Гимн Лейбовичу (Страсти по Лейбовицу)

— Что?.. — Он увидел бинокль и изучающе посмотрел на выражение лица Зерчи. — Да, я ничего не мог поделать с этим, ровным счетом ничего.

Аббат несколько секунд пристально разглядывал его, затем повернулся и вышел. Он зашел в канцелярию и велел брату Пату вызвать самого главного чиновника Зеленой Звезды.

— Я желаю, чтобы они покинули окрестности аббатства.

— Я опасаюсь, что ответ будет подчеркнуто отрицательным.

— Брат Пат, вызовите мастерскую и велите брату Лафтеру подняться сюда.

— Его нет там, домине.

— Тогда пусть пришлют ко мне плотника и художника. Есть же там кто-нибудь.

Через минуту вошли два монаха.

— Я хочу, чтобы вы немедленно изготовили пять легких плакатов, — сказал он им. — Я хочу, чтобы они были с хорошими длинными ручками. Они должны быть достаточно велики, чтобы их можно было прочитать за квартал, но в то же время достаточно легкими, чтобы человек мог нести их несколько часов, не валясь с ног от усталости. Можете вы сделать такие?

— Конечно, мой господин. Что должно быть на них написано?

Аббат Зерчи написал.

— Сделайте их большими и яркими, — сказал он им. — Пусть они бросаются в глаза. Это все.

Когда они ушли, он снова вызвал брата Пата.

— Брат Пат, идите и найдите мне пять молодых и крепких послушников, желательно, с комплексом мученичества. Скажите им, что они, возможно, претерпят то же, что претерпел некогда святой Стефан.

«А я могу претерпеть еще худшее, — подумал он, — если в Новом Риме узнают об этом».

28

Вечерню уже отслужили, но аббат все еще был в церкви, в одиночестве преклонив колени в вечерних сумерках.

«Domine, mundorum omnium Factor, parsurus esto imprimis eis fillis aviatibus ad sideria caeli quorum victus dificilior…» [176]

Он молился за группу брата Джошуа — за людей, которые отправились, чтобы сесть на звездолет и подняться к небесам в момент величайшей неуверенности, с какой когда-либо сталкивался человек на Земле. За них следовало неустанно молиться, ибо никто так не подвержен болезням, поражающим дух, третирующим веру, изводящим уверенность и терзающим мозг сомнениями, как странники. Здесь, на Земле, совесть была их наставником и надсмотрщиком, но вне дома совесть одинока, она разрывается между богом и врагом человеческим. «Да пребудут они несовращенными, — молился он, — да не свернут с пути ордена».

176

Господи, Создатель всей вселенной, охрани прежде всего сих сыновей Твоих на их трудном пути по пустыне звездного неба… (лат.)

В полночь доктор Корс отыскал его и, молча кивнув, вызвал его из храма. Видно было, что врач измучен и совсем упал духом.

— Я только что нарушил свое обещание! — заявил он вызывающе.

Аббат помолчал.

— Гордитесь этим? — спросил он наконец.

— Не особенно.

Он направился к передвижной установке и остановился в потоке голубоватого света, струящегося из нее. Его лабораторный халат был пропитан потом, рукавом он вытирал со лба пот. Врач смотрел на него с той же жалостью, с которой смотрят на проигравшего.

— Мы, конечно, сейчас же уедем, — сказал Корс. — Я думал, что должен сказать вам об этом…

Он повернулся, чтобы войти в передвижку.

— Обождите минуту, — произнес священник. — Вы должны рассказать мне остальное.

— Должен? — снова в его голосе проскользнули вызывающие нотки. — Почему? Не потому ли, что вы можете угрожать мне огнем ада? Она очень больна, и ребенок тоже. Я ничего вам не скажу.

— Вы уже сказали. Я знаю, кого вы имеете в виду. И ребенок, значит, тоже?

Корс заколебался.

— Лучевая болезнь. Ожоги от вспышки. У женщины сломано бедро. Отец погиб. Пломбы в зубах у женщины радиоактивны. Ребенок разве что не светится в темноте. Сразу после взрыва была рвота. Тошнота, анемия, фурункулы. Она ослепла на один глаз, а ребенок непрестанно плачет из-за ожогов. Трудно себе представить, как они перенесли взрывную волну. Я не могу ничего сделать для них, только направить в кремационную бригаду.

— Я хочу их видеть.

— Теперь вы знаете, почему я нарушил обещание. Я должен жить после этого наедине с самим собой, человече! Я не хочу жить как палач этой женщины и ее ребенка.

— Приятнее жить как их убийца?

— На вас не действуют разумные аргументы.

— Что вы сказали ей?

— «Если вы любите своего ребенка, избавьте его от агонии. Идите и как можно скорее примите милосердное забвение». Вот и все. Мы немедленно уезжаем. Мы закончили обследовать облученных и самых тяжелых из прочих больных. Для остальных не составит труда пройти пару миль. Больше нет ни одного случая критической дозы облучения.

Зерчи отправился прочь, но потом остановился и снова повернулся к доктору.

— Кончайте! — проревел он. — Кончайте и убирайтесь! Если я увижу вас снова… я не знаю, что я сделаю.

Корс сплюнул.

— Мне хочется остаться здесь ничуть не больше, чем вам видеть меня. Мы сейчас же уезжаем, благодарю.

Он отыскал женщину в коридоре переполненного гостевого домика. Она лежала с ребенком на койке. Они забились под одеяло и вместе плакали. В доме пахло смертью и антисептиками. Она взглянула на его неясный силуэт, возникший на фоне яркого дверного проема.

— Святой отец? — испуганно спросила она.

— Да.

— С нами все кончено. Видите? Видите, что они дали мне?

Он не мог ничего видеть, но слышал, как она перебирала в пальцах бумажку. Красная карточка. У него не было голоса, чтобы говорить с ней. Он подошел и остановился у койки, порылся в кармане и извлек оттуда четки. Она услышала стук бусинок и вслепую протянула к ним руку.

— Вы знаете, что это такое?

— Конечно, святой отец.

— Тогда возьмите их. Пользуйтесь ими.

— Спасибо.

— Перебирайте их и молитесь.

— Я знаю, что я должна делать.

— Не будьте соучастницей. Ради бога, дитя мое, не будьте…

— Доктор сказал…

Она оборвала фразу. Он ждал, что она скажет еще, но она молчала.

— Не будьте соучастницей.

Она по-прежнему ничего не ответила. Он благословил их и поспешно ушел. Женщина перебирала четки хорошо их знающими пальцами. Он не мог ей сказать ничего такого, чего бы она не знала.

«Конференция министров иностранных дел на Гуаме только что закончилась. Не было опубликовано никакого совместного заявления. Министры возвращаются в свои столицы. Важность этой конференции и беспокойство, с которым весь мир ожидает ее результатов, вызывает у комментаторов уверенность в том, что конференция еще не окончена, а только прервана на несколько дней, чтобы министры иностранных дел могли проконсультироваться со своими правительствами. Прежние сообщения, утверждавшие, будто конференция была прервана из-за ожесточенных взаимных обвинений, были опровергнуты министрами. Премьер-министр Рекол сделал только одно заявление для прессы: „Я отправляюсь домой, чтобы поговорить с Регентским Советом. Но здесь такая прекрасная погода, что я, возможно, еще вернусь половить рыбу“».