Гибель советского кино. Интриги и споры. 1918-1972

Я говорил, что мы ищем в Достоевском Достоевского нам близкого и боремся с Достоевским, который для нас неприемлем, но который нравится кое-кому из тех, с кем в этом споре я не желаю иметь ничего общего...

Почему у Алова и Наумова непрерывно возникают ассоциации с Бунюэлем и Бергманом? Почему кафкианская тема таракана находит у них продолжение в отождествлении мухи и Пселдонимова? Да потому, что они домысливают Достоевского в том же направлении, что и Кафка, что и другие западные художники, а это реакционное направление, утверждающее неверие в человека (выделено мной. – Ф. Р.).

Вот почему я принадлежу к числу противников этого фильма, его эстетики, его философии, его нравственного пафоса».

А. Аникст (литературовед, критик): «В своем выступлении тов. Столпер сказал о том, что опасаться за судьбу фильма нет оснований, но у меня какое-то ощущение, по атмосфере совещания, что тов. Столпер несколько забегает вперед. В части выступлений совершенно отчетливо прозвучала нотка поисков аргументации против картины. Избравшие этот путь обычно задают вопрос: нужен ли такой фильм народу? – и начинают рассуждать от имени других. Я бы хотел выразить свое отношение к этому фильму и высказаться от первого лица...

Мне кажется, что картина «Скверный анекдот» принадлежит в нашем искусстве к числу тех, о которых с полным правом можно сказать – это художественное произведение. Я согласен с теми товарищами, которые говорили о том, что после этой картины особенно вдохновляешься на борьбу со всем рабским и унизительным, что еще сохраняется в жизни. И как будто бы нет ничего в самом фильме, что противостояло бы этому. Но этому противостоит и ненависть Достоевского, и ненависть Зорина, и ненависть Алова и Наумова, Евстигнеева и других участников творческого коллектива. Они все захвачены идеей поразить рабское в человеке, уничтожить угодничество и деспотизм, мелкий, глупый, жестокий деспотизм, который данный строй вещей хочет увековечить.

Вот почему «Скверный анекдот» – замечательно глубокий, очень нужный нашему времени фильм...

И если говорить о нравственных задачах искусства, то едва ли нравственно желание некоторых скомпрометировать эту работу, приравняв ее к явлениям, которые мы считаем реакционно-декадентскими и буржуазными... (Аплодисменты.)

Мы ссылаемся на народ, на его восприятие, на его эстетические вкусы, хотя часто наше знакомство с народом ограничивается разговором с шофером такси, который везет нас на просмотр. (Смех в зале.) Для того чтобы судить о произведениях искусства, нужно исходить не из гипотетического народа, а из народа реального, народа, который мы воспитываем, и от нас зависит, сколько и что будет понимать народ в искусстве.

Давали мы народу ограниченную духовную пищу и несомненно сузили его возможности восприятия искусства.

Мне кажется, картина Алова и Наумова принадлежит к произведениям, в которых художники всерьез говорят с народом, веря в его ум и чувство. Они знают, что не все их примут и поймут, но они ищут среди людей единомышленников, которые вместе с ними станут бороться против всего того, что этот фильм осуждает. (Аплодисменты.)»

Как видим, наибольший урожай аплодисментов собрал именно Аникст. Этот оратор в своей речи «умыл» всех критиков фильма: и Пырьева, и Суркова. Жаль, что среди выступающих не нашлось человека, кто смог бы «умыть» самого Аникста, – тогда бы был паритет. Впрочем, те же аплодисменты ясно указывали на то, что сторонников Аникста в зале было большинство, поэтому ни о каком паритете речи быть не могло.

Но продолжим знакомство с выступлениями других ораторов.

С. Герасимов (режиссер): «То обстоятельство, что поводом для первого такого разговора явился „Скверный анекдот“ Достоевского, Зорина, Алова и Наумова, – обстоятельство немаловажное, потому что как ни относись к картине, но нельзя не признать, что она представляет собой явление экстраординарное. Это очевидно...

Я не буду здесь размышлять о тех или иных моментах, которые можно было бы сделать иначе, поскольку не считаю себя вправе вторгаться в область художественных отправлений. Но критика имеет право на отдельные замечания, в противном случае она перестает быть критикой.

Поэтому несколько соображений по поводу деталей, которые не кажутся мне обязательными в этом произведении. Не обязательно сажать генерала на ночной горшок. И мочиться всем трем извозчикам тоже большой надобности нет. Что-нибудь одно... (Смех в зале.)

То, что это свойственно людям, ни в ком не вызывает сомнения, если они еще в какой-то степени живы... (Смех в зале.) И тем не менее делать из этого естественного события эстетический факт не следует вовсе. Это не значит, что вашему покорному слуге не свойственно развлекаться подобными отступлениями в искусстве. Сколько угодно! Это я приемлю. Но не в данном контексте.

Вот извозчики...»

В. Наумов: «Извозчики – ладно. Но генерала необходимо посадить на горшок, и не для того, чтобы он мог оправиться. Достоевскому необходимо было посадить величие на горшок».

С. Герасимов: «Если бы к этому моменту вы не сняли его со всех тронов, тогда горшочек, как контрапункт, был бы хорош; но он у вас давно ниже горшка, и горшок возвышается, как Голгофа.

Как же я отношусь к картине Алова и Наумова? Я считаю, что сам факт появления такого фильма – факт глубоко прогрессивный в общем движении нашего отечественного кинематографа. И то, что Алов и Наумов взялись за это дело, честь им и хвала. Если все, о чем говорилось здесь, поможет им сделать какие-то свои, собственные – а отнюдь не директивные – выводы, то, по-моему, это только украсит и жизнь нашего Союза, и жизнь этого фильма».

А. Турков (критик): «Когда Е. Д. Сурков спросил: „Куда мы ведем Достоевского?“ – я охнул от одной формулировки. Не скрою – стало страшно. Достоевский предстал передо мной в виде козы, которой связали рога и потащили за собой на веревке.

В рассказе Достоевского и в фильме взят не совсем народ, а сложный сплав чиновничества, мещанства самого разного... И именно эта толпа в 1862 году, когда был написан рассказ, требовала во время гражданской казни Обручева повесить его вверх ногами, а когда палач занес над его головой шпагу, она разразилась страшным хохотом.

И через год на том же самом месте стоял Чернышевский, и вокруг него кипели те же злоба и негодование.

И сегодня мы смотрим «Обыкновенный фашизм» (новый фильм Михаила Ромма. – Ф. Р.), и кого же мы видим в факельном шествии? – все тех же оболваненных уродов, рабов.

Когда-то А. Франс сказал, что самый главный урок истории состоит, к сожалению, в том, что никто не извлекает из нее урока. Давайте покончим с этой традицией и, вооруженные марксизмом, встанем на позиции широкой и смелой исторической правды, не закрывая глаза на мрачные моменты нашего прошлого, дабы не явились они в наше настоящее...»

А. Белкин (литературовед): «Я как раз не критик и не кинематографист. Я достоевсковед – так, кажется, это здесь называлось.

Выступление Е. Д. Суркова выявило одну нехорошую тенденцию и напомнило мне выступление тов. Ермилова, после которого в университете был закрыт единственный спецкурс по Достоевскому. Я имею в виду не книгу Ермилова 1956 года, где он доказывает, что Достоевский – гуманист (смех в зале), а ту книгу 1946 года, где он доказывает, что Достоевский – антигуманист. Мне стыдно, что в 1966 году вновь звучат давние угрозы: кафкианец, достоевщик – короче, не наш человек...