Гибель красных богов

Белосельцев остался один. «Буран» остывал. Автоматчики стояли в тени его крыльев. Ему захотелось подняться по стремянке и заглянуть в приоткрытый люк. Он вспомнил слова инженера Митяева о том, что челнок принесет с небес драгоценный ларец, и в нем – белоснежный свиток, на котором начертан Рай, размеры Божьего престола, золотые письмена священного откровения.

Он приблизился к «Бурану». Полез по хрупкой стремянке вдоль теплого выпуклого тулова. Достиг вершины. Заглянул в приоткрытый люк. В черноте что-то мерцало, шевелилось. Шло непрерывное движение, ровный шелест и хруст. Нутро челнока было полно тараканов, которые изгрызли в прах приборы, компьютеры, оптику телескопов, золото и серебро сочленений. Все источало жуткий шелест, душное зловоньи смерти.

Глава одиннадцатая

Даже в Москве ему являлось как бред нутро прекрасного космического ангела, полное копошащихся черных тварей, сожравших божественный ларец и священное послание. Космос, куда он стремился. Рай, на который уповал, был обиталищем тараканов, превративших в труху его мечту о бессмертии.

Это был знак поражения. Чекист, который послал его на задание, заблуждался, пребывал в прекраснодушных иллюзиях, не ведая глубины катастрофы. Оперировал партией, которой не было и в помине. Рассчитывал на армейские дивизии, которых не существовало. Полагался на союз рабочих и крестьян, на творческую и научную интеллигенцию, от которых осталась пустота. Все источили прожорливые энергичные насекомые с чуткими усиками и острыми челюстями, размножившиеся в душном дупле мертвой державы.

Необходима была срочная встреча с Чекистом, дабы проинформировать его об уровне опасности, о степени катастрофы. Он звонил референтам, общался с помощником, но ему вежливо сообщали, что Чекист отсутствует, но как только появится, ему немедленно доложат. Это было непреодолимо. Приходилось нести страшный груз воспоминаний в себе. Анализировать, обобщать, искать возможные выходы. Чтобы при встрече с Чекистом, когда она наконец состоится, быть во всеоружии.

Однако задание не отменялось. Разведоперация продолжалась. Он летел теперь на атомный полигон в Семипалатинск, где предстояло очередное испытание и куда направлялся Премьер для инспекции этого важнейшего военно-стратегического и хозяйственного объекта.

Белосельцев летел туда с особым мучительным ожиданием. Его влекла не только возможность увидеть и почувствовать вблизи Премьера, ключевую фигуру в заговоре государственников, но и встретиться с Мутантом, о котором тайно поведал ему Академик. Рассказ Академика напоминал галлюцинацию наркомана. Но разве самому ему не всадили в синюю вену жестокий шприц, не впрыснули ядовитое безумие, превратившее разум в фабрику разноцветных бредов.

Они летели с Премьером в удобном салоне по высокой плавной дуге над земным шаром, шестая часть которого уверенно охранялась советскими погранвойсками, контролировалась советской властью, управлялась советским правительством. Премьер, командующий громадным народным хозяйством, имевший влияние на могущественнейшую экономику мира, был милым, домашним, нечванливым. Чем-то, быть может, тучностью неповоротливого тела, добрым взглядом близоруких глаз сквозь тяжелые очки, неуверенными движениями пухлых рук, напоминал Пьера Безухова. Был умеренно либеральных взглядов, симпатизировал западным экономическим теориям, охотно давал интервью тележурналистам, рассказывая о своих привычках, – о плавательном бассейне, о любви к баварскому пиву, к развлекательному английскому чтиву. И теперь, в салоне, он читал какой-то английский детектив в глянцевой забавной обложке. Отложил лакированную книжицу, чтобы ответить Белосельцеву на его тревожные, нервные вопрошания.

