Гибель Иудеи

Тамара вскрикнула от ужаса.

— Это невозможно, отец, на это бы не решился и сам Нерон, а Тит…

— Тит был против этого, но Вероника доказала ему, что все силы Израиля сосредоточены теперь вокруг храма, и разрушение его навсегда сломит могущество иудеев. Но, — перебил он себя, — ты слышишь шаги? Это Хлодомар, я послал его за Регуэлем и Сабинием. Я многого не исполнил в своей жизни, но не мог умереть, не устроив своих домашних дел.

Он с трудом поднялся и позвал всех. Хлодомар остановился почтительно у двери, Регуэль бросился на колени у постели отца, Флавий Сабиний стоял в нерешимости посреди комнаты, опасаясь быть нескромным. Но Иоанн ласково подозвал его.

— Подойди ближе, Сабиний, — сказал он. — Ведь ты теперь наш. Римляне не могут сказать, что иудеи неумело сражались, — их учил Сабиний. Ты честно сдержал обет верности, который дал нашему народу, — честнее, чем многие иудеи… Теперь же нужно тебя освободить от данного обета, тем более что скоро рухнет понятие родины. Ее не станет для иудеев.

— Иоанн, — сказал Флавий Сабиний взволнованно, — неужели ты считаешь меня способным бросить в несчастии тех, которые приютили меня?

Иоанн грустно улыбнулся.

— Мне кажется, что ты немного счастья видел у нас. Но, — прибавил он, — я хотел освободить тебя от одних уз с тем, чтобы связать тебя другими. Тебя привела к нам рука Божия, но посредством другой человеческой руки и — ведь я прав, Тамара?

Тамара покраснела и опустила глаза.

Флавий Сабиний радостно посмотрел на Иоанна и опустился на колени около девушки. Тамара еще более покраснела, потом, рыдая, бросилась к отцу и прижала к губам его руки.

Иоанн нежно обнял ее.

— Помнишь, ты мне рассказывала о невзрачном стыдливом цветке, который распускается только под влагой земной печали.

— Иерихонская роза, — прошептала она.

— Да, иерихонская роза, — задумчиво повторил он. Она есть у тебя, Тамара? Принеси ее сюда. Это все, что я имею, — сказал он Сабинию, когда девушка вышла из комнаты, — и что могу тебе дать в награду за твою верность, Сабиний. Больше у меня ничего не осталось Ведь родина моя… — Голос его стал глубоко печальным. — О что они сделали с моей родиной!

— Ты мне дал самое лучшее, — мягко сказал Сабиний. — И я буду беречь это величайшее из твоих сокровищ…

Тамара вернулась и поставила перед Иоанном иерихонскую розу и кувшин. Потом она опустилась на колени рядом с Сабинием и робко дала ему один из стеблей степного цветка, а сама взяла другой. Иоанн из Гишалы открыл крышку кувшина и вылил воду на розу.

— Подобно розе иерихонской, ваша любовь выросла на знойной, сухой почве, среди горя и несчастья. Пусть святая вода Иордана, ставшая теперь водой печали, напоит ее, чтобы она распустилась и после долгой ночи открыла свою душу солнечному лучу. Смотрите!

Иерихонская роза, цветок тайны, распустилась и сияла в солнечном свете. Флавий Сабиний смотрел на нее восхищенным взором, как на чудо.

— Флавий Сабиний, я тебя вопрошаю: хочешь ли ты взять эту девушку в жены? — спросил торжественно Иоанн.

Ликующее «да!» вырвалось из его уст, и, обняв Тамару, он наклонился вместе с ней к отцу, прося его благословения.

— Боже, Боже! — проговорил Иоанн, и взор его устремился на солнечный луч, освещавший комнату. — Будет ли солнечный свет сиять в жизни этих детей?

Когда Тамара и Сабиний ушли, нежно попрощавшись с отцом, Иоанн долго еще глядел на солнечный луч, ворвавшийся в комнату, и лицо его озарялось внутренним светом.

