Гибель Киева

Вот и сейчас у его друзей не было шанса: они пойдут на казнь. И, действительно, упиваясь силой замысла, все воодушевились, загорелись, долго подбирали кандидатуры, долго исключали из среды потенциальных кандидатов самую циничную особь, которую, в конце концов, спасла беременность. Владимир долго распределял роли и, раздавая чёткие задания, снова оседлал белого коня.

Все понимали, что на этот раз идут на совершенно реальный риск провести за решёткой ближайшие десять лет, но, как это всегда бывает в случаях, когда присутствует большой риск, кровь закипала, голова кружилась и каждый ощущал себя героем.

Кончился вечер совершенно неожиданно. Цок-Цок закапризничала, пожелала уйти, Владимир увязался её провожать, и она ему не отказала. Анатолия и Мещерского-Барского удалось выпроводить, лишь вручив им по бутылке французского вина, а Александра, уже накинувшего ветровку и спешащего к Барбаре, Регина задержала за плечо.

– Ты сейчас не уходи, – только и сказала она.

Ах эти рыжие бестии! С ними бывает так хорошо. Они иногда бывают такими своими, что и слов не нужно. Это как два зубчатых колёсика часового механизма – настолько идеально входят друг в друга. Compatible.

Казнь

Тот день останется в веках. А кому выпало счастье быть свидетелем, будет рассказывать об увиденном всегда, везде и в любой компании. И от него будут требовать всё новых и новых подробностей.

Место казни выбирали тщательно. Остановились на Львовской площади. Во-первых, центр подчёркивал значимость происходящего для всего Города, хотя на Троещине, Харьковском массиве или Оболони собрать народ было куда проще. Во-вторых, эту местность ещё можно было хоть как-то спасти. В-третьих, из соображений безопасности.

В нашумевшем в семидесятые годы романе «Південний комфорт» популярный тогда беллетрист Павло Загребельный отметил неудачное решение транспортной развязки при постройке Дома художника. И, действительно, она была настолько нелепой, что заблокировать движение по прилегающим улицам, в особенности с Крещатика, не составляло труда. Две машины при лобовом столкновении могут перекрыть движение на Большой Житомирской, а рассыпанные на прилегающих улочках стальные ёжики – парализовать весь центр.

Львовская площадь только на первый взгляд кажется захолустным аппендицитом. Хотя, основания к такому заключению вроде бы имелись. Когда-то там стояли Жидовские ворота, получившие колоритное прозвище по той причине, что торговцам, привозившим свой товар с западного направления, разрешалось устраивать торжище, не пересекая границ княжего города.

На гравюрах середины XIX века, изображавших эту местность, хорошо виден полосатый шлагбаум, закрывавший въезд в Киев с улицы, которая сейчас носит имя славного большевика Артёма, хотя перед этим её долго-долго называли Галицкой, как, впрочем, и саму площадь.

По этой торговой улице ещё до революции ходил трамвай, а на самой площади располагался самый домашний рынок Киева. Испокон веков там продавали сено для лошадей, которым и застелили по всей длине и ширине мостовую из булыжника у здания, что расположено совсем неподалёку, на спуске нынешней улицы Олеся Гончара, охраняемого рыжим львом, дабы не тревожить умирающего на втором этаже частной клиники от смертельной раны премьер-министра России Столыпина.

Называть улицы в этой окрестности бессмысленно, поскольку их названия менялись беспрестанно. Мало-Житомирская, Чкалова, Гончара, Большая и Малая Подвальная, Полупанова, Ворошилова, Ярославов Вал. И лишь непостижимым образом Стрелецкая улица, где родился и вырос Александр, да ещё пересекающаяся с ней Рейтарская, хранили верность когда-то квартировавшим там полкам стрельцов и рейтар.

Когда по Большой Житомирской гуляют весенние сквозняки, они гонят пыль многих веков, и живущие там люди не открывают окон с видом на бесконечную череду автомобилей и троллейбусов, следующих маршрутами номер 16 и 18. И правильно делают, потому как через считанные минуты она укрывает толстым слоем подоконники, столы и прочие плоские поверхности, и что ещё более паскудно – залазит в нос и першит в горле.

Люди – создания смертные и живут недолго. А пыль живёт долго. И если разбираться всерьёз, то несёт она в себе и частички чешуи динозавров, и зрачки влюблённых, и кончики волос киевских князей. Только угольной пыли с конецких терриконов в ней нет, ибо её приносят на подошвах владельцы квартир с видом на противоположную сторону улицы, откуда дуют днепровские ветры и открываются днепровские дали.

Киевлян, которые не мечтали бы просыпаться в квартирах с таким видом, в природе не существует. Однако те, кто там просыпаются, в трёхмерной реальности существуют. У них есть имена, фамилии, отчества, счета в швейцарских банках и, увы, временами депутатские значки. Даже при наличии киевской прописки киевлянами их считать никак невозможно.

Дело тут не в приезжих. Дело в том, за чем приезжают в Киев. Когда в его пределы входил скромный провинциальный смаглявий хлопець Валериан Пидмогильный, он тоже хотел завоевать этот город. И это ему удалось, написав единственный в украинской литературе урбанистический роман «Місто». О Киеве, кстати. Он стал киевлянином навсегда.

Женился на актрисе русского драматического театра и поселился в доходном доме на Львовской площади, в том самом, где так долго был гастроном. Квартира у молодожёнов была огромная, кажется, пятикомнатная, в которой на входных дверях не было замка. Принципиально. Любой загулявший актёр или служитель других шести муз, впоследствии подвешенных на фронтоне Дома художника, мог зайти в их квартиру среди ночи и переночевать там, даже не представляясь хозяевам. И, что любопытно, их НИ РАЗУ не обворовали.

В конце тридцатых Пидмогильного, конечно, «шлёпнули» – что в сталинские времена, что в нынешние интеллигенция хозяевам жизни оказалась в Киеве ни к чему: надо же, такой удобный город, а тут, понимаешь, смыслом жизни нагружают.

Но Город не сдавался и свои нравы менять не собирался. Когда почитаемый киевский психиатр Яков Фрумкин срочно выехал в эвакуацию, чем, учитывая его национальность, сохранил себе жизнь, его уникальнейшую библиотеку, собранную многими поколениями известных русских психиатров Фрумкиных, естественно, разграбили и растащили. Оставшиеся в оккупации киевские букинисты выкупили у воров почти всю библиотеку по книжечке, и по возвращении врача, который впоследствии возглавлял «павловку», торжественно ему вручили. Платы не взяли. А ведь там были редчайшие средневековые издания.

Да что там о прошлом? И ныне попадаются киевляне той самой закваски. Крещатик сегодня, если почитать вывески, – иностранная, или проданная иностранцам улица. Единственный бастион культуры, непонятным образом уцелевший на главной улице Города, – книжный магазин «Знания». А почему? Да потому что его директор, легендарная Аркадьевна, выросла в доме на Пушкинской, расположенном в тылу театра русской драмы, там, где знаменитое актёрское общежитие. Вечером, в жаркую июльскую ночь, открыв окошко, а в июле киевляне испокон веков спали с открытым окном, уж она наслушалась и серенад, и объяснений в любви, и душераздирающих историй, которыми после спектакля делились на скамеечке актёры. Да танком надобно трижды проехать по Аркадьевне, чтобы она сдала врагу свои позиции. Киевлянка она. Коренная. А мэр в Киеве не киевский.