– Видите ли, я полагаю, что мы уже прошли самый мучительный, сумбурный период перестройки. Люди узнали много нового. Естественно, это их взбаламутило, породило некоторый хаос в умах. Теперь, как этому учит кибернетика, в системах, потерявших устойчивость, нужно проложить стабилизирующий контур. Или, другим языком, немного «подморозить» общество, которое, как перегретый холодец, начало слегка плыть, – он добродушно и мило щурился, привычным толчком пухлого пальца поправляя очки. Уделял своему попутчику ровно столько внимания, сколько просил его об этом Чекист. Белосельцев представлял, как старательно Премьер гребет жирными руками в лазурном бассейне, вертит в воде коротко стриженной головой, напрягает розовую складчатую шею под присмотром услужливого тренера. – Мы в правительстве подготовили несколько мероприятий, которые должны «нагрузить» экономику, изъять у народа накопившуюся денежную массу. Это в первую очередь строительство трансконтинентальных шоссейных дорог. Люди вложат свои сбережения в этот впечатляющий, поистине советский проект, согласно которому Брест будет соединен автострадой с Южно-Сахалинском, а Воркута и Салехард – с Кушкой. – Белосельцев слушал эти успокаивающие пояснения, представляя, как Премьер в жару, на своей правительственной даче, в тени узорной беседки, пьет баварское пиво. Толстая граненая кружка. Золотая, падающая из бутылки струя. Белая кайма мягкой пены над янтарной толщей напитка. Полные губы Премьера тянутся, страстно касаются стекла, раздвигают пену, достигают холодного светлого пива. Сосут, издавая хлюпающий звук. И на белом фарфоровом блюде ярко-красные костяные раки. – Мы создадим мощнейшее совместное предприятие с Америкой и начнем строительство туннеля под Беринговым проливом, от Чукотки к Аляске. Это будет проект в духе нового мышления, который привяжет американский капитал к экономическим преобразованиям в СССР. Одновременно, не разрушая основ индустрии, мы дадим абсолютную свободу мелкотоварной стихии, которая овладела умами. Рестораны, парикмахерские, салоны, артели, розничная торговля, коптильные цеха, хлебопекарни – все, куда устремлены глаза мечтающего о собственности обывателя. – Белосельцев воображал, как Премьер лежит в летней опочивальне среди сухого, душистого дерева, под мягким абажуром вечерней лампы, сладко дремлет, и на его жирной волосатой груди покоится глянцевый американский журнал с рекламой нового небесно-голубого «Форда». – Каждому сословию мы увеличим социальное жизненное пространство. Загородные участки расширенной площади и комфортабельные коттеджи. Автомобильный завод с лицензиями «Вольво», «Мицубиси», «Фольксвагена», выпускающий первоклассные автомобили. Ночные клубы и стриптиз-бары, дающие выход сексуальным энергиям. Рок-фестивали и кинопродукция, соперничающая по увлекательности с Голливудом. Все это, как губка, впитает в себя протест, недовольство, фронду, превратив их в обычную погоню за потреблением. И для всего этого нам нужно полгода. На это время мы и произведем «подморозку», о чем договорились с товарищами.

Он смотрел на Белосельцева умными серыми глазами, ожидая вопросов или возражений. Белосельцев молчал. Премьер любезно кивнул, поднял к глазам отложенную книжку, продолжая наслаждаться английским развлекательным текстом. Белосельцев молчал, ибо фантастическая, не поддающаяся кибернетическому описанию сложность, в которой пребывало общество, драма, созвучная гибнущей галактике, были сведены к простоте, напоминавшей вышивку на пяльцах.

Атомный полигон – огромная плоскость голой казахстанской степи, ограниченной безжизненными зубьями гор, большинство из которых было сломано, вырвано, взорвано, а хребет перемолот в камнедробилке многолетних атомных взрывов. Степь под палящим солнцем была громадной лабораторией, где исследовалась природа ударов, радиации, испепеляющего огня. Моделировалась ядерная война. Проверялись надежность танков, крепость бункеров, жизнестойкость пехоты. Защита продовольствия, семян, питьевой воды, коровьего молока в случае, если над расплавленными городами всплывут белые медузы атомных взрывов.

Премьеру показывали закрытый город, научные центры, разбросанные в степи гарнизоны. Автоматические станции, берущие пробы воздуха, почвы, грунтовых вод. Повезли к горам, в одной из которых, от подножья к центру, была пробита штольня. По железнодорожной колее в нутро горы был доставлен термоядерный заряд, проложены кабели, расставлены бесчисленные приборы и датчики. На утро был запланирован взрыв. Его смысл заключался в том, чтобы сделать землю прозрачной. Взрывная волна должна была пробежать в земной коре, проходя сквозь скопления нефти, алмазные трубки, залежи меди, угля. Ученые составят карту месторождений, куда затем устремятся геологи. Премьер приехал «освятить» этот мирный взрыв, который должен был положительно повлиять на общественное мнение страны.

