начинал верить, что Шолпан-Малик-ака изменила ему, то вдруг отбрасывал сомнения. И все-таки почему она заставила мастера убежать? Если она не виновата, то для чего это надо было делать?

На миг эмир закрыл глаза, такой невыносимой сделалась ярость. Если бы сейчас ему в руки попался мастер! Он бы приказал с него, живого, содрать кожу. Но как могла решиться на измену Шолпан-Малик-ака? Разве она не знала, что великий Тимур никогда не простит ей этого?

Тяжело взобравшись в седло, эмир медленно поехал в сторону аула своей жены. И уже на полпути, словно вспомнив о своих спутниках, сказал им:

– Вы свободны. Идите отдыхать. Завтра наш путь будет лежать в Самарканд.

У белой юрты Шолпан-Малик-ака Тимур бросил повод коня подбежавшему нукеру и, приподняв полог, закрывающий вход переступил порог.

Шолпан-Малик-ака ждала своего повелителя. Щеки ее раскраснелись, глаза лучились радостью. Но эмир даже не взглянул на нее. Молча разулся у входа, прошел на почетное место, медленно, очень медленно снял с головы голубую чалму и только после этого поднял глаза на жену. Мелькнула мысль: «Какая же она красивая», но Тимур тотчас же справился со своей слабостью.

– Где мастер, который строил усыпальницу? – негромко спросил он.

– Не знаю… – Кровь отливала от лица женщины. Ей хорошо было известно, что такое гнев повелителя.

– Кого же мне спросить об этом?

– Я не видела его с той поры, как он был у меня в гостях…

Лицо Тимура помрачнело еще больше. Он, не отрываясь, смотрел на Шолпан-Малик-ака, и глаза его приказывали: «Говори!».

Женщина вдруг догадалась, в чем причина гнева повелителя. Она смело подошла к нему и опустилась рядом с ним на ковер. Страха больше не было, и она начала говорить:

– Когда закончилось строительство мавзолея, мастер пригласил меня, чтобы я положила последние кирпичи, согласно твоей воле. Я знала и раньше, что мастер влюблен в меня, но на этот раз он настолько растерялся… – Женщина негромко и ласково засмеялась. – Я не стала ждать, когда принесут уроненные им кирпичи, и, чтобы не смущать мастера, ушла… Я решила, что смогу сделать это и позже. Хорошую усыпальницу для святого построил мастер, и мне захотелось отблагодарить его и постараться излечить от безнадежной любви ко мне. Только поэтому я и решила позвать его в гости. – Шолпан-Малик-ака коснулась руки Тимура. – Я была не одна. Вместе со мной в юрте находились мои подруги и рабыни. Мы пили кумыс, девушки танцевали и пели песни, прославляя мастера…

– Дальше – нетерпеливо сказал эмир.

– Потом я отпустила всех, кто принимал участие в празднике, и велела принести два вареных яйца, покрашенных одно в красный, а другое в синий цвет. Я велела мастеру съесть их, и он повиновался. Затем я спросила: «Какое из них самое сладкое?» – «Вкус у них одинаковый. Я не почувствовал разницы», – сказал джигит. И тогда сказала я: «И женщины подобны этим яйцам. Отличаются они друг от друга только внешним видом. Суть же их и достоинства одинаковы. Ты влюбился в меня, потому что тебя поразила моя внешность, но во всем остальном я обычная женщина. Так не сжигай себя в безжалостном и коварном огне, имя которому любовь. Я жена эмира, и мы неравны с тобой. Иди по свету и ищи себе пару, которая бы была достойна тебя и соответствовала твоему положению». Мастер понял меня. Он не сказал ни слова и тотчас же ушел. Больше я его не видела. Ну, а потом, когда я узнала, что ты возвращаешься из похода, я позабыла и о мастере, и о кирпичах, которые должна была положить в построенном мавзолее.

Глаза Тимура потеплели. Он вдруг подумал, что напрасно сомневался в Шолпан-Малик-ака – она действительно умна, и, наверное, ее следовало взять с собою в поход. Он расстегнул пояс и вместе с саблей отдал его жене.

– Прикажи воинам, чтобы они отошли подальше от юрты, – велел Тимур.-Да налей мне чашу вина…

В эту ночь эмир позабыл обо всем, забыл и о мастере, и о построенном мавзолее, забыл настолько крепко, что до сих пор в куполе усыпальницы святого ходжи Ахмеда Яссави осталось место для так и неположенных туда завершающих кирпичей.

* * *

Жизнь продолжалась, и бродили по неведомым, запутанным ее дорогам события, словно случайно встречаясь друг с другом. Но не случайность сводила их, а судьба. Ничто не совершалось на земле без воли аллаха. Так считал Хромой Тимур – великий воитель Востока.

Он привык вести войны и не верил, что можно жить по-другому. Поэтому, когда ему стало тесно в границах покорного Мавераннахра, Тимур в год овцы (1379) двинул свои тумены на Хорезм. Без борьбы без крови уступил ему власть Хусейн Суфи Хорезмшах, и, довольный этим, подобно ястребу, парящему высоко в небе, Тимур пристально посмотрел в сторону Ирана.

За все годы своего могущества эмир ни разу, уходя в походы, никого не оставлял вместо себя править подвластными ему землями. По установленному Тимуром порядку, где бы ни находился он, еженедельно прибывал к нему гонец, который докладывал, что произошло или что делается в Мавераннахре. Эмир указывал, как следует поступить в том или ином случае. В его отсутствие городами управляли назначенные им даруги, а если случалось что-то требующее немедленного решения, то собираясь вместе эмиры, которые не принимали участия в походе, и их слово было последним.