— Пришло время вернуть в руки Создателя его дар, — сказал он сильным и ясным голосом. — Регуэль, помнишь ли ты свой обет служить делу родины каждой своей мыслью, каждым движением?

— Помню, отец, — твердо ответил Регуэль, — и в час гибели я буду около тебя.

— Нет, — ответил Иоанн. — Только слабым должно умирать. Ты же силен: твой святой долг — месть!

Глаза Регуэля вспыхнули, он схватился за меч.

— Месть?

Из груди Иоанна послышался глухой стон.

— Да, месть, — шептал он. — И разве ты не знаешь, кому нужно отомстить? Кто предал Бога и отечество врагу? Вероника. Кто попрал стыдливость иудейки и отдался язычнику? Вероника. Кто поселил раздор в Иерусалиме и вселил в римлян дух разрушения? Вероника. В тот день, когда иерусалимская святыня будет сожжена, пламя это сделает Веронику владычицей мира. Но ей грозит месть, и она в твоей руке, Регуэль. Когда Вероника будет на вершине власти и будет упиваться радостью разрушения, ты должен будешь наполнить кубок ее торжества кровью ее собственного сердца. Месть должна быть столь же великой, как и преступление… Вероника должна умереть на пороге к торжеству.

Он наклонился к сыну и вынул у него меч из ножен. Светлая сталь засверкала в солнечном свете.

— Поклянись мне, Регуэль, чистотой этого меча, поклянись умирающей душой отца, поклянись именем Всевышнего, что ты исполнишь долг мести…

Регуэль трижды поднял руку и трижды поклялся мечом, отцом и Богом. Потом отец и сын обнялись долгим прощальным поцелуем.

— На твою долю выпадает самое тяжелое, — сказал Иоанн после короткого молчания. — Тебе придется смотреть, как умирают братья, и ты не сможешь помочь им. Ты должен быть свидетелем гибели Иерусалима, и взор твой не посмеет дрогнуть. Вот что ты должен сделать. Из западной части дворца старый подземный ход ведет далеко за крепостной вал римлян к масленичной горе. Когда пламя покажется над храмом, спустись в него, выйди из города и тогда будь римлянином для римлянина, сирийцем для сирийца, арабом для араба, пока ты не исполнишь своего обета.

— А ты, отец?

Иоанн из Гишалы ничего не ответил. Послышался страшный, пронзительный крик. Казалось, земля разверзлась и собирается поглотить человечество.

Регуэль подбежал к окну. Он отшатнулся, бледный и дрожащий.

Горел храм.

На лице Иоанна показалась чуть заметная улыбка.

— Он зовет, — прошептал он, широко раскрыв глаза, и руки его вытянулись. — Всевышний зовет меня!..

Несмотря на требование Вероники и военачальников, Тит не решался приступить к уничтожению храма. Он благоговел перед великим произведением искусства, равного которому не было даже в самом Риме. Он сам еще утром отдал приказ потушить пожар, начавшийся в храме по чьей-то вине.

Вероника гневно топнула ногой, когда Оний передал ей о нерешительности молодого цезаря, и на губах ее показалась презрительная улыбка. Но вдруг лицо ее вспыхнуло, потом стало смертельно бледным.

— Где Тит? — спросила она отрывисто.

— Он уже вернулся к себе в палатку.

— А у храма еще продолжается бой?

— Да, продолжается, но без огня римляне не победят.

— Я знаю…

Как долго продолжится это невыносимое положение?

Уже прошли многие месяцы, а жалкий народ все еще не покорен. Вероника жаждала власти над Римом, как изнемогающий от жажды человек хочет капли воды. Здесь, в лагере грубых, не понимающих ее красоту воинов, она была только сестрой Агриппы, слабого, ничтожного царя. А в Риме — о, когда удастся ей поднести к губам опьяняющий кубок власти и выпить этот освежающий напиток?…