Гидеон Плениш
Шрифт:
Дорога к озеру шла среди густых зарослей дубняка, орешника и сумаха; в запоздалом луче солнца кружились мухи; престарелая лошадка Придморов не спеша трусила вперед. Все располагало к душевному довольству, но профессор Плениш, сидя в тарантасе плечом к плечу с Теклой, чувствовал себя человеком, который пропадает зря. Его не радовало даже озеро, поблескивавшее в просветах между деревьями, оно отвлекало его от мыслей о Пиони Джексон. А Текла, как нарочно, болтала без умолку, поглядывая на него так, словно он ее собственность, словно она его мать, его настоящая возлюбленная.
— Как сошла
— То есть почему это «тяжко»?
— Ты всегда говоришь, что первокурсники такие тупицы!..
— Я не говорил ничего подобного. Я говорил, что среди них есть тупицы… А есть и очень способные, очень! Свежие, неиспорченные умы. Они так живо реагируют, не скучают, не брюзжат, как многие, кто постарше.
— Да, пожалуй… Ты использовал мой материал о Троллопе?
— Нет.
— То есть использовал частично. Я сегодня был у зубного врача.
— Ой, бедненький! Больно было?
— Нет.
— Ты, видно, устал сегодня, милый, и чем-то недоволен.
— Я? Я не устал. И я всем очень доволен.
Гробовое молчание, пронизанное тоненькими голосами мушиного хора и стуком ленивых копыт.
Профессор Плениш не был жестоким человеком; во всяком случае, ему не доставляло удовольствия причинять боль даже тем, кого он любил. Он сказал виновато:
— Прости, пожалуйста, мой раздраженный тон. Просто меня беспокоят студенты.
— Чем они тебя так особенно беспокоят?
— Своей безнравственностью! Первокурсницы назначают свидания незнакомым мальчишкам, молокососам! Это очень опасно!
— Вот как?
— Разумеется! А потом мне нужно подготовиться к… Между прочим, мне сегодня необходимо быть в городе ровно в 9.30.
— О, как жаль! Такой чудесный мягкий осенний вечер. Я думала, мы переночуем на озере.
— Я бы с радостью… чего же лучше… но сегодня никак не могу. Должен быть дома в 9.30, не позже.
Молчание.
Она медленно проговорила:
— Интересно, скоро ли ты уйдешь от меня к какому-нибудь очаровательному юному созданию, много моложе, чем я?
Он было разразился ложными клятвами, но потом почувствовал прилив честности. Это с ним случалось. Он ваговорил ласково, как ребенок с матерью:
— Не знаю. Когда-нибудь — возможно. Будем надеяться, что не скоро. Но если это и случится, ни одна женщина не будет так терпима ко мне и к моим глупым разговорам о всяких глупых планах.
— Это верно. Поцелуй меня!
Домик Придморов, некрашеный, но чистенький и веселый, был того же осеннего, золотисто-серого цвета, что и высокая, буйная трава на обрыве над озером, яастывшим в дремотном тумане. Мир снизошел на профессора, и минутами он даже забывал о Пиони Джексон и своей тоске по ней. Сняв пиджак и оставшись в тонкой нижней сорочке, со своей темной бородкой, словно сошедший с картины Манэ, изображающей пикник художников на берегу Сены, он бегал по пляжу и закидывал плоские камешки в перламутровую воду озера, лихо разбивая его покорную гладь. Текла оживилась, видя, что его раздражение улеглось, и весело раскладывала закуску на красной с черным скатерти, расстеленной на траве перед домиком. Озеро теперь отливало медью и пурпуром, и небо на западе пылало.
Когда она позвала
его ужинать, он чувствовал себя молодо и бодро. Но она смотрела на него так, точно имела на него какие-то права. И вечно она о нем заботится! Ему, конечно, приятно, когда о нем заботятся, но вовсе не приятно, что кто-то все время помнит, что ему следует помнить, что о нем заботятся.Она вынесла ему из домика складное кресло, а сама уселась на траве.
Он внутренне бесился: вот этим она и постарается удержать его-будет проявлять такую заботливость, что рука не поднимется ее обидеть. А она такая устоявшаяся, однообразная. Он жаждал нового. «Уеду отсюда!» — поклялся он и тут же, к своему удивлению, услышал, как орет на нее: — О черт, неужели опять крутые яйца?
Ему хотелось капризно броситься в складное кресло, но кресло было не из тех, в какие бросаются, да еще капризно. Он осторожно опустился в него и продолжал:
— Ты очень добра ко мне. Текла, но у тебя нет ни на грош воображения.
Ну разве не стыдно так обижать ее? Конечно, стыд но, но лучше уж покончить с этим раз и навсегда.
— Неужели нельзя придумать что-нибудь новое? Ты какая-то сплошная рутина, точь-в-точь Кинникиникский колледж. Проснись.
Она молча отвела глаза и сидела, немая и безвольная, потом забралась к нему на колени, легонько поцеловала в щеку, прося прощения за ужасный проступок, который, должно быть, совершила.
Он думал: о черт, ведь кресло не выдержит нас двоих, но разве скажешь ей, бедняжке, сентиментальной дуре: слезай к чертям?
Он думал: она горячая и липкая, руки липкие, как бумага для мух, и просто удивительно, до чего она тяжелая, хоть и худая.
Он думал: эта Пиони Джексон такая свежая, веселая, прохладная.Хотя довольно полненькая. И какая умница! С ней-то не нужно все время объяснять и оправдываться.
Он сказал вслух:
— Прости, что я сегодня не в духе. Я всегда такой в начале учебного года. Ну, давай закусим, а то холодные яйца остынут!
В аптеке Постума он был в 9.56.
Мисс Пиони Джексон появилась там в 9.59. Не глядя на него, она подошла к прилавку с парфюмерией и спросила:
— У вас есть рисовая пудра в маленьких коробочках?
Она была еще более свежая, и нежная, и неповторимо чудесная, чем ему помнилось.
Когда она оглянулась, он сказал:
— А, это вы, мисс Джексон, добрый вечер!
Она сказала:
— А, это вы, профессор, добрый вечер!
— Разрешите предложить вам стакан содовой?
— Содовой?
— Ну да.
— Ах, содовой. Боюсь, не очень ли поздно, профессор.
— Нет, ничего. Садитесь и выпейте содовой. Или мороженого. Я хочу узнать ваше мнение о темах для еженедельных докладов.
— Ну что же… — Голос ее звучал спокойно, но глаза завлекали его.
7
Для джентльмена, состоящего профессором Кинникиникского колледжа, считалось предосудительным смотреть на девушку-студентку как на человеческое существо, а поглощать в ее обществе смородинное желе, земляные орехи, тянучки и два сорта мороженого было так же опасно для нравственности, как и для пищеварения.