В то время как он выступал перед военными испытателями, разъясняя текущий политический момент, Белосельцев подошел к генералу, отвечающему за секретность полигона:

– Мне рассказывали, еще в Москве… Наш великий Академик… Что здесь живет человек, попавший под взрыв… Не погиб, был спасен… Очень изменился телесно… Остался жить как поселенец…

– Должно быть, Хиросима? – живо откликнулся генерал. – О нем, вишь, и в Москве знают. Есть у нас такой экспонат. Его так кличут, потому что прямо над ним атомная бомба рванула. Он сперва был пациентом в радиологическом центре. А теперь уже лет десять как на свободе. Мы его к делу пристроили. Он в рыбацком домике живет, у озера. Если гость к нам какой приедет, он с гостем рыбу в озере ловит. Такое озеро рыбное. Образовалось после подземного атомного взрыва. В кратер вода натекла, и рыба сама завелась. Чистая, без радиации. Воду раз в году проверяем.

– Нельзя ли мне, – загорелся Белосельцев, – побывать на озере и порыбачить с этим Хиросимой?

– Конечно, можно. Дадим машину. К вечеру доставим в гостиницу. Отдохнете, а утром поедем на взрыв… Карпенко! – окликнул он майора, сопровождавшего высоких гостей. – Доставишь товарища к озеру А-4. Передашь пациенту М-108. Пусть поработают по программе АД-204. К двадцати ноль-ноль доставишь товарища в гостиницу, в блок М. Понятно?

– Так точно, – ответил майор. – Машина готова, – почтительно обратился он к Белосельцеву.

На серебристой «Волге» они понеслись по пустынным бетонным трассам сквозь седое пожарище горячей степи, по которой в разные стороны, как молчаливые огромные скороходы, бежали высоковольтные вышки. Несли кому-то таинственную весть.

Озеро, еще невидимое, возвестило о своем приближении красной землей, состоявшей из ржавых пород. Словно из недр планеты вырвали железное окисленное ядро и натирали здесь до угрюмого блеска. Укатили вдаль, оставив рыжую сухую окалину. Ржавчина сменилась колючими ломкими осколками, посыпавшими степь пластинчатой чешуей, будто здесь чистили огромную рыбину, и она, выпучив глаза, вяло шевелила хвостом, шлепала алыми жабрами. Затем возникли окаменелые пузыри, похожие на затверделое тесто, побежавшее из квашни и застывшее, так и не успев расползтись. Открылось пространство черной дырчатой пемзы, нагромождение пористой магмы, образующей высокий вал, какой бывает вокруг древних поселений. Бетонка взлетела на этот вал, и открылось озеро, круглое, недвижное, в слепом мертвом блеске, окруженное черными берегами. Словно в тигель был налит расплавленный свинец, ровно и тускло светился, охваченный жароупорными стенками, без ветряной ряби, без птичьего крика и рыбьего плеска.

– Это еще Сталин был жив, когда рвануло, – почтительно заметил майор. – Вон он, домик. И лодочка. Здесь и живет Хиросима.

Они подкатили к убогой сторожке с покосившейся кровлей. Вокруг ни травинки, только на кольях шелестела капроновая сеть с поплавками, да стояла колесная повозка, низкая, как нарты, без всякого намека на лошадь.

– Хиросима, встречай гостей! – начальственно позвал майор. Улыбался, словно предстояло что-то забавное.

В доме тихо звякнуло, дверь отворилась, и на пороге предстал человек. Не целый, а то, что от него осталось. Одна нога была короче другой, обе смотрели носками внутрь, так что туловище при каждом шаге качалось вперед и вбок. Одной руки не было вовсе, а другая, отсеченная по локоть, являла вид рогульки, обтянутой кожей. Голова плоско лежала на плече, обнажая вывороченную, с кусками дикого мяса, шею. Один глаз отсутствовал, зарос зеленоватой кудрявой шерстью. Другой, выпученный, с голубым белком, похожий на очищенное вареное яйцо, был лишен зрачка. Вместо носа чернели две тесные дырочки, издававшие при дыхании свист. Рот, лишенный губ, насмешливо скалился неровными коричневыми зубами. Кожа лица, рубчатая, стянутая, вся в оспинах, заусеницах, темно-багровая, сине-лиловая, напоминала камень, подобный тем, что в изобилии лежали под ногами.